Фантазёр - покоритель горных вершин

— У меня своих забот хватает, а тут ещё этот со сломанной шеей… — заворчала бородавчатая санитарка.

— Так-то оно так, но всё-таки… — Завскладом не закончил фразы — видимо, потому, что работал на подставки.

Фельдшерицы молчали. Особенно старательно молчала великанша.

— Значит, перелом шеи… — вспомнил врач, — и, кажется, ещё чего-то… — Он задумался, но никак не мог припомнить, что же ещё у меня болело.

— Конечно, не мне вам подсказывать, многоуважаемый Анаполисте Исидорович… — смущённо вступила в разговор невысокая фельдшерица, та, что была на две пяди выше врача, и, зардевшись, потупилась.

— Что там ещё? — опять засопел коротышка.

— Я говорю, голова, многоуважаемый Анаполисте Исидорович… — опять засмущалась и потупилась фельдшерица.

— А ты, женщина, чего молчишь? Для чего у тебя в руках эта его «История»? — обернулся доктор к невысокой фельдшерице.

Женщина, которой моя скала едва достала бы до пояса, вздрогнула, с шумом вдохнула воздух, от чего все окна в комнате захлопнулись и вдруг стало душно.

— В этой «Истории», дорогой Анаполисте, написано… — Она уставилась в листки бумаги у себя в руках. — Голова, кости, позвоночник, мозг и вот ещё… четвёртое и седьмое ребро…

— Что там о голове написано, что за мозг ещё?

— Мозг, мозг и печень…

— Хорошенько посмотри, что-то ты не то говоришь.

— Сейчас! Мозг… Не волнуйтесь, дорогой Анапо, тут так и написано: «мозг».

— Может быть, спинной мозг?

Великанша растерялась.

— И спинной тоже… — проговорила она наконец.

— Но, многоуважаемый Анаполисте Исидорович, разумеется, не мне вам подсказывать, но мне кажется, что спинной мозг не может находиться в голове, — смущённо напомнила невысокая фельдшерица и, зардевшись, потупилась.

— Я тоже так думаю, — согласился с ней директор-профессор. — Но где, в таком случае, его голова и о каких мозгах идёт речь?

Все замолчали, не зная, что ответить. И тут я, не щадя ни разбитой головы, ни свёрнутой шеи, закричал что было мочи:

— Не ищите напрасно! Нет у меня головы, и мозгов нету! Будь у меня голова на плечах, разве случилось бы со мною такое!

От моего крика дверь в палату вдруг с шумом распахнулась, и спаянный дружный коллектив больничных работников так резко распался надвое, словно его разрубили топором. Я удивился: что за сила могла разъединить такой монолитный коллектив? И тут к моей постели припала мама:

— Сынок! Ты жив, сынок? Жив… сынок… сыночек…

И полились слёзы. И сладко мне, и тепло, и хорошо, и боль прошла. Что за слёзы у мамы такие?..

УНИЖЕННАЯ СКАЛА

Моя мама не только не собирается уезжать, пока меня не выпишут, но даже из палаты не выходит. Сидит возле кровати и ни о работе не помнит, ни о доме, ни о бабушке с Илико. Меня не упрекает; оказывается, она поклялась себе: если увидит меня живого, ни словом не упрекнёт.

Моя мама молчит, по вот мама Джимшера приехала — она за двоих выговаривается. Что там за двоих — всем мальчишкам-неслухам хватит её проклятий.

Джимшер привык к её словечкам и не удивляется. Мне кажется даже, что он немного гордится мастерством своей матери. Всё лежал помалкивал, а тут вдруг заговорил:

— Как поживаешь, мама?

— Чтоб тебя поглотила большая яма! Жива, как видишь. Не угробил ещё ты меня.

— А отец? А дедушка Датико?

— Жить тебе от дома далеко. Отравил ты жизнь и отцу, и деду.

И вот так на любой вопрос она отвечает. От стольких проклятий дерево может высохнуть, а Джимшеру хоть бы что. Давно я не видел его таким радостным.

— Мне и своих забот хватает… — В дверь заглядывает носатая санитарка. — Опять вчерашний мальчишка пришёл.

— Это Гела! — кричит Джимшер.

