Самый яркий свет

— Эээ… ребенка вытравить?

— Никогда! Вот это грех большой во всякой вере. Ребенок нам Богом, кем бы он ни был, дан, не нам его и убивать во чреве матери. Марго может, наверное, но ни за какие деньги или награды не сделает. А вот озарить на то, чтобы не понести — может.

— Вы…

— Конечно, обращаюсь по-дружески. Но уже давно в последний раз, поэтому проявим опаску. Марго на этом гешефте хороший доход имеет, это мне, как подруге, даром помогает. От французских болезней, кстати, тоже лечит, но за это берет очень дорого.

Я устроилась под боком у Сержа, умостив голову на его плотной груди. Он теребил мой светлый локон. Печь в гостиной, наверное, прогорела, Танька растопила ее по летнему времени слабо, но сейчас через открытое окно задувала прохлада. Будить горничную, чтобы развела огонь, не хотелось, можно обойтись плотной простыней. Почувствовав мое неудобство, корнет плотнее обнял меня, согревая своим теплом.

— А ежели дети у нас случились бы, — очевидно, Серж произносил эти слова с трудом, ведь о наследниках в его возрасте думать было бы рановато, да и вряд ли его родители одобрили бы брак с манихейкой, — то они Свет получат?

— Экий Вы, Сережа, расчетливый, — я игриво толкнула его кулаком в бок. — Не себе, так детям Свет. Вообще скорее всего да. Потомство освещенных чаще всего принимает Свет, если посвящает себя Мани. Но есть тут еще одна закавыка. Если родить по молодости, то шансов меньше. Статистика говорит, что лучше всего заводить детей после тридцати трех, тогда ребенок почти точно будет освещенным.

— Кто говорит? — не понял корнет.

— Не кто, а что. Образование, Серж, — залог успеха в карьере! Статистика — это наука о закономерностях. В нашем случае умные люди изучили записи о том, когда рождались дети освещенных, и какова была их дальнейшая судьба. И дознались до того, что больше всего освещенных было среди тех, чьи отец и матушка зачинали их в возрасте от тридцати до тридцати пяти. А ежели папа или мама были слишком молоды, то Свет на детей нисходил намного реже.

После получаса пустой болтовни, теперь больше о службе корнета, мы снова сплелись в объятиях, теперь Серж старался позади меня, но до удовольствия меня довести не смог, чему снова расстроился. Мои уговоры, что час назад я и так была вне себя от благодати, не помогли, так что пришлось вновь испытать границы его готовности к подвигам во имя дамы сердца. В том, что гусар уже влюблен, сомнений не оставалось. Пересиливал себя корнет не долго, чем несомненно приятно удивил опять. Язык его оказался ожидаемо неумел, но старателен, и когда мое тело выгнулось в страстной судороге, раскрасневшийся от смущения Серж с трудом скрывал переполнение свое гордостью. Не столько от того, что подарил любовнице благодать, сколько от осознания, что преодолел внутренний запрет и прикоснулся к некоему таинству.

Дальнейшие вялые поползновения я пресекла, но, кажется, воспринято это было даже с облегчением. Мы уснули, прижавшись друг к другу, правда, утром оказались по разные стороны кровати, каждый, несмотря на общую простыню, завернутый в свой собственный кокон. Повинуясь проснувшемуся голоду, я растолкала Сержа и застонала под ним, взорвавшись в итоге к его и своему удовольствию. Танька, очевидно, подслушивала под дверью, поскольку как только утих мой крик и довольный рык корнета, постучалась и объявила, что завтрак подан.

За столом она смотрела на свою барышню и ее полюбовника с таким умилением, словно бабуля на приехавших погостить внуков. Сержа это нервировало, я про себя хихикала. Кажется, в лице моего спасителя горничная увидела отличную партию для своей госпожи. Корнет молча расправлялся с оладьями, сдобренными сметаной и малиновым вареньем, я потягивала кофий, обдумывая планы на день. Суета предстояла знатная, поэтому вновь встал вопрос о собственном экипаже. Но трудность заключалась в том, что, во-первых, содержание собственного выезда обошлось бы в кругленькую сумму, во-вторых, в доме Мижуева для лишней кареты не хватило бы места. К тому же придется нанимать конюха, где-то его размещать, поскольку в своей квартире я терпеть лишнего мужика не собиралась. В самом деле, хватало одной Таньки, которая, закончив с подачей, устроилась в кресле с книгой.

Читать горничную я научила давно. По первости она сопротивлялась вбиваемым в голову знаниям, но со временем не только принялась бегло разбирать буквы, но и прониклась этим занятием. Сейчас на обложку обратил внимание Серж, и глаза его полезли на лоб.

— Татьяна, а это у тебя Юнг-Штиллинг?

— Именно, барин, он самый.

— Это госпожа тебя заставила прочесть?

