Дикие груши

ЖИЗНЬ — ТАКАЯ ШТУКА…

У Сарат Магомедовны все, как всегда, шло по строгому плану. Утро она провела в суде, где была народным заседателем. Ситуация, в которой они разбирались, была сложной и запутанной. Но они нашли наконец правильное решение, и в школу она пришла в хорошем настроении. По привычке не откладывать дела в долгий ящик, она хотела тотчас же найти Хамис Хадисовну и пожурить ее за вчерашнее излишнее благодушие. Но остановила себя. Не так уж часто в последнее время у нее бывало такое приподнятое настроение. Можно его и поберечь…

Когда Ахмед Мамедович пригласил ее к себе в кабинет, Сарат Магомедовна была уверена: он хочет поговорить с ней про вчерашнее собрание, что называется, по душам.

Но Ахмед Мамедович был хмурый, думал все про свое и только неясно намекнул Сарат Магомедовне, хорошо бы Сабуру и Али прийти к нему с повинной.

— Значит, вы все-таки не хотите их наказать? — удивилась учительница.

По ее мнению, поведение завуча на собрании тоже было не очень понятным. Казалось, реплики весьма недвусмысленно свидетельствовали о его настроении. Но после выступления Хамис Хадисовны он вдруг как-то беспринципно стал соглашаться со всеми, и виновники вполне могли почувствовать себя на коне. Вот теперь он ждет покаяния. Он же сам вчера всех оправдал. А она, Сарат Магомедовна, добивалась именно этого — чтобы ребята осознали свою вину. Впрочем, не надо торопиться.

— Несомненно, — сказал завуч и поправил очки.

— Что несомненно? Вы не будете принимать никаких мер?

— Меры будут приняты в любом случае! Но вы же сами утверждали, наша задача не в том, чтобы просто наказать ребят, а в том, чтобы они осознали свою вину. Правильно?

— Да, это действительно так…

Когда Сарат Магомедовна вышла, от ее безмятежного настроения не осталось и следа. В вопросе с Али и Сабуром не было ясности. Понятно было только одно: она должна до родительского собрания поговорить с Али и его родителями.

Сегодня его не было в школе. Значит, он вчера не сгоряча сказал, что уходит. Придется идти к нему домой…

Сарат Магомедовна не сразу сообразила, что пришла не вовремя. Открыв ей дверь, мать Али испуганно попятилась. В большой комнате, куда они прошли, на диване полулежал и курил отец.

Увидев учительницу, Максуд глубоко затянулся, опустил ноги на шкуру тура и погасил сигарету. Это, видимо, означало готовность вступить в разговор с гостьей.

Али за столом перелистывал страницы учебника истории. Он так и не нашел удобного момента, чтобы про все рассказать родителям. Он подумал: появление Сарат Магомедовны хотя и сулит ему неприятные разговоры, зато уж внесет полную определенность в его положение.

Учительница присела за стол, и начались положенные в таких случаях ритуальные вопросы о жизни и здоровье, традиционные ответы, которые не содержали в себе тоже ничего, кроме «спасибо», «хорошо», «благодарю вас…».

Али поднялся из-за стола.

— Ты куда? — спросил отец.

— Я… В общем, я еще вчера хотел сказать… Я устраиваюсь на работу. Буду жить в общежитии. А подробнее вам все расскажет Сарат Магомедовна…

Али выскочил из комнаты.

Лицо матери потемнело. Она ухватилась за край стола и замерла.

Запоздало отец крикнул Али:

— Эй, перестань болтать глупости! Вернись назад, тебе говорят!

— Верни его, пожалуйста, — попросила мать.

— Никуда он не денется! Сам вернется.

— А вы знаете, что происходит с вашим сыном, что его тревожит? — обратилась к отцу Сарат Магомедовна. Ей показалось, сейчас для такого откровенного разговора наступил самый подходящий момент. — Али ведь вас так любит, так дорожит вашим авторитетом. По-моему, здесь и надо искать одну из причин его странного решения бросить школу.

Максуд кисло улыбнулся. Ну, в это-то он, допустим, не поверит.

— Ради аллаха, скажите, что случилось, не мучьте меня, — взмолилась мать Али.

— Я хочу, чтобы вы меня поняли. Я старше вас, тридцать с лишним лет работаю в школе и сама вырастила троих детей. Думаю, вы верите, что я желаю добра и вам и Али?

