Третий в пятом ряду[худож. Е. Медведев]

— Пригласи Савву Георгиевича, — попросил я маму.

— «Поздравляем днем рождения…» — сказала она. И взглянула на меня с самой последней надеждой.

Я отвел глаза.

— Хорошо, пригласим его. От вашего с Владиком имени!

А я пригласил Ирину.

Сперва она сомневалась:

— Лучше бы вы со своим родственничком родились как-нибудь… порознь. Ты согласен?

— Это уже трудно исправить.

— К сожалению.

— У нас будет Савва Георгиевич.

— Чернобаев? Почти нереально!

— Ты придешь?

— А родственничка твоего тоже надо поздравлять?

— Поздравь маму с отцом — и все.

— Я приду… Будет Чернобаев? Ради одного этого вам стоило родиться! Кстати… — Она приглушила голос. — Почти все старшеклассницы объединились против меня.

— Я не заметил…

— Ты знаешь, что в данном случае содействовало сплочению коллектива?

— Что?

— Они влюблены в тебя, Саня.

Мне было очень приятно, что она так думает.

— Ты ошибаешься, — пролепетал я.

— Все влюблены!

«И ты?» — хотел я спросить. Но она сама подчеркнула:

— Без исключения!

— Не говори Владику.

Это было единственное, о чем я попросил ее.

— А все-таки его зависть поставила тебя на колени! Слушай-ка… Поменяйся с ним умом, внешностью. И я брошусь ему на шею!

Она пошла по школьному коридору походкой человека, который знает, что на него все смотрят, но не обращает на это никакого внимания. Потом замедлила шаг и вернулась:

— Скажи, Савва Георгиевич любит собак?

— Я у него не спрашивал. Но, по-моему, их любят все.

Ирина пришла с собакой. Я предупредил, что у пуделя длинноватое имя и что лучше его называть сокращенно: ЛДЧ.

Вначале мама и отец путались, называли его: ЛЧД, ДЛЧ. Но понемногу они приноровились: прежде чем позвать собаку, притормаживали, мысленно произносили: «Лучший друг человека», — и тогда буквы выстраивались в нужном порядке.

— ЛДЧ, какая у тебя умная морда! — не претендуя на оригинальность, восклицали они.

Ирина была с пуделем строга, как с мальчишками нашего класса.

— Не мельтеши! Ляг в углу! И молчи: сегодня не твой день рождения!

— Привык быть в центре внимания, — пояснил я родителям.

Это сближало его с хозяйкой.

— Не думала, что ты такая красавица! — сказала мама. И с тревогой оглядела своих новорожденных.

Я воспринял ее заявление, как воспринимают всем известную истину, до кого-то дошедшую с опозданием. Владик слегка подергал носом.

Отец никаких красавиц, кроме мамы, на свете не признавал.

Все было готово, но мы ждали Савву Георгиевича.

— Не хочется «разрушать» стол, — объяснила мама. — Потерпим немного… Он задержался в университете. Но вот-вот появится.

При слове «университет» Ирина сузила глаза, и даже Лучший друг человека напрягся.

Из коридора в комнату потянулся долгий, беспрерывный звонок: Савва Георгиевич, нажав на кнопку, как обычно, о чем-то задумался. Мама, опередив всех, открыла дверь.

Савва Георгиевич никогда не включался с ходу в чужой разговор, а настороженно внимал ему, как если бы в комнате звучал непонятный язык. Он долго постигал суть самой примитивной беседы, потому что мысли его были далеко. «Человек одной страсти! — говорила мама. — Он не просто живет физикой — он с нею не расстается!»

— Мы, как и вы, родились весной, — снайперски точно подметил я.

— Уж лучше бы не вспоминал, — через стол одними губами шепнула мама. И стала наполнять тарелку Саввы Георгиевича.

Я встал и провозгласил тост за маму и отца, которые «подарили нам жизнь». Взрослые выпили шампанского, а мы, уже девятиклассники, воду с дошкольным названием «Буратино».

