День Дьявола

Если являлись олени, в них попросту стреляли, и в любом случае само присутствие линии раздела твердо укрепилось в сознании овечьего стада Пентекостов, и это знание передавалось от овцы к ягненку, поэтому они воздерживались от ее пересечения так же естественно, как ели или дышали. Были, конечно, ягнята от рождения вроде бы совсем уже безмозглые. Собаки находили их обглоданными до костей в старой куропаточьей пустоши или в виде комка грязной шерсти в омуте. Но таких были единицы, и незачем было беспокоиться об этом.

– Что толку валандаться с ягненком, который ничего не весит, Джонни-паренек, – говорил Старик. – Отдать его на бойню, да и дело с концом.

Овцы лежали у камней и смотрели на нас так, будто мы были первыми человеческими существами, которых они вообще видели. Потом выпрямили передние ноги, все так же беспокойно таращась, поднялись и побрели вразвалочку прочь, подзывая громким блеяньем своих ягнят. За лето они разжирели, наедаясь до отвала болотной травы, и теперь их отведут либо на бойню, либо к барану. Год их жизни подходил к концу, впереди было начало следующего. Для Отца это было горячее время, и я всегда жалел, что приходится уезжать, когда он так нуждался в моей помощи, хотя и делал вид, что прекрасно справится сам.

Он кашлянул в кулак и вытащил из кармана фляжку.

– Не рановато ли, Отец? – сказал я.

От него по-прежнему несло пивом и виски после вчерашних поминок, а голова его даже близко не прояснилась.

– Нельзя дать себе замерзнуть, Джон, – ответил он, делая один глоток за другим. – Жесткими пальцами не выстрелишь. А если не можешь стрелять, лучше сразу отправляйся домой.

Он откашлялся и сплюнул в траву. Как он вообще собирается целиться, если лечит похмелье с помощью бренди, представить было трудно.

– Может, нам лучше пойти домой, – предложил я. – Ты неважно себя чувствуешь. Наверняка ты подцепил заразу от барана…

– Не валяй дурака, – оборвал меня он. – Со мной все нормально.

Он поднял бинокль и принялся обследовать окрестности, захватывая Седло Пострельщика, акры бурого вереска старой куропаточьей пустоши вплоть до Верхнего пруда.

На карте пруд, куда стекали все воды, помечался как исток реки. Нетрудно понять почему. Вода здесь была всегда. Даже в самый разгар лета, когда сухой вереск топорщился, как щетка, воды весенних дождей продолжали просачиваться вниз сквозь пористые торфяные залежи. Именно на илистом берегу Отец и обнаружил похожие на лепестки следы оленьих копыт. А днем позже он видел, как стадо кормилось тростником и травой, но тут же унеслось прочь, за низкий кустарник пустоши, когда животные заметили, что он наблюдает за ними.

– И сколько там было самцов? – поинтересовался я.

– В тот момент уже стемнело, – ответил Отец. – Затрудняюсь сказать.

– Один? Два?

– Возможно, – ответил он. – Может, и больше. Не знаю. Посмотри-ка сейчас ты, у тебя молодые глаза.

Он протянул мне бинокль. Я покрутил колесико фокуса, чтобы навести резкость на заросли падуба. В это время года на кустах созревали ягоды, и оттуда доносились перестукивание и шорох.

– Никого нет, – сказал я. – Может быть, они вернулись в Вайрсдейл.

– Мы должны проверить, – сказал Отец.

– Но мы через несколько дней будем загонять овец, – возразил я. – Какая нам разница, останутся самцы или нет.

– Ага, а когда мы весной снова придем сюда, окажется, что они здесь хорошо устроились, – ответил Отец. – Нет, мы должны прикончить их сейчас.

– Если найдем, – отозвался я и вернул ему бинокль.

– Найдем, – сказал он. – Немного терпения. Подождем в засаде – той, откуда мы охотимся на куропаток, – и в какой-то момент они явятся.