Максуд отвернулся к окну. Его раздражал этот разговор.

Но Сарат Магомедовна ничего не замечала и продолжала с жаром:

— Мне кажется, вы повторяете известную ошибку, от которой Сухомлинский предостерегал родителей. Жизнь такова: люди неизбежно ссорятся и мирятся. Но мы должны помнить, что мы не только люди, но и родители. И потому несем ответственность друг перед другом, перед детьми, перед обществом. Простите за откровенность, но если вы выясняете свои отношения при Али, то он, конечно…

— Вы заодно хотите и нас воспитать? — Максуд поднялся, глухая неприязнь закипала в нем.

— Нет, я только хочу вам помочь.

— Я думаю, вам платят зарплату за воспитание детей. Невоспитанных родителей вам простят! Что бы ни произошло в школе, вы призываете родителей. Парень не так слово сказал — пожалуйте родители. В школу не пришел — опять родители. Сами-то вы хоть что-нибудь в своей школе можете?

— Ну зачем так резко, Максуд!.. Не надо… Вы уж простите нас, пожалуйста, — виновато сказала мать Али.

— Я думала, вы меня поймете и сделаете нужные выводы, а вы ведете себя так, что мне больше не о чем с вами разговаривать. — Сарат Магомедовна была не в шутку оскорблена. — Придется нам встретиться на родительском собрании…

Детство Максуда Валиева было нелегким. Он рано остался сиротой, и родственники пристроили его подмастерьем к лудильщику. Небольшая прокопченная лудильная мастерская находилась на базаре, на самом видном месте. Максуд рос смекалистым парнем. Он быстро понял всю бесперспективность собственной работы — в магазинах появлялась красивая эмалированная посуда, а прохудившиеся кастрюли, как правило, шли на металлолом, не в лудильную мастерскую. Надо было учиться.

В пятнадцать лет Максуд ушел от мастера и поступил в Буйна́кский финансовый техникум. Правда, поступил только с третьей попытки. И в это время ему жилось особенно трудно. Но тем больше дорожил он своим новым положением — студент. После окончания техникума Максуда пригласили работать в горпищеторг. Там он и трудился по сей день. И хотя успел завести себе семью, продолжал учиться заочно в институте на торгово-экономическом факультете.

Максуд любил сына, но старался быть с ним требовательным и суровым. Мужское воспитание! Он терпеть не мог хлюпиков и маменькиных сынков. Али, как казалось Максуду, жил слишком легко и беспечно. Все словно бы само собой шло к нему в руки. Но не само, конечно, а с помощью его, Максуда. Вот этого-то Али как раз и не замечал и никакой благодарности к отцу не испытывал, что, само собой, обижало и сердило Максуда. Попробовал бы сын хлебнуть хоть немного из того, что доставалось ему в детстве… И ведь всего-то от него требуется — хорошо учиться и ценить отца!..

Правда, характер у Максуда вспыльчивый, и иной раз он разговаривает с сыном и женой резковато. Ну так что же ему теперь, особые выражения для беседы с ними выбирать?! И того не хотят помнить и понимать — нервы-то у него не железные. Он ведь и в детстве натерпелся, и сейчас тяжеленный воз на работе везет, да еще в институте учится! А они, между прочим, никогда ни в чем не нуждались. Все в доме есть. Тоже его заслуга. Ценили бы! А что разговоры по душам с ними не ведет, так у него на это времени нет. Он человек деловой. Это те, которым делать нечего, могут вечерами языки чесать с женщинами.

Домой он приходит усталый. Ничего, пусть немного покрутятся возле него — обед подадут, подождут, когда он отойдет! Может, тогда и он посидит с ними, поговорит, о своих делах расскажет. Ведь с какими людьми ему приходится встречаться! Кое-что поучительное для себя из его рассказов извлечь могли бы…

Осложнения сына в школе показались Максуду ничем иным как вздорными мальчишескими капризами.

— Выдрать его надо как следует, а ты кудахчешь возле него, словно курица, — раздраженно сказал он жене, когда Сарат Магомедовна ушла. — Придет домой, я с ним по-своему поговорю!

Жена молча плакала, сидя у окна. Уж лучше бы Али пока не возвращался…