Владик задергал не носом, а всем телом: я впервые опередил его. Этого не случилось бы, если б между нами не сидела Ирина. Мой близнец хотел сказать что-нибудь более умное, чем сказал я. Он этого так сильно хотел, что ничего придуматься не могло.

Савва Георгиевич погрузил пятерню в густую мятежную шевелюру и, продолжая думать о чем-то своем, рассеянно провозгласил тост за наше с Владиком будущее. Помолчав, он высказал мысль, которая волновала его, ибо я уже был с нею знаком:

— Если б можно было предвидеть, какое у него, у этого грядущего, будет лицо… Никто и никогда не сумеет заложить программу в самую своенравную машину, именуемую личной человеческой жизнью.

Владик все медлил.

Мне очень хотелось, чтобы тост его поскорее родился. Ирина почувствовала это и шепнула мне:

— Ты — раб его зависти.

— Почему?

Вместо ответа она поднялась.

Вилки и ложки за столом онемели, так же как немели наши перья, тетрадные страницы, если Ирина выходила к доске.

— Мы в доме научных работников, — сказала она. Дом наш действительно так назывался. — Пусть это будет доброй приметой, и мы тоже посвятим себя именно ей… Науке!

Ее вдохновляло присутствие члена-корреспондента.

На географическом лбу Саввы Георгиевича увеличилось количество рек и меридианов. Он спросил, в чем именно Ирина видит свое призвание.

— В молекулярной физике, — ответила она так спокойно, что все в это поверили.

Владик ничего не видел и не слышал: он придумывал тост.

Савва Георгиевич сказал, что без таких людей, как мама и отец, члены-корреспонденты ничего ровным счетом не стоят. Он не первый раз высказывал эту идею. И всегда мне казалось, что он имел в виду одну только маму, а отца приплюсовывал для приличия.

— Можно позвонить по телефону? — коснувшись губами моего уха, спросила Ирина.

— Телефон на кухне. Я провожу тебя.

— Вы куда? — бдительно осведомилась мама.

— Позвонить, — сказал я.

На кухне я забыл, зачем мы пришли.

— Ирина…

— Что? — спросила она.

Я, содрогаясь от нерешительности, положил руку ей на плечо. И в ту же минуту ощутил боль в ноге. Она была неожиданной и колкой.

Я вскрикнул, обернулся… Лучший друг человека приготовился схватить меня за ногу еще раз.

Ирина отреагировала с мгновенностью опытного шофера, увидевшего опасность: она присела и шлепнула пуделя.

— Не вмешивайся в чужие дела! — Сидя на корточках, она подняла на меня свои изумрудные глаза: — Охраняет от посягательств.

В дверях раздался голос моего близнеца:

— Уединились?

— Не совсем, — ответила Ирина. — С нами — Лучший друг человека.

В старости нелегко отрекаться от своего возраста и постоянно быть «в форме». Эта чужая форма, как чужая одежда, неудобна, где-то стискивает и жмет. А Марию Кондратьевну, я чувствовал, она могла задушить. Нашей классной руководительнице хотелось под тяжестью лет пригнуться, а она выпрямлялась. Ей хотелось постоять, передохнуть на площадке между этажами, а она преодолевала школьную лестницу одним махом. Преодолевала себя… Чтобы директор не думал, что ей пора расстаться и с этой лестницей, и с этими коридорами, и со всеми нами.

Однажды на уроке ей стало плохо.

— Я посижу.

Мы повскакали с мест: «Надо вызвать врача! „Неотложку“!..»

— Посидите и вы, — сказала она.

Ей приходилось болеть тайно, конспиративно. «Но ведь так, конспиративно, можно и умереть, — подумал я. — Чтобы директор не догадался!» Своим ворчанием на педсоветах он вынуждал ее расходовать в неразумно короткие сроки те силы, которые можно было растянуть на годы при медленном, осторожном использовании.

— О возрасте не надо помнить, но и не следует забывать, — со вздохом констатировал у нас дома Савва Георгиевич, стараясь доискаться до причин того, почему его жена умерла в лифте, стоя, с сумками в обеих руках.

