Оружием лжи и диверсий

Тетрадь, найденная в Бейруте

Ливан, 1977 год

Сменяются кадры кинохроники. Вот израильские танки ползут по улицам Бейрута… Груды развалин на месте некогда фешенебельных отелей ливанской столицы… Флаг с шестиконечной звездой, установленный над фермой моста через Литани… И все это — Ливан лета 1982 года…

А я вспоминаю Бейрут 1977-го. И ту тетрадь, содержание которой раскрыло мне тогда одну из человеческих судеб. Непростых судеб…

…Срок моей командировки в Ливан подходил к концу. Время было осеннее, ненастье вынуждало последние часы до отъезда в аэропорт сидеть в бейрутской гостинице. Да и вообще на улицах было совсем не безопасно: взрывы бомб, автоматные очереди нарушали тишину города и днем, и ночью. Это израильская военщина устраивала провокации руками своей послушной агентуры…

Зазвонил телефон. Я поднял трубку. Услышал в ней:

— С вами говорит владелец книжного магазина, что на Хамре. Вы интересовались книгой о зверствах израильских оккупантов… Да, она только что поступила… Спешите, или же потеряете шанс приобрести это редкое издание. Тираж совсем маленький.

Взглянув на часы, я тут же прошел к лифту. Решил: успею обернуться, если, конечно, удастся схватить такси.

Гостиница окнами одной из своих стен смотрела на пенящееся Средиземное море, фасадом же была обращена к захламленному пустырю, через который тянулись разноцветные телефонные кабели подразделений ООН по поддержанию порядка. Стараясь не зацепиться за них, я, пригнувшись, побежал к дороге, идущей вдоль приморской набережной. Где-то стреляли. Редкие машины на огромной скорости проносились мимо не останавливаясь.

До шоссе оставалось еще метров сто. Шаг, еще шаг… И вдруг я наступаю в едва подсохшую лужицу, нескладно падаю на колени. Вот уж чертовщина так чертовщина! Поднимаюсь, стараюсь счистить с брюк налипшую глину и тут-то замечаю, что стою одной ногой на толстой тетради в темно-лиловом пластиковом переплете с металлической, на старинный манер, застежкой. Сейчас даже и не могу себе объяснить, для чего я решил поднять ее. Наскоро обтерев находку носовым платком, продолжал короткими перебежками приближаться к цели. Машины все так же лихо пролетали по направлению к центру города, не обращая никакого внимания на мои отчаянные жесты.

Я снова взглянул на часы и понял, что время мое истекло. Возвратился в отель, расплатился у конторки за номер, забрал пожитки и двинулся в аэропорт.

В самолете тетрадь оказалась у меня под рукой, и я стал перелистывать ее странички.

Владелец тетради не оставил о себе никаких данных. Лишь бисерным почерком на английском языке на полях была сделана одна-единственная приписка: «Джо, посылаю тебе с надежной оказией этот текст — расшифрованную мной 24 июня 1977 года магнитофонную запись одного рассказа. Судя по всему, я в выборе не ошиблась, собеседник — дока. Возраст не стал помехой. Память ясная… Когда получишь текст, сообщи. Адрес прежний. Люблю».

И больше ничего.

Оказия оказалась, увы, ненадежной… А может быть, вокруг этой тетради разгорелись более сильные и жестокие страсти: с погоней, засадами, стрельбой… Кто знает? Возможно, во всем этом замешан даже тот, чей рассказ-интервью записан на пленку. Если так, то его — это мне доподлинно известно из первых строк исповеди — звали Мартин Мюррей. Он так и начал наговаривать на магнитофонную ленту: «Меня зовут Мартин Мюррей. Мой отец — инженер-путеец, звали его Кан Мюррей. Он жил в России, где сочетался в браке с помещичьей дочкой Елизаветой Ухторской, а после революции решил обосноваться в Китае. Моя родина — город Харбин. Я был единственным ребенком в семье, если не считать приемного китайчонка — сироту Мына, который работал в переводческом бюро отца боем — мальчиком на побегушках. Его родители погибли от рук японцев.

Переломным в моей жизни стал 1942 год — тяжелейшее время во всей истории войны русских с фашистами. Помнится, газеты пестрели сводками с фронтов, мы их внимательно читали, а по вечерам горячо обсуждали с соседями. К этому моменту я уже успел окончить местную мореходку и собирался перебраться к своему деду в Лондон для продолжения учебы. Родственников по линии матери в Советском Союзе никого не осталось. Они жили недалеко от границы и погибли в первые дни войны.

Однажды отец — это было в ноябре — пришел домой возбужденный, радостный и, потрясая газетой, крикнул: «Немцы разгромлены под Сталинградом!»

Ровно через полтора месяца после этого дня я уже прогуливался по улицам Лондона. Специалисты моего профиля со знанием русского, английского, французского и китайского языков были буквально нарасхват. О продолжении учебы мог мечтать только утопист или паж, обласканный дамами при королевском дворце. Поэтому я поступил на флот. Мне придали благопристойный вид, нарядив в униформу, и вручили предписание. По тем временам посудина, на которой мне предстояло служить, походила на пиратский корабль, прошедший через тысячу и одно испытание. Мне даже подумалось, что когда я ступлю на его палубу, то непременно повстречаюсь с хрестоматийной героиней пиратских походов английских морских разбойников — Мэри Рид. По, к сожалению, повстречался я с лицом более прозаическим — злющим старпомом…