День Дьявола

Мы остановились на краю лощины, и Отец снова вынул бинокль. Олени перешли на шаг, останавливаясь время от времени пощипать травы. Но они были по меньшей мере на милю впереди нас, так что стрелять было далековато. Тот самец, что был моложе, видимо, взял на себя роль вожака, пока другой держался на расстоянии и наблюдал.

– Давайте-давайте, – проговорил Отец, глядя в бинокль, – отправляйтесь-ка наверх к хребту.

– А они разве не спрячутся там среди скал? – удивился я.

– Не-а, – ответил Отец, – там жрать нечего. Они спустятся к папоротникам на другой стороне.

– И что тогда?

– Тогда мы их и возьмем, – ответил он. – Стрелять легче сверху.

– А ты думаешь, будет достаточно светло? – спросил я.

Хотя была еще середина дня, с запада надвигалась непогода, горизонт темнел, и тучи могли опуститься достаточно низко. А тогда в пустошах наступят ранние сумерки.

– Хватит, – отмахнулся Отец, поглядев на небо. – Все будет в порядке. Главное, чтобы они продвигались дальше.

Но им захотелось остановиться и приняться за еду, а два самца продолжали бдительно следить друг за другом, и каждый дожидался момента, когда он сможет самоутвердиться. Нажав большим пальцем на предохранитель, Отец отложил ружье в сторону и лег среди вереска, чтобы его не было видно. Время от времени нам попадались кустики черники. Старик любил полакомиться ею, когда ходил в пустоши, и возвращался потом на ферму с руками кроваво-красного цвета. К октябрю, однако, ягод уже не оставалось, как и пташек, которые кормились ими летом.

Печальна осенняя музыка в пустошах. Трясогузки и жаворонки уже улетели, и ветер приносит издалека только мрачные дифтонги канюков и крики-трели куликов. Пустоши отданы теперь в полное распоряжение пернатых с крепкими клювами и острыми когтями, таких как осоед и ястреб-перепелятник в его голубином наряде, как пустельга, что сейчас поднялась из вереска и пролетела так близко от нас, что мы могли разглядеть ее хохол стального цвета и желтовато-коричневое брюшко. Некоторое время она пыталась бороться с ветром, а потом села, замерев в почти совершенной неподвижности, чтобы дождаться момента, когда шевельнется в вереске что-нибудь мясное, по ее мнению, достаточно крупное. Она уже заметила нас – конечно, еще с первого выстрела – и наблюдала за нами, уверенная, что, если мы окажемся для нее угрозой, ей будет достаточно шевельнуть кончиком пера, чтобы унестись прочь от опасности. Это была ее пустошь, и птица знала ее лучше, чем мы могли бы ее когда-нибудь узнать.

Отец вытащил флягу и отхлебнул еще один глоток бренди.

– Ты точно не хочешь? – спросил он, вытирая горлышко рукавом.

На этот раз я взял у него фляжку и глотнул. Благодатный огонь разлился во рту и горле-как раз вовремя, когда в воздухе повеяло холодом.

– Будешь рад убраться отсюда после Загона, – заметил Отец, поднимая капюшон куртки. – В такую-то погоду.

– Нам вовсе не обязательно уезжать отсюда, – ответил я.

– Хочешь по новой завести этот разговор, Джон? – сказал он. – Кэтрин – милая девушка, но когда ты выбирал ее, ты знал, что она не захочет жить здесь. Никогда. Поэтому ты ее и выбрал, скажешь, нет?

– Папа, дай ей шанс. Она же здесь всего два дня.

– Джон, даже если она останется здесь до конца жизни, она не будет чувствовать себя здесь как дома.

– Мама ведь тоже была не отсюда, – возразил я. – Она, наверно, чувствовала то же самое?

Он взглянул на меня, прекрасно понимая, к чему я клоню.

– У нее все было по-другому, – ответил он и, сняв кепку, вытер лоб внутренней стороной запястья.

– Правда?

– Я хочу сказать, что люди тогда были другие.

– Не думаю, чтобы люди сильно изменились, – заметил я.

