Самый яркий свет

— Рекомендую разоблачиться, графиня Болкошина! — надменно крикнула она мне.

— Зачем? — не поняла я.

— Когда я Вас проткну, ткань может попасть в рану и вызвать заражение.

Захотелось по-простецки сплюнуть. Кажется, безумие — второе имя герцогини Гогенлое-Лангенбургской.

Драться сговорились до первой крови или до признания одной из соперниц своего поражения. Причем я готова была сделать это прямо сейчас, но Аслан настаивал на дуэли, объясняя, что завтра весь Петербург будет знать о трусости русской графини. Мне, в общем-то, было все равно, но определенный смысл в словах черкеса был. Понятия не имею, что немецкая высокородная дворянка делает в российской столице, но фантазия у нее, наверняка, буйная, слухи поползут самые разные. О том, как Александра Болкошина унижалась, вымаливая прощение.

Конечно, отгородиться ото всех желающих понаблюдать за женской дуэлью, не удалось: в окнах виднелись лица многочисленных зрителей. Обнажаться перед ними я не собиралась, просто вертела в руке свой нож и ждала сигнала к началу. Неуместность происходящего выбивала из колеи.

— Ну, дамы, давайте что ли, если не хотите примириться, — сказал седоватый мужчина, выбранный в качестве распорядителя. — Бой!

Луиза-Шарлотта сорвалась с места, и стало понятно, что просто не будет. Мой изначальный план заключался в том, чтобы съездить этой безумной мегере по лицу, отправив ее оправляться от удара в грязи, однако движения немки оказались настолько стремительными, что я едва успела увернуться от первого укола. Промахнувшись, герцогиня в миг развернулась и снова бросилась на меня.

И тогда я увидела: соперница же освещенная! Ее талант раскрылся передо мной в полной мере. Госпожа Гогенлоэ-Лангенбургская сейчас озаряла сама себя, и это позволяло ей развивать невероятную скорость. О том, чтобы состязаться с ней в схватке, не могло идти и речи. Ситуация складывалась настолько паршивая, что на какое-то мгновение меня охватила паника.

А затем произошло то, что я уже от себя не ожидала. Обычно, если мне требовалось «погрузиться» в воспоминания, выделяя из охваченной за долю секунды картины самые подробные мелочи, надо было предельно сосредоточиться, отрешиться от всего мира. Сейчас же время словно замерло, Луиза-Шарлотта как будто застыла, причем туфли ее уже не касались земли. Жаль, при этом я почти не могла даже пошевелиться, ощущения были сродни тому, как если бы меня окунули в уваренный кисель или бочку с медом.

Зато разум герцогини предстал передо мной, как открытая книга. Привычно, но необычно легко я выцепила ее страхи, ухватившись за жуткую боязнь огня. Немка отчаянно боялась сгореть, фобия преследовала ее, проникая в сны. К этой ниточке цеплялось неистовое желание ни в коем случае не показаться слабой хоть кому-либо. И ненависть! Эта эмоция заполняла нутро Луизы-Шарлотты, не оставляя места ни любви, ни состраданию, ни жалости. Впору было бы посочувствовать молодой девушке, несущей в себе такой груз душевных переживаний.

Но для милосердия не было времени. Хотя ход событий почти остановился, но именно что почти: я видела, как нож медленно, но верно приближается к моей груди. Понять, как долго Свет будет помогать мне оставаться в таком странном состоянии, было невозможно, поэтому мешкать не следовало. Озарить страх огня, усилить ощущение собственной слабости и никчемности и общий «удар» по сознанию — все это было проделано за отпущенные секунды, и в этот миг мир вернулся к своему привычному состоянию.

Герцогиня сбилась с шага, на лице ее отразился ужас, наконец, она выронила нож и упала на колени. Я подошла, посмотрела на нее. Губы немки тряслись, вид она имела жалкий. Лицо стало бледным, и так не великая красота испарилась утренним туманом.

Мой нож коснулся шеи Луизы-Шарлотты.

— Признаю свое поражение, — тихо сказала она. Почти без акцента.

— Оденьтесь, герцогиня. Мы и так устроили неподобающее зрелище.

Немец набросил ей на плечи свой камзол и зло посмотрел на меня.

— Это бесчестно! — крикнул он. — Вы не сказали, что… Beleuchtete[70]!

Язык этот мне знаком плохо, но поняла.

