Фантазёр - покоритель горных вершин

Совсем у меня скверно на душе стало. А что делать, никак не придумаю. Броситься вдогонку — можем и вовсе друг друга потерять. Ведь Джимшер помнит, в каком месте он меня оставил.

Вдруг вижу — бежит назад мой дружок. Всё ближе, ближе… Я навстречу кинулся. А он бледный, лица на нём нет.

— Каха! Каха! Там среди бочек лежит… А Ломгула… — никак не переведёт дух.

— Кто лежит? Ломгула?

— Нет, Ломгула над ним.

— Живой?

— Живой, подбежал ко мне, но потом назад к тому вернулся.

— К кому?

— Кто там среди бочек валяется.

Подобрали мы свои рюкзаки и пошли. Свернули с дороги. Приблизились к бочкам, наставленным друг на друга.

А там и впрямь среди бочек человек лежит. Живой. Дышит, ворочается. Даже иногда вроде пытается встать. Мы побоялись подойти к нему. Ломгула заметил нас, кинулся, затявкал. Но на полпути остановился, повернул назад и стал ласкаться к лежащему на земле.

Я кликнул свою собаку. Признаться, меня немного задело то, с какой лёгкостью она променяла своего хозяина на кого-то спящего среди бочек.

Ломгула подбежал ко мне, облизал, облаял радостно. И снова убежал.

— Что такое? Я из-за него чуть с ума не спятил, с машины в реку хотел кинуться, готов был разреветься, а он видишь, что вытворяет? Не ожидал я от него такой неверности…

Джимшер внимательно так на собаку смотрит и говорит мне:

— Погоди, Каха…

— Чего мне «годить»? Я сейчас всыплю этому щепку…

— Тут что-то пе так… — многозначительно кивает мне Джимшер и бежит за собакой к лежащему на земле мужчине.

— И ты туда же?! — крикнул я ему вслед и в сердцах махнул рукой — Ну и уходите оба! Видно, такая уж моя судьба: не видать мне верных друзей как своих ушей.

Через минуту Джимшер опять появляется:

— Каха!

— Ну, что ещё?

— Знаешь, кто там лежит?

— Какое мне дело!

— Ило… Илико там спит, понял?

— Какой ещё Илико?

— Илико… Отчим твой.

— Погоди… Мой… мой отчим? — У меня чуть ноги не подкосились.

— Да ты не бойся. Он не видел нас, он спит.

— А пусть видит! Что он может мне сделать? Ох, чтоб ему!.. — Я чуть не разревелся.

Тут опять Ломгула подбегает, хвостом радостно виляет.

Обнял я его, сразу всю обиду свою забыл и прижал к груди. Прижал так, что чуть не задушил. Забился он у меня в руках, заскулил.

— Ты что с собакой делаешь? Отпусти! — бросился ко мне Джимшер.

— Он узнал… понял? Отчима моего узнал… А я-то думал!..

— Что нам делать? Если он нас тут увидит…

— Пока он увидит, я на него погляжу, — сказал я и направился к тому месту, где лежал мой отчим.

Подошёл. Присмотрелся. И правда он: над правой бровью родинка темнеет размером с двугривенный.

На цыпочках вернулся я назад.

Потом втроём спустились мы в овраг, сели и стали думать: что бы это всё значило?

— Нас ищут! — сказал Джимшер. — Наверное, мой отец в другую сторону направился. А всё наши дружки виноваты.

— Не знаю, как твой отец, Джимшер, но Илико до нас дела нету. Это ясно как день. Похоже, что он не первый раз в этих краях.

— И что?

— Спит себе. Я вернусь к нему: мало ли что со спящим человеком может приключиться…

— А если увидит?

— Я спрячусь неподалёку, покараулю. Пусть выспится.

Оставив Джимшера и Ломгулу в овраге, я вернулся к столовой, где на задворках спал Илико.

Из столовой доносились звуки песен.

Потом стемнело.

Я подобрался поближе к Илико и притаился между бочками.

Дул прохладный ветерок. Небо было усеяно звёздами. Я легко отыскал на небе Большую и Малую Медведицы и принялся искать Полярную звезду…

Что может быть лучше, чем лежать и любоваться звёздным небом!..