К переменке Мария Кондратьевна пришла в себя. Она с опасной стремительностью поднялась и рискованно-твердым шагом направилась в учительскую.

— На пенсию ей пора, — сказал Владик.

Он мог бы со временем заменить директора нашей школы.

— Ты поможешь мне? — спросила Мария Кондратьевна, когда мы с Ириной и Владиком были в десятом классе.

— Вам? Конечно… А в чем?

— Предстоит городская олимпиада начинающих физиков. Я хочу, чтобы ты представлял нашу школу.

— Всю школу… я один?

— Наука и искусство иногда выигрывают, если их представляет кто-то один. Но талантливый!

— А вы считаете?..

— Считаю, Санечка, — перебила она. — Я давно уже это считаю. Но обратимся к глобальным примерам: с большой высоты все вокруг как-то виднее. Хочешь понять малое — примерь на великое! Ты не слышал об этой истине?

— Пока нет.

— Так услышишь! Королев мог представлять всю космонавтику, Менделеев — химию, Шаляпин — русскую оперную школу… А ты будешь представлять нашу школу номер семнадцать.

— Я думаю, Ирина лучше ее представит.

— Опять не веришь в себя? Подмял тебя близнец. Ох как подмял!

Она просила, чтобы я помог ей. Но одновременно сама хотела помочь мне… выбраться из-под насевшего на меня близнеца.

— Если ты победишь на этой олимпиаде или займешь там какое-нибудь место… желательно, разумеется, не последнее, можно будет сказать: ученик спас учителя! Или поддержал. Так будет мягче.

— Когда это?

— В понедельник, но не ближайший, а следующий за ним… В Доме культуры инженера и техника. У тебя есть еще две недели. На самоусовершенствование!

Первую неделю я потратил не на самоусовершенствование, а на «самокопание». Так Ирина называла мои заботы о том, чтобы Владик не отстал от меня и чтобы я его в чем-нибудь не превзошел.

— В любом автомобиле ограничитель скорости действует лишь определенное время. А ты напялил хомут навсегда? — спросила Ирина.

Она также нарекла Владика «шлагбаумом». И предупредила, что шлагбаум не так уж безвреден: из-за него можно не только задержаться в пути, но и вообще опоздать к намеченной цели.

— Что, если мы с Владиком пойдем на олимпиаду вдвоем? — все же спросил я.

— Он окажется там последним, а ты, чтобы не опередить его, захочешь быть еще «последней» последнего. И этим поможешь Марии Кондратьевне?

— А если я вообще не решу задачки?

— Решишь! Хотя родственничек, как моль, насквозь проел твою волю.

— Здесь уж он будет не виноват. Пойди лучше ты.

— Меня не просили. Если Мария Кондратьевна обратилась, ты обязан защитить ее от начальника нашей школы.

— От директора?

— Нет, он начальник: командует, учит. В сыновья ей годится, а учит! Что такое для Марии Кондратьевны пенсия? Конец жизни! Он этого не понимает. Так ты хотя бы пойми.

— Но ведь задачки, наверно, трудные будут. Я могу не решить.

— Один умный человек говорил, я слышала: «Судите о людях не по результатам, а по действиям, ибо результаты не всегда от нас зависят!» Но действовать надо так, будто зависят. Ты согласен?

— Владик обидится.

— Слушай, «мо́лодец»… Так тебя звали в детском саду? Стань наконец молодцо́м. Очень прошу: измени ударение!

— Постараюсь.

— Я пойду с тобой, чтобы вдохновлять своим присутствием. Я могу вдохновлять?

Ирина удлинила свои глаза, сузив их и как бы прицеливаясь. Но она давно уж попала в цель. Если, конечно, я мог быть целью.

В тот же день я начал готовиться к олимпиаде.

Владик с подозрением приглядывался ко мне:

— Чего это ты там зубришь?

Так как молодцо́м я стать еще не успел, у меня не хватило духу сознаться, что я выдвинут Марией Кондратьевной на столь ответственное соревнование.