— Герцогиня тоже не соизволила сообщить, что она освещенная, — ответила я с раздражением.

Девушка что-то пролаяла на немецком, и ее спутник не стал продолжать свои претензии.

— Помогите мне одеться, — попросила Луиза-Шарлотта.

Я забрала ее одежду и отвела в самый дальний угол, где принялась затягивать корсет. И как Танька это делает так споро…

— Ваш талант удивителен, — сказала герцогиня. — И страшен.

— Мой талант пробуждает Ваши страхи, никаких новых я не ворожу.

— Wie[71]?

— Новых страхов не насылаю. Вы боитесь огня.

Герцогиня очень хорошо говорила по-русски, но многие слова все же не понимала, поэтому я старалась найти простые фразы.

— Да… я из Германии. У нас к манихеям относятся… очень плохо.

— Я понимаю. Лютеране нас боятся, и костры…

— Я из Баварии, вокруг католики. Но все равно. Мою мать сожгли на костре. Я бежала сюда.

Странно. Я совсем не слышала об этой истории, как и о том, что в России живет герцогиня-освещенная. Да, князей в Германии слишком много, но такая сенсация должна была стать в обществе обсуждаемой темой.

— Мы жили в Твери под чужим именем. Сейчас переезжаем в Петербург. Благодарю.

— К Вашим услугам. Совет — держите свою необузданную ярость в стойле. Столичное общество многое прощает освещенным, но от этого нас не любят больше. Ваши поступки отразятся на всех. И передайте своему спутнику, что он долго не проживет, если будет распускать руки.

Луиза-Шарлотта скривилась, посмотрела на немца и кивнула.

— Мартин со мной с самого начала, он помог мне бежать. Но он невоспитан. Не благородный. Я воспитаю. Я пойду пить кофе. И Ваш счет я оплачу.

— Мой счет уже оплачен. Пойдете в зал, где каждый второй видел Вас полуголой?

— Мне плевать, — с внезапной яростью сказала герцогиня. — Что они мне!

И резко развернулась.

Вот в чем я не сомневалась, так это в том, что подругами нам точно не стать.

Ненависть оставляла шлейф за крепкой фигурой немки.

Ненависть цвета Тьмы.

— Это было необычно, — задумчиво сказал подошедший Аслан, глядя вслед удаляющейся герцогине. — Не хотел бы я оказаться Вашим врагом.

— Я так и не понял, что произошло, — добавил Андрей. — Ваша Светлость, показалось сначала, что разделает она Вас, нашинкует как капусту. Никогда не видел, чтобы так быстро двигались.

Я кивнула:

— У нее талант интересный. Озаряет свое тело.

— Берегитесь эту дамочку, — задумчиво продолжил полицейский. — Она, когда уходила, своему сказала, что еще покажет этой русской… кхм… суке.

— Могу поверить, — согласилась я. — Умеете понимать немецкий?

— И говорить. Я рос рядом с немецкой слободой, еще в детстве выучил. И друзья из немчуры были, говорил с ними, как с Вами.

— У Вас дар страшный какой-то, — вставил свое слово Аслан. — Как на стену каменную наткнулась. Не просветите? Если тайна, то пойму, но хотелось бы знать, чтобы свою службу лучше нести.

Я задумалась, но все же приоткрыла свои способности:

— Мой талант из ментальных, — охранники явно не поняли слова, пришлось пояснить. — Озаряю мысли. Могу сподвигнуть найти решение сложной задачи. Могу видеть, освещенный передо мной или нет. Могу найти страхи людские и усилить их так, что человек ни о чем другом думать не будет. Еще вижу отображение чужого Света.

Черкес кивнул:

— Про последнее нам известно по долгу нашему. Остальное… это Вы немку так испугали?

— Нет, — я ухмыльнулась, — Я не навожу страх. Я беру ее собственный и делаю его на какое-то время кошмаром. Чем сильнее он изначально, тем ужаснее будет мое озарение.

— То есть, если встретится кто-то, у кого страхов нет, Вы с ним ничего и сделать не сможете? — приосанился Аслан, подумавший, очевидно, про себя.

— Нет человека без скрытых даже от себя кошмаров. И не спорьте, я-то знаю.

Оба канцелярских посмотрели на меня теперь с опаской, Андрей даже перекрестился. Однако настроение немецкая княгиня испортила знатно, поэтому приказала подать экипаж и отправиться… да домой. Ничего больше не хотелось сегодня.