– Вы, сегодняшние, хотите намного больше, чем хотели когда-то мы, – сказал он.

– Это не так, – ответил я.

– По-другому и быть не может, – возразил Отец. – Начнем с того, что ты бы не уехал, будь это не так, правильно?

– Я не должен был уезжать, – сказал я. – Теперь я это понимаю.

– Ну-ну.

– Как постелешь, так и поспишь, да?

– Типа, да, – сказал он, поднося бинокль к глазам.

– Ты не ответил на мой вопрос, – сказал я.

Он постучал обручальным кольцом по гильзе. Ему не хватало курева.

– Отец?

– Это было так давно, Джон, – ответил он. – Я уж и не помню, что она чувствовала.

– Да ладно, все ты помнишь.

– Почему тебе так хочется жить здесь? – спросил он, опуская бинокль и поднимая на меня глаза. – Да тут не знаешь, что с тобой будет через месяц. Ты действительно хочешь так жить?

– Здесь всегда было так, Отец, – сказал я. – Я знаю, куда возвращаюсь.

Он снова прижал резиновые чашечки окуляров к глазам.

– Тут все изменилось, – произнес он. – Сейчас все не так, как было, когда ты был мальцом.

– В каком смысле?

– Не знаю, – сказал он, – просто понимаю, что мы с твоей мамой жили здесь в самые лучшие времена.

– Не может же все вдруг взять и кончиться, – возразил я.

– Еще как может! Все кончается. Что, по-твоему, произойдет с фермой Анжелы? Ей некому передать хозяйство.

– Грейс, в конце концов, никуда не делась, – ответил я.

– Перестань, – сказал Отец, – ей самой никогда не справиться с такой фермой.

– Тем более есть причина нам с Кэт вернуться, – сказал я.

Отец покачал головой.

– С Эндландс все кончено, Джон, – сказал он. – Вот так обстоят дела.

– Ты так говоришь из-за Старика, – возразил я.

– Я уже давно это чувствую, – ответил он. – И привык к этой мысли. Еще несколько лет, а потом я продам ферму, пока еще не слишком устал. Деньги принесут тебе больше пользы, чем это проклятое место. Скажешь, нет?

– Не нужны мне твои деньги, Отец.

– А что же тебе нужно?

– Чтобы все продолжалось, – ответил я. – Шло так, как это было всегда.

– Жаль мне беднягу, который взвалит на свои плечи эту работу, – сказал он. – Да глянь ты на нас, Христа ради. Мы же по уши в дерьме и грязи.

– Мы обязаны продолжать дело Старика, так ведь? – сказал я. – Он всю жизнь положил на Эндландс.

– Ты вроде как восхищаешься им, – заметил Отец.

– А ты нет?

– Если честно, Джон, я рад, что он помер.

Тут олени как раз двинулись вперед, и Отец подтолкнул меня локтем. Пустельга сложила крылья и запустила когти в вереск.

Он говорил так, потому что на него давила тяжесть утраты. Он не то имел в виду. Не был он рад. Может быть, ощущал облегчение за Старика. Восемьдесят шесть – уже не те годы, чтобы продолжать работать. Он не хотел бы видеть, как Старик ковыляет на трясущихся ногах по долине в свои девяносто, бесполезный, как старый пес, вроде тех, что отирались когда-то возле Джима. Отец, может, и не восхищался Стариком в прямом смысле, но, во всяком случае, он понимал, какую жертву тот принес Эндландс. Уже потому, что жертва эта равноценна его собственной. &

Еще примерно час мы осторожно преследовали оленей, не мешая им прогуливаться среди вереска. Мы хотели, чтобы они забыли о нашем присутствии. Когда стадо приблизилось к Черной трясине, животные обошли стороной обширное пространство полужидкого торфа, послужившее названием этому месту, и направились к полосе песчаника у хребта. Ветер и дождь смыли отсюда траву и торф, а на другой стороне пустошь понижалась до самой ложбинки, заросшей папоротником.

