Автограф президента. Роман-воспоминание

То, что я вытаскивал их на встречу в выходной день, ничего не меняло: если уж они решили меня вербовать, они должны быть готовы к этому в любое время. Конечно, я поставил их в жесткие условия, дав всего полчаса на подготовку и минут сорок на всю возню со мной, но им ничего не оставалось, как принять мои условия и, хотели они этого или не хотели, укладываться в отведенное им время. Не позднее, чем через сорок минут они будут просто обязаны меня отпустить: запись в журнале означала, что, если я не вернусь к указанному мной времени, мне придется объяснять, где и почему я задержался, а это не должно было входить в их планы, раз они рассчитывали меня завербовать. В этом деликатном деле любая накладка могла привести к провалу.

Установив жесткий регламент на все разговоры, я тем самым создал им дополнительные трудности, потому что завербовать человека, который этого не очень хочет, за сорок минут очень сложно, невольно придется форсировать беседу, спешить, а в спешке снижается способность критически воспринимать происходящее и улавливать возможные ошибки в моем поведении. А такие ошибки не исключались, потому что я в первый и, уверен в этом, в последний раз шел на предательство.

Намек на то, что я даже в выходной день мог кому-нибудь понадобиться, тоже не был случайным. Я еще раз напоминал им, что я далеко не самый последний человек в советском посольстве, я все время нужен, и, если со мной что-то произойдет, когда я занимаюсь легкой атлетикой, меня будут искать и не дадут в обиду.

Вот так расшифровывалось все, что я сказал ничего не подозревавшему Валерию Ивановичу.

Теперь в моем распоряжении было целых полчаса, в течение которых они должны были собрать всех участников операции, доставить их на место и обеспечить безопасность нашей встречи. Этих тридцати минут мне как раз должно было хватить на психологическую подготовку.

…Каждый разведчик, идя, как говорится, на дело, настраивает себя по-разному. Я обычно прослушивал одну из песен Володи Высоцкого, причем выбирал ту, которая соответствовала характеру предстоящей работы. Если речь шла об ответственной беседе с иностранцем, когда я был хозяином положения и от меня требовалась некоторая доля агрессивности и хороший волевой настрой, я всегда ставил кассету с песней про привередливых коней, скачущих вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю. Она и приводила меня в соответствующее эмоциональное состояние.

Но сегодня меня самого будут вербовать, и от меня будут требоваться прежде всего выдержка, трезвый расчет, сегодня мне придется напяливать на себя мерзкую шкуру предателя, и, чтобы преодолеть отвращение к самому себе, выдержать это самое, может быть, страшное для меня испытание, мне требовалось поднять из глубин моей души все самое светлое и чистое, что в ней было! А все самое светлое и чистое у большинства людей было в детстве. Вот и мне надо было вернуться в мое военное и послевоенное детство, о котором так прекрасно спел Володя.

Он умел писать песни о себе и о каждом из нас, за это мы и любим его и его песни. Одна из его песен мне была особенно дорога и вот по какой причине.

Года за два до этих событий я вместе с генеральным консулом приехал как-то на один советский теплоход и узнал, что на нем вместе с женой путешествует Высоцкий.

Капитан теплохода пригласил нас на ужин, и там мы все перезнакомились. После ужина гости капитана прошли в музыкальный салон, и там Володя заметил, что у меня на руках отслаивается кожа.

— Что, нервишки? — тоном человека, который сам живет на нервах, негромко спросил он.

Я ужасно не люблю разговоров о своих болячках и меня обычно злит чужое любопытство по этому поводу, но в его голосе было столько искреннего сочувствия, что мне ничего не оставалось, как подтвердить его догадку, а затем рассказать, что началась эта напасть после того, как во время попытки государственного переворота в одной из стран, где я раньше работал, погиб мой лучший друг. Машина, в которой мы выехали в город, чтобы выяснить обстановку, была обстреляна, он погиб, а меня даже не зацепило. Вот после этого у меня временами и стала отслаиваться кожа на руках.

По правде говоря, история с гибелью моего друга выглядела не совсем так, можно даже сказать, совсем не так, как я ее рассказал. Он действительно погиб у меня на глазах, но при несколько иных обстоятельствах. Рассказать же, как все произошло на самом деле, я не мог, потому что Володя, да и не только он, сразу бы понял, кто я такой и чем занимаюсь. А он хоть и хороший был мужик, надежный, но раскрываться перед ним я не имел права. Вот и пришлось выдумывать.

Впрочем, в какой-то момент мне показалось, что он догадался, с кем беседует. Уж очень он был догадливый человек, Володя Высоцкий!

А потом нам в посольство привезли новый фильм, в котором и прозвучала эта песня. Я сразу обратил внимание на такие слова:

И когда рядом рухнет израненный друг,

И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,

И когда ты без кожи останешься вдруг,

Потому что убили его, не тебя,

Ты поймешь… и т. д., —

и мне показалось, что он написал это под впечатлением от моего рассказа. Вполне возможно, конечно, что я ошибался, как ошибались многие, считавшие, что Володя писал свои песни на основании случаев из их собственной жизни. Но таково уж было свойство его таланта!

Вот эту песню Высоцкого я и решил сейчас послушать.

Я допускал, что моя квартира прослушивается, впрочем, даже не допускал, а был в этом уверен, раз уж контрразведка занималась мной всерьез. Конечно, можно было поискать микрофоны и даже изъять их, но это было просто глупо и бесполезно: во-первых, сама процедура поиска с помощью специальной техники окончательно раскрывала мою принадлежность к разведке, а во-вторых, когда вы живете в городе, контрразведке ничего не стоит в ваше отсутствие проникнуть в квартиру и снова натыкать «жучков» во все углы.