Дверь столовой открылась, и кто-то спустился по невысокой лестнице. Видно, это был буфетчик, потому что на нём был белый халат и сам он толстенький, круглый. Он направился в нашу сторону. Сперва я думал, что он идёт за вином, и испугался, как бы он не наступил на меня впотьмах — раздавит, как каток асфальтовый. Но, не доходя до винных бочек, он остановился над моим отчимом.

— Илико! — позвал он. — Вставай, бедняга! Сколько можно спать!

Илико шевельнулся, вздохнул, засопел. Буфетчик не отставал от него, встряхнул хорошенько и, приподняв за плечи, посадил. Илико бессмысленно уставился на него.

— Что же это ты, а, парень? — спросил он.

Я усмехнулся, услышав, что Илико называют парнем.

Илико молчал.

— Чего ты убиваешься, скажи на милость? Не из- за чего!

— Оставь меня! — огрызнулся Илико.

Я уверен, что родинка над его бровью в эту минуту спряталась в складках на лбу.

— Ну как, не повидал?

— Оставь, говорю.

— Ночь уже, останешься, что ли?

— А куда мне идти? Куда?! — повысил голос Илико.

— Да успокойся ты, нельзя быть таким бешеным.

— Ты во всём виноват, Парнаоз. Ты.

— Ну вот ещё!.. Теперь я виноват. А что я тебе сделал плохого? Сперва работу подыскал. Потом и дом хороший, женщину порядочную, вдовую: может, думаю, возьмёшься за ум, не станешь от жизни отворачиваться. По-моему, ничего плохого я тебе не сделал.

— А ребёнок? Ребёнок?!

— Ребёнок… — растерянно повторил Парнаоз.

Я вздрогнул. О каком ребёнке идёт речь? Неужели обо мне?

— Что притих? Отвечай! Почему сказал, будто я бездетный?

— Я знал, что, если б я тогда сказал о ребёнке, тёща твоя…

— Ох уж эти тёщи! — Илико сплюнул.

— Я думал, что потом, когда поживёте, сойдётесь поближе, ты сам как-нибудь…

— А я что мог сделать? Почему ты сразу же не сказал? Знал ведь мой дурной характер… Уходи, оставь меня в покое! — зашумел Илико, колотя себя кулаком в грудь. — Уйди, Парнаоз!..

Потом он вскочил, нашёл проход между бочками и побрёл куда-то.

— Что мне с ним делать? — проговорил буфетчик. — Видит бог, я ему добра желал, а вон как всё обернулось… — Он взглянул на небо, потом посмотрел вслед уходящему Илико и медленно направился к столовой.

Илико, пошатываясь, брёл к дороге.

Я бросился к Джимшеру, сказал ему, чтобы он ждал меня и никуда не уходил, и побежал туда, где оставил Илико.

При свете фар проезжающего автомобиля я увидел, что дорога пуста.

Я пересек шоссе. Прислушался.

Поблизости в темноте лежал человек и тяжко вздыхал.

Я тоже лёг на землю и затаил дыхание.

Вот он встал, пошарил по карманам. Я услышал звук спичек. «Но ведь Илико не курит», — удивился я.

Он закашлялся, отбросил папиросу, встал и нетвёрдой рысью побежал в темноту.

Я за ним. Мы бежали в темноте довольно долго.

Вот он остановился, перевёл дух.

Я опустился на корточки и прижался к стволу дерева с отпиленными ветвями.

Он вздыхал, стонал и ругался

Столько неожиданностей окончательно сбили меня с толку. Я ничего не понимал и мог только смотреть и слушать. «Ничего, потом обдумаю и разберусь», — думал я.

Вот он пошёл дальше.

Я за ним.

Под ногами у меня хрустнула ветка. Я обмер.

Илико обернулся. Постоял и побрёл дальше.

Только я сделал несколько шагов за ним, как угодил ногой в какую-то яму и упал, но при этом не издал ни звука. Я лежал не шелохнувшись, смотрел и ждал: вот сейчас он встанет надо мной…

Никого.

В живот меня колючка колет.

Полежал я, полежал, а потом махнул на всё рукой, вскочил — и опять за Илико.

Одолел пригорок. Тишина. Ни звука. Побродил я, походил, потом подошёл к невысокой каменной ограде, заглянул за неё: среди огромных деревьев вроде стены дома белеют. Но… чу!.. Что это?