– Ну, давайте же, мерзавцы, – произнес Отец, с нетерпением ожидая, чтобы олени перестали наконец болтаться на линии горизонта и спустились вниз по другой стороне склона.

– Держи. – Он передал мне бинокль и пошарил вокруг себя в поисках камня.

Размахнувшись, он бросил камень как можно дальше, и, напуганные стуком, олени метнулись с хребта вниз и исчезли из виду.

Мы пошли за ними, и, конечно, Отец взобрался на склон намного быстрее меня и дожидался среди скал, когда я поднимусь. Собиравшийся с утра дождь наконец пошел, и к тому времени, как я залез на кряж, где сидел на корточках Отец, холодные капли, просочившись между капюшоном и воротником, потекли по спине. Отец протянул мне фляжку, и я, глядя вниз, сделал пару глотков, ощущая, как бренди обжигает горло и вскипает в крови.

В ста футах под нами самец постарше, широкий, как бизон, в груди и шее, заторопился к самкам. Раздался низкий клич, даже рев, улетевший вдаль вместе с ветром. Молодой самец вторил ему и встряхнул рогами. Самки общипывали кустарник. Отец держал ружье так, чтобы животные ничего не заметили, и наблюдал за стадом. Капли дождя стекали с козырька его кепки и падали вниз.

– Чего ты ждешь? – спросил я. – Давай быстрее покончим с этим и вернемся на ферму.

– Рано еще, – отозвался он. – Подожди немного.

Под ногами у нас уже плескались лужи, со скал вниз устремились миниатюрные водопады. Тучи нависали, периодически скрывая от нас пасущихся внизу оленей.

– Скоро стемнеет, – заметил я. – И мы вообще ничего не увидим.

– Спокойно, – отозвался Отец, пройдя немного вдоль кряжа.

Самец постарше снова заревел, отгоняя молодого от самок на открытый луг. Несколько минут они следили друг за другом, держась на некотором расстоянии. Когда один опускал рога, другой делал то же самое, потом они снова поднимали головы и мерялись силой голосов.

Не знаю, что каждый из них увидел или почувствовал в другом, но внезапно оба резко пригнули головы и одновременно ринулись навстречу друг другу. Послышались клацанье и скрежет трущихся рогов. Ноздри у обоих почти касались земли, они боролись и кружили, загоняя друг друга в заболоченные места, и, выбираясь оттуда, скользили на мокром торфе и, напрягая мускулы, снова поднимались. Тот, что старше, был намного сильнее и сумел свернуть голову молодого соперника набок, подставив его глаз под дождь. На какое-то время они замерли, сцепившись рогами, потом, вместо того чтобы толкать друг друга, стали тянуть каждый в свою сторону, стараясь освободиться. В какой-то момент старший оступился. И прежде чем он смог восстановить равновесие, молодой вонзил рога сбоку ему в морду, разорвав горло и вырвав глаз. После слабой попытки нанести ответный удар старший, снова поднявшись на ноги, бросился прочь сквозь высокий папоротник. Молодой самец откинул голову назад, издал громкий клич и пошел обратно к самкам.

Побежденный соперник медленно брел через заросли папоротника. Шерсть его была измазана грязью. Он сопел и тряс головой, пытаясь избавиться от боли, но ноги у него подкосились, и он лег на землю. Было видно, как вздымается и снова опускается его грудь.

– Разреши мне взять того, другого, – сказал я.

– Ты хочешь стрелять? – удивился Отец. – Да когда ты последний раз держал в руках ружье?

– Мне нужно вспомнить, как это делается, – ответил я.

– У-у, раз такое дело, у меня на ферме есть духовушка, – сказал он. – Надень на колья консервные банки и сбивай сколько душе угодно.

– Ну ладно тебе, отец, – настаивал я. – Научи меня.

– Я уже сказал, – ответил он, – лучше тебе держаться подальше от здешних мест.

– Отец, пожалуйста, – повторил я и выставил вперед руки.

Он кинул на меня взгляд и протянул ружье.

– Держи крепко, – сказал он, закладывая новую пулю в патронник.

Я вдавил приклад в плечо.

Отец поправил мне руки: