Самый яркий свет

Я кивнула. Вроде бы добавить нечего, если только сама что-то не вижу.

— Ты сейчас куда?

— Во дворец обратно.

— Туда я не поеду, — пробормотала подруга, — превратно поймут. Впрочем, несколько часов ничего не решат, приеду к тебе утром. Обдумаю все еще раз.

Макаров если и удивился названному маршруту, то вида не подал, а Дыне с Тимофеем и так все равно, куда ехать. Но прежде, чем мы тронулись, я собрала всех в карете и озвучила услышанное от Разумовского, заодно пересказав причины моей спешной ретирады из Зимнего. Александр Семенович пришел в крайнее возбуждение, но отговорить от возвращения к Императору не смог, сговорились на том, что прежде встретимся с Ростопчиным. Охранники ничего полезного не сказали, лишь приняли, как заявили, к сведению.

— Вы можете такое озарение увидеть? — спросил меня Макаров, когда экипаж уже тронулся.

— Нет… хотя теперь почувствовать могу, но не так как граф Разумовский.

— Надо его привлечь к охране…

— Пустое, Александр Семенович! Он же не будет каждую секунду при Императоре проверять всех подходящих. Да и работа эта штучная. И очень мне не нравится, что второй раз кровь Павла Петровича используется, где ж он ее оставляет-то так.

— Довольно и раза было бы оставить.

— Но надо проверить, права графиня, — сказал Тимофей. — Государь не каждый день юшку разбрасывает.

— Юшка — это у тебя, — проворчал Макаров, но тему развивать не стал.

Во дворце нас как будто уже ждали, во всяком случае Ростопчин встретил уже у дверей, проводил в покои Императора и молча выслушал рассказ. Велел ждать и удалился на прием. Промаялись мы почти час. Я не находила себе места, Тимка с Дыней бесстрастно стояли, подпирая дверной косяк, а Александр Семенович прикорнул в кресле. Старость берет свое, поэтому даже такие события не отогнали сон. Встрепенулся, когда из императорской спальни выглянул генерал-прокурор и нетерпеливо махнул рукой — мол, проходите.

Помимо Государя в зале оказалась Бакунина, взъерошенная и напуганная. На меня она посмотрела с ужасом, но винить ее за такое я бы не стала. Не каждый день к венценосному любовнику на своих ногах живые бомбы приходят, а со смертью Павла Петровича падение его любовницы будет стремительным и бесповоротным: и Константин, и Николай Екатерину не любят, пусть и признают право отца на разрыв отношений с их матерью.

Охранники мои на пороге замялись, но Император велел зайти и им, после чего самолично запер двери.

— Вот такие пироги с грибами, — устало хихикнул он. — Болкошиной меня убить решили. И смех, и грех, право слово! И идей, кто это все устроил, у вас всех нет?

Пришлось сознаваться, что идей и в самом деле никаких. Мы бегаем по кругу и реагируем уже на произошедшие события, которые никак не хотят складываться в общую картину. По велению Государя Макаров озвучил уже всем известные факты, и попытался сопоставить их вместе, но все равно получалась какая-то нелепица. Получалось, что известно одно — в покушениях на жизнь Павла Петровича я играла главную роль. Сначала меня пытались устранить, то ли раз, то ли два, а потом и вовсе сделали оружием.

Весть о черном пламени Императора встревожила сильно. Если неведомый враг решился на заигрывание с Мраком, то ситуация становилась совершенно поганой, ведь Церковь с неодобрением, но с пониманием относится к манихеям, вот только проявление сил, относимых определенно к сатанинским, может изменить настроения иерархов. Когда попы в церквях начнут проповедовать о том, что еретики открыли путь на землю демонам, вспыхнут бунты по всей стране.

— Тяжела наша ноша, — устало сказал Павел Петрович. — Но хоть на сей раз озарение мне дало понятный совет — слушаться тебя, Болкошина.

