Фантазёр - покоритель горных вершин

Зура сообщил мне новость о Джимшере. Вернее, он случайно проболтался, а уж я выспросил подробности. Джимшер будто бы смеётся над ним.

— За что? — спросил я. — За то, что ты перешёл в мой отряд?

— Каха, говорит, надул вас. Тот дядька в резиновых сапогах в самом деле родной его дядя.

— А ты что? Может, и ты так считаешь?

— Я-то не считаю, но всех остальных он убедил…

— Ладно, ладно! — прервал я. — Знаю я, что он, лютый враг мой, ни днём ни ночью не находит покоя…

Мне захотелось бранить и поносить Джимшера, но за глаза я не люблю ругать человека. Нужно было быстро придумать что-то. Сделать какое-то дело, настоящее дело, не то… я чувствовал, что ребята уже не заодно со мной.

— Вы же все знаете, какой он мне враг, этот Джимшер! — начал я.

— Знаем, конечно, знаем, — согласился Зура.

— Во сне и наяву он только и делает, что враждует со мной.

— Это верно.

— А теперь скажите, он сам тоже мне дядя родной?

Ребята от удивления поразевали рты.

— Ну что? Дядя он мне или нет?

— Ещё чего выдумал, скажешь тоже!

— Значит, не дядя?

— Да ты что? Конечно, нет!

— А вы всё-таки порасспросите в деревне: не приходится ли он мне, случаем, какой-нибудь дальней роднёй? А когда убедитесь, что нет, не родня, скажите вашему Джимшеру: теперь, мол, Каха вынужден обобрать твою грушу.

— Ту, что растёт перед его окном? — поразились ребята.

— Нечего глаза таращить. Сделайте, как сказал.

— Хе-хе, так-таки заранее и предупредить?

— Вот именно. Завтра после уроков я соберу урожай с его дерева, когда он сам будет дома. А вы сами своими глазами увидите всё. Может, хоть тогда поверите, что я…

Прозвенел звонок.

Зура побежал в класс. А я ещё долго стоял и думал, думал, как же мне исполнить то, что я сгоряча пообещал ребятам и моему недремлющему врагу. История с грушами моего «дяди» казалась мне теперь такой незначительной, что не хотелось её и вспоминать. Предстоящее дело заняло все мои помыслы.

Есть такие везучие: подберут в собственном дворе два опавших яблока, их уже молодцами называют, в герои записывают. А я… Но вы-то знаете, что он никакой мне не дядя. Однако…

Такая уж у меня судьба…

«МОИ ПРИКЛЮЧЕНИЯ»

— Девдариани!

— Я.

— Опять опоздал? — разволновалась учительница маленького роста.

Когда она злится, мне всегда кажется, что большой котёл поставили на огонь и кипятят в нём воду.

Вот учительница обернулась к классу:

— Хотела бы я знать, о чём думает Девдариани? Журнал пестрит отметками о его опозданиях. Вызвала родителей — мать плачет, убивается. Обещает сделать всё, чтобы он больше не опаздывал. И вот пожалуйста… Вы же сами видите… Куда смотрит староста? — Она поглядела на Дато. — Куда смотрит пионерская организация? — Это уже обращение к Лали.

Всех оглядев, учительница опять принялась за меня. Оказывается, все педагоги в один голос заявляют, что не смогут аттестовать меня в этой четверти. Особенно кипятится математик: Девдариани, мол, даже не считает нужным собственноручно переписать из книги условие задачи.

Но вот учительница угомонилась. Я сел и стал нехотя перелистывать учебник по грузинской литературе. Листаю себе и читаю, чтоб она видела.

«А разве не случается, что запустишь руку под речной камень, думаешь, там стайка бычков, — вытащишь, а это оказывается гадюка».

Ого, гадюка! А он, видать, смельчак — рассказчик этот. Так говорит о гадюке, будто конфетки таскает из-под камня.

«Обовьётся гадюка вокруг руки», — продолжает хвастун в книжке.