— Мой друг, — поясняю я маме… — Маленький мальчик, а ведёт себя и говорит, как взрослый. Мы с ним очень подружились.

Мама и тётя Рипсиме удивлённо уставились на вырядившегося в чужие обноски Гелу.

— Заходи, Гела, смелей!

— Плюю на его родителей! — не дала тётя Рипсиме договорить мне. — В каком виде ребёнок ходит!..

— У него нет мамы, — вставил я.

— Бедненький, видно, ему и надеть-то нечего! — всхлипнула моя мама.

— А отец? Где отца черти носят? — строго спросила тётя Рипсиме.

Мы с Гелой промолчали.

Мама пересела ко мне на кровать и указала Геле на стул:

— Садись. Расскажи нам, как было дело в тот день, когда мой чертёнок упал.

— А вот как… — начал Гела, помолчал немного, глядя на меня, и продолжал: — Вот он, — он кивнул на меня, — сказал, что должен подняться на скалу за рекой. «Меня, говорит, в газете пропечатают». Я знал, что не пропечатают. Я на той неделе туда коз своих водил, и никто меня не пропечатал. Я им кричал, чтоб они с другой стороны скалу обошли…

— Что? Что ты сказал? Ты поднимался на эту скалу?! — От возмущения у меня даже боль прошла.

— А что мне оставалось делать? Туда козы залезли.

— Что ещё за козы! Ты ври, да не завирайся.

— Нет, правда, — растерялся Гела. — Козы поднялись, а я за ними. Потом глянул я вниз сверху и испугался: если оттуда упасть, живым не быть.

— Врёшь ты всё!

— Наши пастухи и сегодня туда стадо погнали.

— Замолчи! Хватит!

— Клянусь отцом!

— Неужели туда есть другая дорога?

— Зачем дорога. С другой стороны там пологий спуск и больше ничего. И смородина там растёт, и дикие яблоки…

«Вот тебе и на! Там пологий спуск, стада пасутся, телята скачут. А я себе шею свернул! Эх, голова!..»

РАЗГОВОР С ВЕРШИНОЙ

Как только я смог встать с постели, я подошёл к окну и стал искать мою вершину с белой шапкой на макушке. Больница стояла на высоком пригорке, и потому я сразу увидел мою гору.

— Здравствуй, моя красавица! Как поживаешь?

«Здравствуй, — отозвалась гора. — Я-то хорошо. Лучше скажи, как ты живёшь со сломанной головой и свёрнутой шеей?»

— Да ничего, — говорю, — вроде, теперь получше. — Я опустил голову, помолчал. — Скоро мне в деревню возвращаться. Как мне быть? Что сказать там? Сколько я ни рвался к тебе, ты всё убегала. Хоть раз пошла бы мне навстречу…

«Может, ты хочешь, чтоб я сама тебя на голову себе посадила?» — обиделась гора.

— Почему так сразу и на голову? — Я тоже обиделся.

«Или ты меня со своей бабушкой путаешь?»

— Не говори так пренебрежительно о моей бабушке.

«А я и не говорю. Я говорю только, что не посажу тебя себе на голову», — пошла на попятный гора.

— Что же мне теперь делать? Как быть? — Я чуть не расплакался.

«Я тебе не мать, чтоб меня растрогать», — нахмурилась вершина.

— Но быть такой бессердечной тоже нехорошо. «Если б я каждому бездельнику, сбившемуся с

пути, подставляла свою вершину, хороша бы я тогда была! — разволновалась гора, и туман заклубился над нею. — Я знаю своё дело и знаю, кого допускать до себя».

— Что за дело у тебя такое, поделись, расскажи. До каких пор быть тебе недотрогой и гордячкой?

«Вот тебе задача, и реши её сам!» Она совсем закуталась в облако тумана.

— Погоди! Сперва всё убегала от меня, теперь в

туман закуталась. Дай сказать два слова. Ты же видишь, в каком я положении…

«Что тебе? Чего ты не понял?»

— Задача, говоришь? Что же это — арифметика, что ли?

«И арифметика тоже».

— Ладно, согласен. Только не прячься ты ради бога, дай ещё спросить…

Гора не ответила, но слегка согнала туман со лба.