Да, я вспомнила, как сузились зрачки Государя, когда мне пришлось сбегать из дворца. Талант подсказал ему, что послушать юную графиню будет правильно.

— А вы, псы цепные, что скажете? — обратился Император к моим охранникам. Вот ты, как тебя?

— Дыня, — скромно ответил Дыня.

— Дыня? — изумился Государь. — Ну что же, фрукт вкусный, пусть будет Дыня.

— Досифей он, — учтиво вставил Тимофей.

Бакунина улыбнулась, впервые, наверное, за день, а Павел Петрович расхохотался:

— Уж лучше Дыня, согласен! А тебя?

— Тимофей, Ваше Величество.

— Скучно! Бери пример с товарища! Так что скажете, бойцы?

Бойцы ничего сказать не могли, только подтвердили свои сомнения о случайности взрыва на мосту. Как возможно было это провернуть, никто объяснить не мог, но Тимка божился, что нутром чует — неспроста это происшествие.

Ростопчин внимательно слушал, до поры не вставляя ни слова, а потом потребовал от меня вспомнить все события, которые произошли в последние дни. До самой мелочи.

— Неопытна она, Государь, — поклонился он Павлу Петровичу. — Упускает важное, не считая его таковым.

Пришлось снова рассказывать подробности своей личной жизни, даже непотребства, устроенные с Аммосовой и корнетом. Император весело ухмылялся, Екатерина краснела, остальные старательно строили скучающие лица. И уже готовая сдаться, выжатая как тряпка, я помянула встречу с Агафоном у дверей парадной.

— Ну-ка, — встрепенулся Федор Васильевич. — Это же из видаков Спиридонова?

— Да, увидела его в первый раз при разговоре с Дюпре.

— И где он сейчас?

— Не могу знать.

И никто на этот вопрос ответить не мог. Макаров его не искал, потому как отношения к делу он не имел. Просил посодействовать в судьбе начальника, но ни в каких злодеяниях замечен не был.

— Недоработка! — строго сказал Ростопчин начальнику Особого отдела.

— Каюсь. Немедля начну исправлять.

На том этот странный совет и завершился. Канцелярские вышли по своим делам, причем Федор Васильевич строго отчитывал своего подчиненного, Дыня и Тимофей заняли свой пост в соседней зале, дожидаясь меня, а Император велел позвать некую персону, с которой хотел познакомить меня еще днем. Екатерина осталась в опочивальне, не собираясь никуда уходить.

Персоной оказался сухощавый мужичок, в котором я моментально узрела Свет, никак не вяжущийся с его внешностью. Все же привыкла, что освещенные в большинстве своем — дворяне и выглядят соответствующе, а тут передо мной предстал типичный крестьянин, потрепанный жизнью и лихой судьбой. Лет тридцати, впалые щеки, уродуемые клочковатой бородкой, не знавшие куафера лохмы, но хотя бы чистые. И только взгляд — усталый, не лишенный благородства.

— Вот, знакомься, Нестор, сын Иванов.

Представленный низко поклонился, а я почуяла его страх перед высокопоставленными особами. Однако еще увидела, что чем-то иным этого манихея испугать будет сложно.

— Доброго здравия, сударыня, — еще раз поклонился Нестор, сын Иванов.

— Ты ей по ихнему скажи, — хохотнул Император.

И мужик поприветствовал меня на хорошем английском! Не успела я изумиться, как из его уст полилась совсем чужая речь, мной совершенно не понятая, но было очевидно, что говорит он складно, а не просто выдумывает какие-то слова.

— Это хиндустани, Ваша светлость, — пояснил Нестор.

— Это надо пояснить, — потребовала я.

Оказалось, что певучий говор — язык, на котором говорят далекие индийцы, но откуда его может знать этот, с виду, крестьянин — загадка!

Которую и разъяснил Государь:

— Перед тобой, графиня, беглый крепостной из Рязанской губернии. Можешь себе представить, что утек он от своего барина и на своих двоих дошел аж до самой Индии? Все никак не досуг было выяснить: ужель поближе места не нашлось, чтобы укрыться?

