Третий в пятом ряду[худож. Е. Медведев]

* * *

На самом деле нефрит я приобрел более десяти лет назад, распрощавшись с беспечным детсадовским возрастом и готовясь вступить на пожизненный путь забот и ответственности.

Перед первым учебным годом нас обследовали, и тут опять выяснилось, что все болезни мой брат героически взял на себя.

— Хоть бы ты когда-нибудь простудился! — сказал он по пути домой.

Я решил выполнить эту просьбу. Тем более что накануне я слышал, как он угрюмо жаловался маме:

— Зачем Саньке ходить на школьную медкомиссию?

— Сане… — поправила она.

— Здоровый… балбес!

После елочного представления в детском саду многие стали называть меня «добрым мо́лодцем», а Владик стал называть «балбесом».

Позже я понял, что он, к сожалению, не обладал ни добротой, ни какими-либо способностями, Но ему очень хотелось хоть чем-то существенным обладать — и он выбрал ум, поскольку размеры его с точностью определить сложно. А рядом с мудрецом, оттеняя его достоинства, обязан находиться «балбес».

— Почему ты столь груб? — ужаснулась мама, услышав от Владика мое прозвище.

— Он же здоров как бык!

— И чем это плохо?

Она приготовилась защищать меня и воспитывать Владика (черед воспитываться как раз был его!). Но старший брат стал вдруг давиться от плача. Мама затихла.

— Здоро-ов… Он здоров! — истерически повторял Владик.

Я уже привык подстраиваться под него, не делать того, что не умел делать он. Но изменить ради него свою внешность, укоротить рост? Это было не в моих силах.

После медкомиссии, возвращаясь домой, я придумал все-таки, как успокоить брата.

Мы жили в новом, дальнем районе, по соседству с высокомерным зданием научно-исследовательского института. Старожилы, с испугом и растерянностью оторвавшиеся от земли и взлетевшие из своих избушек на десятые и двенадцатые этажи, рассказывали, что когда-то в нашем районе было много грибов и даже водились лоси.

Грибами уже не пахло, но осталось озеро, которое называли Лесным, хотя наступали на него не березы и сосны, а кирпич и бетонные блоки.

Никто не мог припомнить такого застенчивого, короткого лета: оно началось позже обычного, а угасло раньше. В конце августа уже ходили в пальто. А я решил искупаться.

Взрослые люди, глядя на меня, поеживались и надежней погружались в свои одежды. Трое мальчишек из нашего дома, решив, что вода потеплела, разделись и тоже нырнули. Но сразу, вытолкнутые холодом, в прилипших к телу трусах выскочили на берег. Они долго смотрели на меня с восторгом и дрожью.

— Рисуется! — громко, чтобы я услышал, сказал Владик, который не умел плавать и боялся глубины.

Я просидел в воде минут двадцать.

А вечером меня наконец-то отправили в больницу.

— Это самоубийство! — сильно, в отчаянии прижимая уши ладонями, сказала мама.

— Самоубийство… — прошевелил губами отец, не зная, как оба они были близки к истине.

Мама провела возле меня всю ночь. Я погружался в мокрую, липкую жару, терял сознание, но чувствовал, что она рядом. Плескалось Лесное озеро, мой брат орал с берега: «Он рисуется!» Но все звуки пересиливал мамин шепот:

— Санечка, Санечка…

Вечером пришли отец с Владиком. У мамы был постоянный пропуск в мою палату, а они заходили по одному.

Когда Владик уселся на стул, мама сказала:

— Видишь, Санечка, как он сочувствует тебе? Как он тебя жалеет! Я правду говорю, Владик?

— Правду, — ответил он и нервно подергал носом.

— А зачем ты стал купаться… в такую погоду? — спросила мама.

— Захотел.

— Но ты ведь должен был представить себе, что будет со мной, с отцом, с Владиком!

Она упорно хотела объединить нашу семью и даже в сочувствии ко мне сделать всех равными.

«Воспаление легких! — говорили врачи. — Но в общем-то обойдется».

Оказалось, однако, что мои почки вобрали в себя холод Лесного озера навсегда. Это и был нефрит.

Я пролежал в больнице три месяца. «Провалялся» — как говорил об этом периоде моей жизни Владик.

Поступление в школу пришлось отложить на год.

— Это ничего, — утешала меня мама. — Максим Горький и Джек Лондон были вообще с четырехклассным образованием. Книги могут заменить всё. Они не сделают тебя специалистом, но сделают человеком!

— Разве я… никогда не пойду учиться?

— Что ты? Я просто объясняю, чтобы ты не отчаивался…

Она читала вслух любимые ею с детства сказки, стихи, возвращаясь к ним, как к живым людям.

Улучив момент, когда мы были вдвоем, отец спросил:

— Что тебя потянуло в воду?

— Август был. Я и подумал…

— Ты почему-то решил заболеть? Если я, конечно, не заблуждаюсь.

— Не хотел идти в школу.

Отец потер пальцами лоб. В белом халате он был похож на врача, немного уставшего от чужих болезней.

— Я люблю тебя, Саня!

Мне казалось, он хотел добавить: «Больше, чем Владика». Но он добавил другое:

— Обещай мне не делать никогда… ничего подобного.

— Обещаю.

Мама продолжала бороться за равенство братьев. Поступление в школу Владика было тоже отложено на год. Так решил наш семейный совет, выездное заседание которого состоялось в больничной палате.

— Вы должны начать свой школьный путь в один день и в один час. Сидеть за одной партой, — сказала мама.

Владика раздирали противоречивые чувства: он был не прочь продлить на год беззаботное существование, но, с другой стороны, ему очень хотелось обогнать меня хотя бы на один класс.

Он устроил в палате сцену негодования. Болезнь моя стала привычной, хронической, и он мог уже с ней не считаться.

— Я ждал! Я так ждал! У нас есть закон!..

Мама незнакомым мне, острым взглядом усадила его на стул:

— Законы, по которым живет наша семья, рождаются на семейном совете. И никогда не расходятся со справедливостью.

Владик затих: то ли ему все же не хотелось еще идти в школу, то ли он побоялся потерять своего самого надежного защитника в нашем доме.

На этом совет в больничной палате закончился. Но какие бы потом между мною и братом ни возникали конфликты, последним и главным козырем Владика всегда была фраза: «Я потерял из-за тебя целый год жизни!»

Мы стали сидеть за одной партой, словно в одном автомобиле, водителем которого был Владик. Он был облечен и непререкаемой властью ГАИ, ибо сам определял правила движения и собственной безопасности. На уроке я не смел раньше его поднять руку, даже если был в силах ответить на все учительские вопросы. Я не сдавал уже законченные и проверенные контрольные работы, пока не сдавал он. Если меня выдвигали в совет отряда, я требовал, чтобы Владика выдвинули в совет дружины.

Учителя объясняли это «удивительным братством» братьев Томилкиных. На родительском собрании было сказано, что мама и папа должны поделиться опытом воспитания такой «согласованности поступков и чувств». Но все обстояло гораздо проще: я боялся обогнать его хоть на шаг.