– Послушай, папа, ждать подолгу на холоде тебе вредно. Ты кашляешь, – возразил я. – Ты можешь вернуться в другой раз, когда будешь лучше себя чувствовать.

– Другого раза не будет, – отрезал он. – Когда мы загоним овец, дел будет по горло.

– Папа, олени подождут. Нужно, чтобы тебе стало лучше.

– Они не могут ждать, – сказал он. – Послушай, ты, конечно, не помнишь, но через год после того, как умерла мама, у одного из фермеров в Вайрсдейле ящур за один день поразил все стадо. Бедолаге пришлось убить и сжечь всех своих животных. Я такого не допущу, Джон.

– Я всего лишь думаю о тебе, Отец, – заметил я.

– Вот и думай, а не ной, – сказал он. – Я еще не умер.

Он снова закашлялся и, обойдя стену, углубился в верески. &

Засады, сооруженные для охоты на куропаток, не выдерживали схватку со временем, и многие из них попросту развалились. Одна, тем не менее, еще стояла, и Отец спустился под ее каменный купол. Засада представляла собой помещение маленького размера, так что двое мужчин с трудом там умещались. От нашей одежды исходил запах, вдруг показавшийся мне мерзким. Отец был в камуфляжной куртке, провисевшей целый год в чулане. Никто ее не чистил. Мне Отец одолжил стариков дождевик, тот, что с потайными карманами, пришитыми в свое время еще бабушкой Алисой. Дождевик был жесткий, вощеный и издавал такое зловоние, что избавиться от него можно было, только если сжечь куртку в печке. Но раз нам предстояло дождаться оленей, вонять, как зверье из пустоши, было как раз то что надо.

Прошел примерно час. Отец продолжал караулить, время от времени отхлебывая виски из фляжки. Я трясся от холода и мечтал, что он в конце концов бросит это занятие и пойдет домой.

– Вот они, – произнес, наконец, он и протянул мне бинокль.

Олени переходили вересковую пустошь – самец и его гарем, почти неразличимые на фоне окрашенного осенними красками вереска.

– Не своди с них глаз, – сказал Отец, вытаскивая ружье из охотничьей кожаной сумки: ремингтон со скользящим затвором.

Ружье раньше принадлежало Старику, и легенда гласит, что он выиграл его в карты. Не исключено, что так оно и было. И конечно, он тщательно заботился о нем, ведь оно было приобретено благодаря чистой удаче и по идее не должно было принадлежать ему. Он усердно промазывал приклад лимонным маслом или подсинивал ствол, чтобы металл не ржавел и чтобы устранить блеск, который мог бы выдать оленям его присутствие. Я нередко заставал его за этим занятием. В то лето, когда я закончил начальную школу, он ходил в пустоши и настрелял там достаточно, чтобы олени перестали устраивать на наших пастбищах осенние бои.

Но я знал, что он не сумел отстрелять их всех. По крайней мере, один ухитрился тайком пробраться в долину и спрятаться в лесу. Внутри у него засел Дьявол и подгонял его. Вот почему, предположил я, он бежал быстрее других, и Старик в него не попал. И если бы я не забрел по глупости в Гринхоллоу, возможно, он бы перепрыгнул в одно из тамошних животных или забрался под кору ивы. Но эти забавы быстро надоедали ему. Он мог бы вздуть пузыри грибков на дереве или заставить лису наброситься на собственных лисят, ну и дальше что? Скучно. А вот человеческий детеныш – это совсем другое дело.

Я никогда не мог отключить его голос. Даже если он не обращался ко мне, все равно он оставался на заднем плане и что-то мямлил. А если он чувствовал, что я перестаю обращать на него внимание, он напоминал мне, что я ответил «да» на его предложение посмотреть, как умрет Ленни, и что отказаться я уже не мог. Я обещал. А потом, торгуясь, как мальчишка на школьном дворе, он сообщил, что это произойдет уже совсем скоро, до конца лета, и это будет нечто такое, что я запомню, и что мне полезно увидеть, как быстро уходит жизнь. В один момент она есть, а в следующий уже ничего нет. И ведь действительно, потом ничего не было. Но я уже знал про это. Бывало, я смотрел на фарфоровых куколок и стеклянных лебедей на камине, оставшихся после Мамы, и ждал, что они заговорят. Но они молчали. Даже когда я зажимал их в ладони и закрывал глаза. Мертвое есть мертвое. Вот почему я не должен терять отпущенное мне время.