То, что моя квартира прослушивалась, было одной из причин, вынудивших Татьяну с Иришкой улететь в Москву: если бы они были со мной, в квартире велись бы ненужные разговоры, из которых контрразведка могла получать интересующие ее сведения. Не молчать же нам, в конце концов! А так они могли слушать меня сколько угодно; сам с собой, несмотря на продолжительное одиночество, я пока не разговаривал.

Наверное, это была излишняя осторожность, но я все же надел наушники, чтобы тот, кто сейчас дежурит на слуховом контроле, не услышал Володин голос и, не дай бог, не догадался, зачем я слушаю его песню. Пусть считают, что все идет, как обычно.

Я прослушал песню два раза и потом еще два раза прослушал последний куплет:

Если, путь прорубая отцовским мечом,

Ты соленые слезы на ус намотал,

Если в жарком бою испытал, что почем,

Значит, нужные книги ты в детстве читал!

Все это у меня было: и отцовский меч, и соленые слезы на усах, которые я наматывал уже в третьей загранкомандировке, и жаркие бои с врагами моей Родины. И нужные книги в детстве тоже у меня были.

Правда, до этого дня я как-то не задумывался, какие из них оказались самыми нужными для меня в моей профессии, а тут вдруг задумался. Действительно, какие?

Ну, самой нужной была, безусловно, книжка о Павке Корчагине. В последнее время ее как-то редко стали вспоминать, то ли ее популярность упала, то ли книг стало больше. А может, время изменилось, и теперь молодежь читает другие книги, а многие и вообще читать перестали, найдя себе другие увлечения, но в годы моей еще не такой далекой юности лучше этой книги для нас ничего не было. Эту книгу уносили на фронт наши отцы, и она тоже помогла им выстоять в этой войне и победить. Чем дольше я жил, тем больше убеждался, как много дал мне Павка!

На второе место я бы поставил жизнеописание Эдмона Дантеса, выступавшего под псевдонимом графа Монте-Кристо. В его характере было много ценных качеств, которые просто необходимы любому уважающему себя разведчику: эрудиция, выдержка, самообладание, целеустремленность, умение переносить одиночество. В сочетании с идейной убежденностью Корчагина это давало великолепный сплав! Во времена графа Монте-Кристо еще не культивировалось современное пятиборье, а то он, без сомнения, мог бы претендовать на титул чемпиона своей страны, и его способности в этом виде спорта мне тоже импонировали. Как он прекрасно плавал (вспомните фантастический побег из замка Иф), скакал верхом на лошади, ну а в фехтовании и стрельбе ему вообще не было равных во всем Париже!

Помнится, я уже говорил, что всегда уважал французов. Я как-то не думал над причинами, но вдруг до меня дошло, что, помимо графа Монте-Кристо, еще один французский аристократ оказал большое влияние на формирование моей личности. Я познакомился с ним, прочитав «Трех мушкетеров». Сначала он не произвел на меня особого впечатления, и даже не столько потому, что, как и большинство моих сверстников, я был очарован д’Артаньяном, а потому, что он показался мне бабником.

В ту пору слово «бабник» было для меня одним из самых страшных оскорблений, потому что я учился в мужской школе, прошел суровый курс раздельного обучения и терпеть не мог девчонок. С годами я пересмотрел свое отношение к женскому полу и с удивлением обнаружил в Арамисе, а я имею в виду именно этого соратника д’Артаньяна, массу весьма привлекательных качеств.

Перечитывая позднее романы Дюма и анализируя конкретный вклад каждого из четверки мушкетеров в общее дело, я обнаружил, что Арамис во многих отношениях превосходил самого д’Артаньяна. Так, он не проиграл ни одного фехтовального поединка, даже ни разу не был ранен, он великолепно умел хранить тайну и намного профессиональнее д’Артаньяна соблюдал конспирацию в своей деятельности. Во всяком случае, д’Артаньян провалил свою замужнюю подругу Констанцию Бонасье, а даму сердца Арамиса не смогла установить даже тайная полиция кардинала. Кроме этого, никто, даже его самые близкие друзья, не предполагал, что Арамис сделает блестящую карьеру в тайном сообществе и возглавит секретную службу.

Что касается его связей с представительницами прекрасного пола, то Арамис использовал их не только для расслабления после невероятных приключений на королевской службе, но и для получения информации, и в этом деле тоже превзошел д’Артаньяна.

Кажется, еще Фуше говорил: «Если вы не пользуетесь успехом у женщин, вам нечего делать в разведке!» Даже если он этого и не говорил, эта истина заслуживает внимания, потому что именно женщины выполняют всю техническую работу в самых разных учреждениях, в том числе и в секретных службах, и знают не меньше, а порой больше самых высокопоставленных мужчин. Именно их осведомленность в государственных секретах, а совсем не их прелести, и манит к ним сотрудников разведки, но мало кто представляет, с какими это связано проблемами…

Пока в контрразведке прогревали моторы и проверяли радиостанции, позволю себе ненадолго отвлечься и внести ясность в «женский вопрос». Насколько я знаю, у дилетантов, очевидно, под влиянием фильмов о «непревзойденном» Джеймсе Бонде бытует мнение, что разведчики только тем и занимаются, что, иногда по делу, а чаще просто так, без всякой служебной надобности, соблазняют прекрасных (только прекрасных!) женщин, из-за чего их жизнь становится похожей на картинку, нарисованную одним поэтом: «…один роман, другой роман, от них в глазах сплошной туман, и голых баб, как в бане!».