Кто-то плачет. Да, да, плачет.

Я приник к камням. Слушаю.

Неподалёку от меня кто-то всхлипывает, еле переводит дух. И так меня это поразило, что я на какое- то мгновение всё позабыл: и Илико, и Джимшера, и Ломгулу — и подумал: сколько чего происходит на свете! Вот мы вершину хотим покорить, в столовой кто-то поёт, Илико куда-то бредёт среди ночи, а здесь кто-то плачет.

— Саломе! — слышу вдруг я. — Я пришёл, Саломе…

Я обратился в слух, но ответа от Саломе не было.

— Саломе, погубительница моя! — Голос очень знакомый. — Ответь, Саломе! Что ты мне ответишь? — Это был Илико.

Когда вслед за словами послышались рыдания, я испугался.

«Неужели это Илико плачет?» Глаза у меня вылезли на лоб.

— Саломе!.. — плакал он.

У меня кожа покрылась пупырышками, как от холода.

Илико плачет? Почему, о чём?..

— Саломе!.. — твердил и повторял он сквозь слёзы, а Саломе не отзывается. — Саломе, наш мальчик… — Голос у него сорвался, я не расслышал толком, что он сказал. — Наш Гела…

«Что ещё за Гела? Сперва Саломе, теперь Гела. Во сне я, что ли?»

Я перелез через ограду, сполз вниз. Мне было страшно, я весь дрожал, но всё-таки я шёл, чтобы подойти поближе и увидеть, к кому так безответно взывал Илико.

Я перебрался через какой-то бугорок. Меня бросило в холод. Ещё бугорок — на этот раз меня бросило в жар.

Я вскочил и тут же споткнулся, упал на большой плоский камень. Меня так и подкинуло — не касаясь ногой ни земли, ни камней, ни ограды, я вылетел оттуда…

Оказывается, я был на кладбище.

ГЕЛА

Не помню, как я добежал до оврага, где оставались Джимшер и Ломгула. Но когда вдали замаячил огонёк в окнах придорожной столовой, я сразу успокоился и даже попытался отыскать на небе Большую Медведицу.

Я присоединился к своим. Джимшер спал, а Ломгула не залаял при виде меня, а только зевнул и положил морду на лапы.

Я лёг рядом с ними.

Мне не спалось. Мысли мешались в голове. Ни одну я не мог додумать до конца — наверное, от усталости.

Не помню, как и когда я уснул. Но помню, что во сне мне снился Илико. Он плакал и называл меня Гелой.

Светало, когда я проснулся и растолкал Джимшера.

— Вставай!

Он сразу проснулся.

— Тут неподалёку есть деревня, мы пойдём туда…

Всходило солнце, когда мы поднялись в деревню.

Но как быть дальше? С чего начать поиски?

На наше счастье, встретился нам парнишка: идёт, обруч от бочки подгоняет. Я подозвал его и спросил, не знает ли он Гелу.

— У которого волчок настоящий? — попробовал уточнить он.

— Во-во, — кивнул я. — Это мой волчок.

— Он тоже говорил, что не его. И никому не одалживал.

— Правильно делал. Я предупредил его, чтоб не терял.

— Не-е! — растянул парнишка. — Он его обменял на пистоны. А потом как начал палить — бах, бах, бах! — на всю деревню. Мать его сразу домой увела.

— Нет, — сказал тут я, услышав, что у этого Гелы была мать. — Я ищу другого Гелу.

— Другого? — задумался парнишка.

— Да. У которого нет матери и отца… отца тоже нет.

— У него и волчка нет.

— Откуда ты знаешь?

— Он сейчас на ферме. Ходит с такой большой палкой, коз пасёт.

— А ферма далеко отсюда?

— Вон там, за церковью.

Когда мы поравнялись с церковью, я узнал места, виденные ночью, и подивился своим ночным страхам: сейчас, при свете дня, рядом с моими друзьями мне совсем не было страшно.

Миновали мы церковь и кладбище, и впереди возникли такие красивые скалистые горы — одно загляденье! Я тут же подумал, что хорошо бы две из этих красивых вершин назвать нашими именами. Я стал высматривать самую красивую — так уж, видно, устроен человек. Если у меня будет своя собственная вершина и Лали захочет полюбоваться ею, должна же она ей понравиться.