«Видно, книга-то интересная», — подумал я, перевернул страницу и прочитал: «Мои приключения». Над названием нарисован курчавый седой старик. Там и фамилия старика написана, но я и без подписи знаю, кто это. Много чего слыхал и читал про Акакия Церетели[1], но что он был в детстве такой молодец, этого я не знал.

Стал читать рассказ сначала. И на первой же странице в самом низу увидел сноску: печатается в сокращении.

Хм, в сокращении! А кто их просил сокращать? Я бы как-нибудь сам разобрался. Сокращаю же арифметику! Кстати, её-то они не сократят.

На большой перемене я забежал в библиотеку и попросил дать мне несокращённый вариант «Моих приключений». Библиотекарша наша живёт в райцентре, потому меня не знает — я в библиотеке гость не частый. Да она толком на меня и не смотрела — красила губы.

— Ты же знаешь, художественная литература выдаётся для внеклассного чтения. Не вздумай читать на уроке, — сказала она и так зевнула, так разинула свой выкрашенный алой помадой рот, что мне почему-то сразу вспомнился дракон из сказок, тот, что не подпускал людей к роднику, живьём их глотал.

Ну и чудно устроена моя голова! Чего мне вдруг вспомнился этот дракон? Или никто раньше при мне никогда не зевал?

— Я знаю: читать надо, когда делать нечего.

— Что значит делать нечего? Чтение — это серьёзное занятие.

— Ладно, я стану читать, когда дел будет по горло.

— Какой странный мальчишка! — Она опять принялась красить губы. — Как ты разговариваешь со взрослыми?

Теперь ей не нравится, как я разговариваю. Ну и судьба у меня…

— Хотела бы я знать, какие у тебя отметки? — Библиотекарша оглядела меня с ног до головы, лицо у неё вдруг вытянулось, я опять было вспомнил дракона из сказки, но она передумала — не зевнула.

— В первой четверти было больше троек…

— Очень жаль. Отметка ниже четвёрки — плохая отметка. Если будешь учиться на тройки, я не стану выдавать тебе книги.

Едва она пригрозила мне, как лицо её опять растянулось в страшную гримасу, накрашенный рот широко раскрылся, и мне ужасно захотелось пить, как героям сказки, которых дракон не подпускал к роднику.

— Я постараюсь! — успел крикнуть я и выбежал из библиотеки.

Хорошо ещё, не сознался в том, что среди троек у меня и двойки попадались.

Побежал пить, но жажду вдруг как рукой сняло. Не то что вы — я и сам удивляюсь, что это со мной делается иногда. Хотя что удивительного: такая у меня судьба…

УРОК НЕМЕЦКОГО

Пятый урок всегда очень длинный. А шестой, который у нас бывает раз в неделю, прямо-таки невыносим.

Вот и сейчас: учительница только закончила перекличку, а я уже мечтаю об окончании урока.

Я зевнул, совсем как наша библиотекарша, и тут, к счастью, заметил в окне собаку, которая что-то обнюхивала под нашим школьным забором. Собака рыжеватая. Интересно, морда у неё всегда такая чёрная или просто вымазана в чём-то?

Ах, это же собака Амберкия — Мура, очень злой и чуткий пёс! Чего это я вдруг не сразу его узнал? Всё дело в шестом уроке — совсем от него тупеешь. На дворе полдень, всё прогревается, а мозги прямо- таки леденеют.

Прошлым летом… Да-да, именно в минувшие каникулы я заглянул во фруктовый сад к Амберкию — проверить, всё ли у него там в порядке: у него там есть очень интересные вещи. И вдруг выскочила эта самая Мура, да так неожиданно, что полштанины остались у неё в зубах, и я даже был доволен: ладно хоть, заодно и ногу не оттяпала.

Раз уж столько времени ей от меня не досталось, так и бог с ней. Не буду её трогать, пока мой щенок не подрастёт. Уж оп-то проучит негодную псину.

Я вмиг представил себе смертельную схватку своего щенка с этой Мурой… Хотя погодите: ведь тогда щенок уже будет не щенок. Кстати, я и забыл, что до сих пор не придумал ему никакой клички!..

