Неизвестная книга наркома внутренних дел Н. И. Ежова

Индивидуальный террор

Это вновь отвлекает Троцкого к вопросу об индивидуальном терроре. Он подходит к книжной этажерке, – «посмотрите сюда, господа, здесь мои труды. Он указывает на две полки этажерки и заявляет: часть из них еще носит следы пожара на Принцевах островах, где горела моя библиотека – это работа 40 лет, и без труда вы в ней найдете 50–60 мест, где я сильнейшим образом осуждаю индивидуальный террор. Мое имя впервые фигурирует в обвинительном заключении, – он вновь вернулся к письменному столу и просматривает свои бумаги, – после того как они отказались от версии Зиновьев-Каменев. Назвали меня. Николаев указывал на то, что он был связан с консулом какого-то иностранного государства. Тот, якобы, дал ему 500 рублей и сказал, что он может связать его с Троцким, если Николаев ему передаст письмо от группы Троцкого.

Троцкий продолжает говорить об этом иностранном консу ле, думая, что этот человек был подкуплен ГПУ. Тут его прервал один журналист:

«Но теперешний процесс?»

Троцкий поддакивает: «Да, именно теперешний процесс не является новым процессом, это лишь улучшенное издание январского процесса 1935 г. Раньше была генеральная репетиция, плохая генеральная репетиция, а сейчас идет представление. Чтобы лучше понять это, важно вспомнить, что Зиновьев и Каменев все время сидели в тюрьме».

Затем Троцкий уверяет, что убийство Кирова было провокацией, организованной ГПУ. Но это покушение должно было закончиться неудачей. Вот почему Медведь был приговорен к нескольким годам заключения.

Троцкий приводит статью из своего «Бюллетеня» от 16 января 1935 г., в которой говорится, что было бы легкомысленно думать, что Сталин вновь не попытается вплести нас в новую историю, сфабрикованную агентами ГПУ.

«Я не ошибся… Как вы видите, господа, я не ошибся». Троцкий иронически улыбается и приподымает утреннюю газету с отчетом о процессе. Полтора года, велась подготовка и не нашли ничего другого как дело Кирова. Приводятся новые свидетели, новые осложнения. Мы, оказывается, организовали не только покушения, но и были связаны с гестапо. Но скажите мне, господа, – говорит Троцкий, – прямо не считаете ли вы показательным, что с таким сильным союзником, как гестапо, нам в течение полутора лет не удалось организовать ни одного нового покушения, так что ГПУ пришлось вновь ухватиться за дело Кирова?..»

Почему возникает этот новый процесс.

Я писал о том, что такой процесс будет. Люди в советской стране не глупее, чем в других странах. Многие говорили, что Зиновьев и Каменев невиновны и что о Троцком говорят глупости. Я убежден, что 9/10 бюрократов придерживались такого мнения. Узнал об этом, также и Сталин. Я слышал, что Крупская, вдова Ленина и ряд других большевиков, заступились за Зиновьева и Каменева. Поэтому понадобился новый процесс, чтобы восстановить доверие к «вождю». Слово «вождь» говорится Троцким таким тоном, что не возникает никаких сомнений о том, какую параллель он проводит.

Троцкий уверяет, что он не знает ни одного человека, названного в процессе, более того, что в Копенгагене он не принимал ни одного русского человека. Он считает нужным обратить внимание на то, что он якобы давал директиву в 1932 г., а процесс начинается лишь в 1935 г. и в Осло его не посетил ни один русский.

Он не писал ни прямо, ни косвенно никакого письма в Россию, было бы к тому же глупо посылать письменные инструкции о том, что нужно убить Сталина. Троцкий настаивает на том, что всё это – выдумки и заканчивает следующей фразой: «Из-за моих политических убеждений я прошел через тюрьмы и ссылки. Я бы не преминул сказать об этом, если бы я был сторонником индивидуального террора».

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 283. Л. 383–389. Подлинник. Машинопись.