Рано еще, ответил он на вопрос, который я только собирался задать. Надо немного подождать. Он не мог сказать мне, сколько времени я проживу, иначе урок, который мне будет даден, пропадет даром. Никто не должен знать, когда придет смерть. Иначе те, кому осталось жить недели, погубят этот мир, потому что им нечего терять. О, нет, чуточка неопределенности пойдет нам на пользу. Будет лучше, если мы так и останемся на прицеле, как олени в вересковой пустоши.

Отец присел на корточки и зарядил ружье. Пуля была экспансивная – для охоты на крупных животных. Щелкнул затвор. Появились еще два самца, соперники вожака. Они дожидались подходящего момента, когда можно будет напасть. В морозном воздухе их рев разносился во все стороны.

Отец снял кепку и положил ее донышком вверх на землю, как миску, устроился поудобнее и поднес ружье к плечу. Дуло неспешно скользнуло по кустикам травы наверх, на стенку засады. Вожак был настороже из-за двух соперников и отвернулся от группы самок, длинношеих и нервных, как гуси на болоте.

– Ну, давай, паршивец, – произнес Отец, щурясь в прицел. – Покажи мне свое личико. Ну же, смотри сюда.

Он не шевелился. С ружья свисала кожаная петля.

– Руки, Джон, – сказал он.

– Что?

– Закрой руками уши.

Раздался выстрел. Голова вожака дернулась, и комок чего-то красного взлетел в воздух. Олень дернулся и, прогнувшись, упал в вереск. Звук выстрела прокатился по всей пустоши, и остальные олени бросились прочь, сверкая задками и копытами, в направлении Черной трясины. Они неслись вперед, все дальше и дальше, самки теперь следовали за младшим из двух самцов, перепрыгивая через бугорки и болотный мох.

Отец некоторое время смотрел на них, а потом щелкнул затвором, чтобы достать гильзу.

– Придется пойти за ними, – сказал он.

Перебросив ружье через плечо, он выбрался из засады, и мы пошли через вереск, направляясь в ту часть пустоши, которую я совсем не знал. &

Олений вожак был стар. Его шкуру покрывали ссадины и шрамы, на рогах виднелись зазубрины и сколы, оставшиеся после прежних боев. Отец попал ему точно над глазом, и рана зияла, напоминая яркую пышную хризантему. По крайней мере, он умер без мучений. Пули, предназначенные для крупняка, убивают быстро и милосердно.

Из открытой пасти безвольно свисал язык, и мухи, ползавшие до того по овечьим орешкам, уже занялись носом убитого животного. Когда Отец приподнял голову оленя носком сапога, они с тихим жужжанием разлетелись.

– Бедняга дурак, – произнес он. – Ума не приложу, почему они не остаются у себя в Вайрсдейле.

– Должно быть, что-то их гонит сюда, – заметил я.

– Что бы это могло быть? – сказал Отец, окидывая взглядом пустоши. – Тут вроде ничего нет, так ведь?

Он еще раз взглянул на вожака и пошел дальше, стараясь выбрать в болоте, развороченном оленями, дорогу посуше.

Сходите в пустоши в конце года, и вы сразу же поймете, почему приходилось оставлять гроб на месте, если погода портилась и тучи нависли над землей. Тащить деревянный ящик с содержимым обратно в долину или дальше, до Вайрсдейла, значило получить еще нескольких трупов. К тому же люди суеверны, и на ум им немедленно приходила мысль о злых духах, бродивших здесь, потому что их тела когда-то бросили неумехи родственники. Им сразу вспоминались Буря и Дьявол, оседлавший ветер. Это ведь так просто – снова его разбудить.