Мельпомена

~ IV ~

От предложения девушки глупо было отказываться. И пусть Филипп и считал себя редкостным мерзавцем, хоть и признавал, а порой даже гиперболизировал, свои недостатки – глупцом свою персону никак назвать не мог. По дороге до дома, которая занимала достаточно много времени, особенно учитывая тот факт, что пара была возбуждена мыслями о предстоящем времяпровождении, Мелани и Филипп останавливались, чтобы приласкать друг друга. Прохожим такое поведение, разумеется, казалось чересчур вульгарным, а потому совершенно неприемлемым, но все мы знаем, что влюбленным до этого дела не было. Пусть Лавуан и был на седьмом небе от происходящего, мысли о причине такой возбужденности мадемуазель Марсо, терзала его разум, не давая полностью насладится моментом. Резкая смена настроения девушки немного пугала писателя. Еще полчаса назад она с холодной отстраненностью обсуждала профессионализм театральной труппы, а уже сейчас нежно покусывает губы француза. Многие назвали бы такое поведение непристойным, недостойным такой дамы. Даже для некоторых мужчин это был бы яркий флажок, на который стоило бы обратить внимание. Но Лавуан прекрасно понимал, что подобного рода суждения ничто иное как глупое предубеждение. Что это лишь попытка нацепить на девушку ошейник, как на собаку. Ошейник этот был соткан из традиционалистских стереотипов, давно устаревших и неприменимых в современных реалиях. Именно для устранения подобного рода мыслей и пишется пьеса Филиппа.

Как пара ввалилась в здание, где арендовал комнату Лавуан, никто, за исключением мадам Бош, не помнил. Старуха, выбежав в проходную, по обыкновению кричала что-то вслед влюбленным, но слова ее остались неуслышанными. Филипп, словно подсознательно понимая необходимость как можно быстрее оказаться в своих покоях, дабы не вступать в длительную дискуссию с мадам Бош и не испортить настроения всем и до конца вечера, схватил Мелани на руки и, под одобрительное хихиканье, переходящее в откровенный заливистый смех, начал бежать по ступенькам на свой этаж. Мадемуазель Марсо была на удивление легкой. Даже физическая неполноценность Лавуана не мешала ему непринужденно тащить на себе хрупкую девушку. Писатель поймал себя на мысли, что будь на месте его новой пассии кто-нибудь из прошлых предметов воздыхания, он едва ли сумел бы справиться с задачей. И связано это было не только с конституцией тела девушки, с ее хрупкостью и изяществом – вовсе нет. Первоочередную роль играл душевный подъем Лавуана, который к тому же влиял и на его физические возможности.

В комнату влюбленные едва ли не вкатились. Филипп, будучи натурой романтичной, первую ночь с Мелани представлял совсем не так. Он был уверен, что будут долгие и томные разговоры на серьезные темы, что к самому моменту поцелуя пара дойдет постепенно и что этот поцелуй будет легким и сладким. Это вовсе не значит, что Лавуан был разочарован той страстью, с которой они целовались, параллельно раздеваясь. Да и может ли мужчина быть недоволен, когда в его постели лежит полуобнаженная дама? В этот момент о причинах ее появления вопросы не задаются.

Филипп, стоя перед распластавшейся, поджав тонкие ножки, Мелани, представлял себя хищником, готовым наброситься на газель. Само сравнение, возникшие в голове, показалось писателю настолько тривиальным, настолько заезженным, что это едва ли не повлияло на сам настрой молодого человека. Благо образ Мелани был настолько привлекательным, что Лавуан быстро забыл эту мысль, едва опустившись к своей избраннице. Стоило ему приблизиться к ее шее, как в нос ударил запах парфюма. До этого он был едва различим, но сейчас, когда нос француза касался кожи Мелани, следуя за бесконечными поцелуями, которыми писатель неустанно покрывал девушку, цветочный аромат был настолько ясно слышен, что даже возбуждал Филиппа. Руки француза, следуя общему такту момента, обхватили тонкие бедра Мелани и Лавуан, по-животному грубо притянул к себе Марсо и, не без церемоний приступил к своему грязному делу. Девушке такой напор, судя по реакции, был очень даже приятен. Казалось, что животная сторона соития ее удовлетворяла куда больше нежных прелюдий, к которым, по словам самих же девушек, большинство и тяготеет. Лавуан же, слыша сначала настолько слабые, что их было слышно лишь во время поцелуя, но затем постепенно нараставшие, доходя до практически крика, содрогавшего стены, стоны, понимал всю абсурдность слов дам. Толи они просто притворяются, толи сами не знают, чего на самом деле хотят. От экстаза, явственно отражавшегося на лице француженки, удовольствие получал и сам Филипп. Впервые за долгое время его дурную голову не отягощали никакие мысли. Были только восторг и желание никогда не покидать этот момент.

Часы, что пара нежилась в любви, пролетали незаметно. За это время менялись позы и места. Казалось, что в маленькой комнатушке Лавуана уже и не оставалось точки, которую они не успели облюбовать. Даже рабочий стол, будучи своеобразным святым местом, храмом творчества, обителью настоящего искусства, не сумел избежать участи быть опороченным страстным сексом. Печатная машинка с треском летела на пол, за ней как осенние листы медленно опускалась и рукопись. Филиппу, разумеется, никакого дела до творчества не было. Единственная здравая мысль, родившаяся в его возбужденном мозгу, была связана с беспокойством за старый стол, который мог и не выдержать любви французов. Однако у старого служаки еще был порох в пороховницах – с удивительной стойкостью он выдерживал все новые и новые поступательные движения.