Видно, физиономия у меня вытянулась, потому что учительница опять сразу обратила на меня внимание.

— Опустите руки, дети! — сказала она, обращаясь к классу, и указала на меня — Видите, как обиделся на нас Кахабер. Видно, очень хочет ответить урок. Итак, мы слушаем, Каха.

— Я очень плохо себя чувствую, Маргарита Павловна, — пробурчал я жалобно и обессиленно опустил голову.

— Как? Неужели у Кахабера Девдариани нет сил говорить?

— Может, если бы это был урок грузинского, я бы ещё кое-как и поговорил, а по-немецки в таком состоянии мне очень трудно… — Голос у меня задрожал, а сердце при этом так забилось, что я уже и в самом деле подумал — не заболел ли, часом?..

И сразу представил себе, что помер… Даже плач и причитания бабушки мне послышались. Как же мне стало жаль и её и себя! Даже не могу передать словами. А мама?..

Интересно, станет ли отчим плакать надо мной?..

— Может, тебе лучше пойти домой? Или в поликлинику показаться врачу? — спросила учительница.

Но я отказался.

По мне, мол, лучше умереть, чем пропустить урок.

Эти слова, видно, окончательно убедили учительницу, что я не на шутку болен. Она оставила меня в покое, и я, сохраняя кислое выражение лица, продолжал думать о своём.

Не представляю, чтобы во всей нашей округе кто-нибудь лучше меня знал бы клички, масть и повадки собак. Я даже знаю, какие у них клыки — короткие или длинные.

Думал я, думал, но чем больше думал, тем больше убеждался, что во всех наших сёлах не было ни одной собаки с кличкой, по-настоящему звучной. Вспомнил и про городских собак — как их там кличут. Но я всего дважды был в городе и собак там почти не видел. Вспомнил про одну, которая на моих глазах забралась в мусорный ящик, и дворник тотчас же длинной метлой выгнал её оттуда. Разумеется, при этом он её никак не величал.

— Заури! — пнул я коленкой своего соседа по парте.

— Ты чего пинаешься? А ещё говоришь — болен! — обиженно повернулся он ко мне.

Некоторых ребят я никак не могу понять — совсем как девчонки.

— Но не умираю же я… Так, не совсем здоров… Скажи, твоя тётка ведь в городе живёт, да?

— Да.

— Ну-ка припомни, как зовут её собаку.

— У неё нет никакой собаки.

— Как это? Дом без собаки?!

— У них же нет там садов, которые надо охранять.

— Хм!.. Что верно, то верно, они там в городе на всё готовенькое молодцы… Погоди, вспомнил! Там ведь держат маленьких комнатных собачек!

— Это у кого кто-нибудь дома сидит. А моя тётка работает. На фабрике.

— Ладно-ладно! Скажи, не знаешь ли ты какой- нибудь хорошей собачьей клички?

— Знаю, конечно. Вот, скажем, Гошиа.

— Гошиа? Это для маленькой собачонки. А мне надо для матёрого пса.

— Муриа! Вот тебе и для пса.

— Дурак! Такую кличку я и без тебя знаю.

— А какую можно назвать, чтобы ты её не знал?

И правда, ведь я считаюсь лучшим специалистом

по вопросам собаководства и всего, что с ним связано. Однако же…

На этот раз я обернулся к задней парте:

— Резо, подскажи какую-нибудь собачью кличку.

— Собачью?.. — Резо теряется. Посреди урока немецкого языка ему не вспоминается ни одна собачья кличка.

— Ну да, имя для собаки! — прихожу я ему па помощь, пока он совсем не огерманился.

— Бролия, Толия…

— Это всё для белых собак, а мне нужно для пятнистой.

— Курша не подойдёт?

— Так называют лопоухих псов.

— У моего дяди собака вовсе с обрезанными ушами, а её Куршей зовут.

— Вот балда! Родилась-то она же не безухой? Её так назвали, прежде чем уши обрезали.