— А как с историей быть? Что география тебе нужна, это я понял и знаю твёрдо, но на что тебе история, скажи на милость?

«Вот уж что мне нужно, так это история! (Видно, я большую глупость ляпнул.) Для того ли я стояла тут тысячелетия, не пуская врагов на свои склоны, чтобы такие сопляки, как ты, не знали мне цены?»

Мамочки! Закуталась гора моя в тучи да как загремит громом, сверкнёт молнией!

Я бегом от окна назад, упал на кровать и кричу:

— Скорее несите мне учебники по истории, по грузинскому, по русскому, по арифметике, по немецкому!

Мама моя перепугалась — и в слёзы, лоб мне щупает.

У ребёнка температуры нету, почему же он бредит, что с ним?

— Господи, почему ты создал их для наших мук и страданий! — заволновалась тётя Рипсиме и бросилась щупать лоб своему Джимшеру, как бы и он не свихнулся.

СВОБОДА

Ура, меня выписывают из больницы!

Я сказал маме, что мы должны забрать с собой мальчика с фермы, который приходил к нам в больницу, — Гелу.

— Мы ему обещали, — подхватил Джимшер. — Он ждёт нас на ферме. Он очень помог нам в пути.

— Большое ему спасибо за помощь, но что ему делать у нас? Да и кто его отпустит?

— Ты лучше скажи, кто станет удерживать: он один на ферме, ни матери у него, ни бабушки, ни тётки…

— Сынок, сколько сирот на свете, не можем же мы их всех в дом к себе брать. Нам и самим нелегко живётся…

— Бабушка сколько раз мне говорила, что один орешек девять братьев поделили…

— Ты что, навсегда собираешься его к нам забрать? — насторожилась мама.

— Да нет, только недели на две, для перемены климата, — сказал я и подмигнул Джимшеру.

— А отец его где? Где отец?! — загорячилась тётя Рипсиме.

— Отец?.. — Я замолчал. — Не знаю я, где его отец. Или ты соглашайся, мама, или я сам здесь останусь. Зачем мне возвращаться домой? Видно, нет у меня дома, если я не могу туда товарища привести. А всё, что там есть, пусть останется бабушке, тебе и твоему Илико.

Я так сказал «твоему Илико», что после моих слов мама не возразила бы, если бы я повёз домой не только Гелу, но и весь дружный коллектив работников больницы.

И пошёл я на ферму.

Иду полем, а навстречу мне какой-то тёмный комок несётся, несётся и лает. Мой Ломгула! Сколько же я тебя не видел…

Налетел, чуть с ног меня не сбил. И скулит, и лает, и визжит, и в лицо меня лизнуть норовит. Хорошо ещё, что он пока не очень вырос, не то затоптал бы меня совсем…

А около фермы вышли нам навстречу Гела и Бурда.

— Здравствуйте!

Стал я объяснять Геле, что он обязательно должен поехать с нами. Гела отнекивается, смущается и спрашивает удивлённо:

— Зачем? Что я там буду делать?

Мы с Джимшером и так его уговариваем, и этак уламываем, и просим, умоляем. Только правду я не открываю. Такой уж у меня характер: хочу я ему и его папаше радость неожиданную доставить. Вот и приходится теперь перед ним изворачиваться.

— Едем, Гела! В нашей деревне чего только не увидишь. Я тебя с друзьями своими познакомлю, со всем классом. А если отец твой сюда заявится, ты ему записку оставь. Напиши письмо и на ферме своему начальнику отдай. Если хочешь, я тебе помогу письмо составить…

Ну что ты станешь делать — никак не уломаем!

Но тут и мама моя подоспела, и тётя Рипсиме. Они всё больше на то нажимали, что деревня наша недалеко отсюда, на автобусе за два часа доехать можно — «поедем, сынок, к нам недельки на две…».

Уговорили всё же в четыре голоса! Слава тебе господи!

Завтра мы отправимся в путь. Доедем до райцентра. Там тётя Рипсиме с мамой обязательно на базар пойдут — это уж наверняка. А мы с Джимшером и Гелой прямым ходом в деревню потопаем: не будем же мы в переполненном автобусе трястись!..