Устали влюбленные далеко за полночь. Лавуан, тяжело дыша, принялся искать папиросы. Как назло, все было выкурено. Мелани, почувствовав желание Филиппа, указала на свою сумочку, из которой выглядывал, поблескивая в свете луны, портсигар. Писатель молча кивнул, слегка улыбнулся и достал пару папирос, протянув одну из них владелице. Девушка отказалась: сил на то, чтобы курить у нее не было. Судя по виду, Мелани даже не хватило бы сил на подъем с кровати – отойти от бурной ночи она все никак не могла. Француз же легким прыжком сел на подоконник и, с несвойственным ему счастливым видом, принялся разглядывать улицу.

Насколько же сильно влияет состояние нашего внутреннего мира на мир внешний. То, что еще позапрошлой ночью казалось омерзительным и не привлекающим ровно никакого внимания, сегодня пестрило красками. Разговоры двух пьянчуг, медленно бредущих с кабака, Филипп решил вставить в предстоящую пьесу. Почему-ту сейчас ему это казалось замечательной идеей, раскрывающей не только центральную линию повествования, но и знакомящей людей с бытом обычного люда и показывающей, что во все времена можно найти события, происходящие у жителей города буквально повседневно. Откуда столько вдохновения? Неужто обычный секс способен повлиять на это? Неужели действительно только заполнив базовые потребности можно переходить на новый, более высокий уровень – к творчеству?

Печатная машинка была цела. На покупку новой у Филиппа в любом случае не было бы денег, потому счастью творца не было предела. Вдохновение, взбудораженное после бурной ночи, подтолкнуло Лавуана продолжить писать пьесу прямо сейчас. Свет француз включать не решался, боясь разбудить возлюбленную, но в том и не было совершенно никакой необходимости – свет июньской луны озарял едва ли не всю комнату своим холодным сиянием, и, усевшись с машинкой на окно, Филипп начал судорожно барабанить по клавишам. Цоканье аппарата эхом раздавалось на улице. Таким грохотом можно было разбудить не только мирно лежавшую Мелани, но и давно уже спящих соседей. Больше всего писателя удивлял тот факт, что на пороге его квартиры все еще не маячила мерзкая фигура мадам Бош. Помнится, в том месяце к нему в гости заглянули знакомые или, как они сами себя именовали, друзья из местного книжного клуба. Люд в этом клубе был заурядный: по большей части там толпились те, кто хотел покрасоваться, показать свои новые наряды, и заявить всему городу, что приобщен к чему-то культурному. Для таких людей книга ценна сама по себе, лишь бы имела форму книги и была хоть отдаленно на нее похожа. Филипп был уверен, что будь в подобной пустышке хоть все страницы белыми – это нисколько бы не смутило многих посетителей заведения. Тем не менее, даже в таком псевдокультурном месте Лавуан ухитрился встретить достойных личностей, с которыми было о чем поговорить. Но стоило ему лишь пригласить компанию к себе, как старая домоправительница сразу же начала вставлять палки в колеса. И пусть из-за выпитого Филипп не помнил, чем конкретно закончилась ночь, он знал, что не мог совершить ничего постыдного, а потому гнев старой карги был мягко говоря не обоснован.

Ночь выдалась тихой. Легкое посапывание Мелани прерывалось звоном машинки. Пожалуй, это та идиллия, о которой так мечтал Лавуан. Если бы вся моя жизнь или хотя бы большая ее часть прошла именно так – я был бы самым счастливым человеком на земле. Я бы смог реализоваться ровно так, как должно. Сколько травм можно было бы избежать, сколько светлых эмоций получить… Почему Господь решил иначе?

Потому что Господь воздает людям по заслугам. Паучиха определенно была в комнате, но где конкретно писатель определить не мог. Голос звучал будто ото всюду. Тебе пора бы отринуть Бога, родной. Даже сейчас… Тебе кажется, что ты счастлив… Ты не видишь дальше собственного носа… Каким же наивным глупцом надо быть, чтобы хоть на секунду представить, будто ты станешь счастливым? Эта женщина… Огромная туша наконец показалась из тени. Паучиха висела прямо над кроватью, где спала ни о чем не подозревающая девушка. Восьмиглазая морда, обнажив тройной ряд острых клыков, медленно спускалась вниз. Перемещение твари едва можно было разглядеть – свет не доходил до той части комнаты. Лавуану стало страшно за свою любовь.

Отчего ты так трясешься, Филипп? Боишься, что я ее сожру? В голосе Меланхолии звучали нотки радости от той садисткой мысли, что появилась в голове. Какая нелепая мысль посетила твою дурную головушку, родной… Зачем же мне сейчас это делать? Это было бы неразумно с моей стороны. Нет уж, я подожду. Куда приятней наблюдать за твоими страданиями. А жизнь милой Мелани я поглотить еще успею.

Филипп не испугался, однако слова Паучихи заставили его крепко задуматься. Он вспомнил о своем нелегком состоянии, которое нес как крест всю свою жизнь, и не хотел втягивать в это новоиспеченную возлюбленную. Счастье, что она подарила ему за пару дней знакомства, осветило ему жизнь. Лавуан не хотел, чтобы этот свет был поглощен непроглядной тьмой, поселившейся в его душе. Писатель выпил таблетки.

Вдохновение прошло, но воспоминание пылкой страсти, рожденной этой ночью, стало тепло греть душу. Сегодняшний вечер стал казаться настолько уютным, что его не хотелось прекращать. Усталость давала о себе знать. Филипп упал на кровать. Рука, скованная ночным морозом, наткнулась на кисть Мелани, которая сумела сохранить тепло горячей ночи. Воистину лед и пламень. Мадемуазель Марсо не соизволила проснуться даже от холода Лавуана. Казалось, сон этой дамы нарушить невозможно, как ни пытайся. Филиппу и не хотелось. Спящее личико девушки вызывало улыбку, вместе с которой приходила и вера в светлое будущее.