— Виноват, Ваше величество, — снова поклонился Нестор. — Как убег, так сначала подальше хотел уйти, а потом сподобился шагать, так и шел.

— Видишь, какой молодчик? Пока идется, так и шел! — хохотнул Павел Петрович. — И как же до Индии добрался?

Иванов помялся, но описал свой путь, занявший почти три года. Сначала по Волге спустился до самой Астрахани, где умудрился незамеченным наняться на суденышко до города Амоль в Персии, но и оттуда пришлось бежать, поскольку молодой урус без каких-либо бумаг оказался отличным кандидатом на должность раба. Ускользнув от преследовавших его всадников на первый раз, почти попался во второй, но спасло Нестора неожиданное появление на дороге разъезда самого Самсон-хана — русского перебежчика Самсона Макинцева, дезертировавшего в Персию еще в 1802 году. Этот предатель и идейный враг России сумел показать себя на службе шаху, создал «бехадыран» — богатырский полк из таких же перебежчиков. Во время Персидской кампании[90] проявить себя достойно не сумел, получив разгром при Асландузе от генерала Котляревского, но сумел сохранить расположение персидского правителя. И теперь набирал новых солдат, принимая к себе и русских, и армян, и местных несториан. В миг осадив уже приготовившихся вязать Иванова стражников, Макинцев предложил тому поступить на его службу. Сообразив, что в случае отказа придется примерить рабские колодки, Нестор немедля согласился, но уже через неделю вновь бежал, так как не поверил «Самсон-хану» в его утверждениях, что против единоверцев он воевать не будет.

Теперь следы получилось запутать куда как лучше, и беглый крестьянин умудрился добраться до самого Ашхабада, где среди грязных глинобитных лачуг ему встретился странствующий уйгурский манихей, разглядевший в заросшем и совсем обессиленном славянине искру Света. Нестор долго колебался, но принял учение Мани со всей страстностью, и тот ответил ему раскрытием таланта. Славный Абдумажит три месяца вкладывал в голову нового ученика Каноны, помогая тому постигать свои силы. Сам он оказался проповедником, лишенным милости Господа и способности озарять, и в русском обращенном видел свое миссионерское служение — привести бывшего христианина к истине, возрадовав Мани успехами в принятии тем Света. И как только установилась хорошая погода, уйгур повел Нестора дальше на юг через раздираемое после распада Дурранийской империи Гератское ханство, через Кандагар, сухие плоскогорья Белуджистана, что привели их в цветущую Кветту, славящуюся своими фруктовыми садами. Неутомимый в своей тяге к странствиям Абдумажит стремился все дальше на юг, но в Хайдерабаде он тяжело заболел, и если сначала не принимал со всей серьезностью свое недомогание, то через несколько дней уже не вставал с топчана в дешевом постоялом дворе. Нестор, как мог, ухаживал за учителем, но с каждым днем тому становилось все хуже. Чувствуя скорую кончину, уйгур слабым голосом спешил донести до молодого ученика мудрость Мани, пока в один прекрасный и печальный момент молодой манихей не получил понимание истинной стороны своего таланта.

Изначально Свет одарил Нестора полезным, но не слишком сильным атрибутом — его тело стало крепче, он мог неутомимо шагать целые сутки, почти не нуждаясь в пище, потребляя меньше воды. Но теперь Иванов увидел суть болезней и прежде всего, к своему горю, на примере учителя.

— Многие болезни проистекают от невидимых глазу тварей, — объяснял он мне и Императору. — Я их, конечно, глазами не зрю, но чувствую, и они все разные. Какие-то безобидные, какие-то даже полезные, но много их таких, которые в могилу сведут самого здорового человека. А есть еще и такие, каких и живыми назвать не могу, но злые они сильно, и никакие лекарства их не берут.