— Зачем это?! — возмутилась Танька. — Александра Платоновна давно не заставляет, сочинения господина Штиллинга мне самой интересны.

Здесь и я с интересом посмотрела на томик в руках горничной. И замерла в немом удивлении: это и в самом деле был Юнг-Штиллинг, «Тоска по отчизне»[39] в переводе господина Лубяновского. Произведение, прямо скажем, тяжелое, заставляющее думать, а некоторых неустойчивых в эмоциях личностей лишающее душевного покоя. Мистицизмом оно было пропитано настолько, что абсолютно абсурдные, на мой взгляд, мысли истекали из него даже с закрытых страниц.

— Вы, — Серж обратился к служанке именно так, словно она была дворянкой, а не крепостной девкой, — полны загадок, Татьяна. Теперь мне совсем уж крайне неудобно, что предстал вчера перед вами нагим, пока вы качали воду в этот душ.

— Ой, оставьте, ваше благородие! — засмущалась горничная. — Ну, покачала воду. Да и не рассматривала я у Вас ничего там!

Теперь сконфузились оба, а я совсем уж неприлично покатилась со смеху, до слез, выплеснув кофий, к счастью, на скатерть, а не на платье. Велела Таньке собрать мне наряд, а пока буду заканчивать одеваться, искать лихача до Царского Села.

Серж с интересом, пока я поправляла жакет, рассматривал мой терцероль, наблюдать который в действии имел возможность вчера. Поинтересовался капсюлями, от вида бумажных патронов хмыкнул, пробормотав что-то вроде: «Баловство!» — но комментировать не стал, а внимательно присмотрелся, как я прячу пистоль в петельке на складке юбки. Если не знать, что надо приглядываться, никто и не заметит притаеное оружие.

А я вспомнила слова горничной о множестве пуль в одном стволе. Засели они у меня в голове.

Уже когда мы ехали по Семеновскому проспекту[40], который только начал осаждаться каменными домами, и им неохотно уступали место деревянные постройки и огороды, Серж снова принялся выспрашивать об учении Мани и о Свете. О прошедшей ночи даже словом не обмолвился, словно и не было ее.

— Ох, корнет, — принялась после нескольких ответов отбиваться я, — зачем Вам это все знать?

Гусар потер нос, собираясь с мыслями, и выдал такое, что я замерла:

— Будет война, Саша. Большая. Об этом не говорят, но я вижу это по обмолвкам начальства, по тому, что больше стало смотров и муштры.

— Но с кем? — моему удивлению не было предела. — Шведы получили по полной, сколько там, восемь лет назад, отдали нам Финляндию со всеми ее чухонцами и саамами[41]. Сил воевать у них больше нет. Франция далеко, Людовик Карл[42] занят возней с англичанами, за его спиной этот Марат[43] смотрит за Английский пролив, а не на восток.

— Не знаю, я всего лишь корнет. Но будет что-то, помяните мое слово. Я, как вы заметили вчера вечером, молод, горяч, бесстрашен, смею надеяться, но тем не менее не тороплюсь на встречу с Богом. Мне хочется жить и радоваться жизни, любовью к Вам, к хорошему вину. В нашем полку нет освещенных, но давеча я наблюдал, как полковник Стрыгин из лейб-гвардейцев на спор выбивал бутылки из-под шампанского. Те стояли в ряд в сорока шагах от него, сразу двадцать пять штук. И он только указывал рукой каждую секунду, и враз одна из них подлетала и разрывалась на мелкие осколки. И как Вы думаете, у кого больше шансов выжить в битве: у него или у меня?

Ивана Стрыгина я, конечно, знала. Талант у него был отменный, ничего не скажешь. И именно Светом он выправил себе дворянство, хотя сам из худых мещан, тульский самовар. Манеры и вежество титул ему не добавил нинасколечко, что не мешало взбираться по табелю в рангах.

— Я так скажу… остерегайтесь сего господина. Человек он дурной, не удивлюсь, если Мани от него отвернется в единый момент. Грешен сам, и во Мрак смотрит душа его. Талант его сродни ветру, но не светлому, а черному, словно отдался он его Архонту. А что по поводу того, кто выживет, то на все воля Мани или Христа. Один освещенный не устоит перед полком, ни один Свет не отведет ядро или бомбу, от пули не защитит. Служите верно, учитесь рьяно, окружайте себя верными товарищами. Мой отец ведь тоже был на войне с турками. И не только лечил, в боях бывал не раз. Как-то он мне признался, что дважды его от смерти спасали простые солдаты из забритых. Ценили его они за доброе отношение, за то, что не чурался и из одного котелка с ними похлебать, горести их выслушать и попытаться помочь. Вот Вам и еще один рецепт.

Двадцать пять бутылок по одной в секунду…

Много пуль в одном стволе…