Мельпомена

~ V ~

Весь следующий месяц пролетел как один день. Богат ли он был на события? Весьма. Однако, как Филипп терял их в суматохе дней, так и я не вижу никакого смысла расписывать все подробно. Несмотря на это, стоит отметить как общую канву действий писателя, так и отдельные интересные и важные для героя моменты.

Отношения с Мелани складывались как нельзя лучше. Страсть, бушевавшая первые дни немного отпустила влюбленных, уступив место чувству куда более, как казалось Лавуану, глубокому. Мадемуазель Марсо баловала писателя своими частыми визитами. Мадам Бош, поначалу относившаяся к гостье с великим подозрением, постепенно прониклась девушкой и даже стала встречать ее улыбкой, что сильно удивляло Филиппа. Сперва ему подумалось, что дело только в природном обаянии Мелани, но, встретив ее пару раз заранее, а не на пороге квартиры, как обычно, француз понял, что доброта мадам Бош идет исключительно из меркантильных соображений, ведь гостья всегда приносила ей какой-нибудь недорогой презент, который, пусть и не был особо полезен, но являлся прекрасным жестом доброй воли по отношению к домоправительнице. Та в свою очередь, была рада вниманию, и отвечала взаимностью.

Время влюбленные проводили по-разному. Лавуан находил беседы с Мелани на удивление увлекательными. Не то чтобы Филипп был поборником общественных настроений, которые настойчиво вдалбливали ему мысль о том, что девушки едва ли способны думать. Вовсе нет. Но крупица сомнения относительно женских способностей все же, к сожалению, просочилась в сознание писателя. Поэтому разговоры с мадемуазель Марсо были своего рода терапией, которая как хороший фермер выкорчёвывала недостойные мысли с корнем. Диалоги затрагивали едва ли не все аспекты человеческого бытия: отношения, политика, религия, искусство – это лишь малый перечень глобальных тем, которые подверглись добродушной дискуссии влюбленных. Неясно как именно эти разговоры интерпретировала Мелани. Порой Филиппу казалось, что для нее это не более чем игра. Своего рода прелюдия к соитию, к которой, впрочем, девушка подходила весьма и весьма серьезно. Беседа была насыщенной и продуктивной, Лавуана поразила способность собеседницы слушать и, самое главное, слышать позицию француза, что нынче встречается все реже и реже.

За разговорами почти всегда и почти везде следовала бурная страсть. Любила друг друга пара всеобъемлюще и неистово. Порой, начав непотребство, они ловили осуждающие взгляды горожан, что редко их смущало. В постели эти двое были единым целым. Филипп всегда считал, что секс сам по себе не так важен, что духовная составляющая союза куда важнее и уделять основное внимание стоит именно этому. Оказалось, что ему просто попадались не вполне подходящие партнеры, ведь теперь, заполучив Мелани, обладающую недюжинным опытом, он понял, что даже самые низменные потребности должны быть удовлетворены наилучшим образом. Главным для писателя, как ни странно, было лицезреть удовольствие на лице девушки, а бывшие пассии Лавуана нечасто баловали его этим, отчего и самооценка француза катилась в пропасть. С Мелани все было совсем не так. Ее глубокие вздохи, поморщившееся личико, огонек в глазах выдавали истинное наслаждение, которое передавалось и Филиппу.

Соседи то и дело жаловались на шум. Писатель и без того не был на хорошем счету у них. Раньше, когда он еще мог себе это позволить, в квартире регулярно устраивались пьянки. Люд на подобного рода празднествах всегда был мягко говоря несговорчивым и, когда гостям приходилось встречать постояльцев, затевалась потасовка, разгонять которую мало кто решался. Теперь, когда друзей у Филиппа не осталось, единственной гостьей в скромной комнатке осталась мадемуазель Марсо, которая, впрочем, тоже вела себя совсем не тихо. Разумеется, с соседями Лавуан спорил до конца, отчего снискал еще более дурную славу.

Все эти события – плохие и хорошие – отражались на бумаге. Пьеса, до сего момента имевшая определенные шероховатости, преобразилась. Истории, которыми Филипп наполнял свое произведение, корнями уходили в его собственный опыт, отчего мир, созданный автором, казался живым. Мсье Гобер, периодически читая приносимый работником материал, лишь утвердительно кивал. Громких слов от него никогда не дождешься, это писатель хорошо знал, но был благодарен увиденной реакции. Одобрительные кивки – едва ли не самый благосклонный жест со стороны директора.

Мсье Гобер сразу же приступил к постановке пьесы. Филиппу это не шибко понравилось – он привык всегда иметь пространство для маневра. Например, когда он писал Фауста, начало пьесы было полностью переделано в угоду финалу. Сейчас же, лишенный возможности что бы то ни было менять, Лавуан был расстроен. Благо Мелани не давала ему утонуть в этих мыслях. Без нее, был уверен Филипп, быть беде.

Актерам пьеса пришлась по душе. С особым рвением работали двое. Первым был Жак Трюффо. Актер не расставался со своим костюмом и сценическим образом. Тот, кто буквально вчера заверял, что ненавидит средневековый романтизм, утонул в оном по уши. Его фразочки, произносимые на старый манер сначала труппу забавляли, но со временем, когда он продолжал оставаться в образе даже во время походов в уборную – что нужно бы обсудить отдельно, ведь в латах не так уж удобно ходить по нужде – всем это порядком осточертело. И это не смотря на тот факт, что к такого рода выходкам со стороны Жака все, в общем-то, привыкли.

Вторым актером, если позволите, старавшемся изо всех сил, стала Фрида. Девушка не сразу вошла в труппу. Многие приветствовали нового члена небольшого сообщества, особенно благосклонен был Жак. Главным человеком, поддерживавшим девушку, был, разумеется, ее брат Хельмут. Здоровяк приходил на каждую репетицию даже если ему в этот день давали выходной. Порой, когда Филипп смотрел на морщинистое лицо немца, он видел слезы. То были слезы счастья за маленькую сестричку, осуществившую свою мечту. Мелани, попросившая Лавуана найти в спектакле место для Фриды, поддерживала подругу куда скромнее. Она лишь изредка позволяла себе показывать эмоции, и то лишь будучи наедине с немкой. Эти двое служили двумя столпами морального и душевного спокойствия новоиспеченного актера. Однако, предстояло еще влиться в весьма монолитный коллектив труппы.

Здесь, как и планировалось, на сцену – в весьма буквальном смысле – вышла Мелиса Дюбуа. Актриса, обычно холодная и немного агрессивная к окружающим ее людям, нашла где-то у себя в сердце тепло и заботу и вылила их остатки на Фриду. Разумеется, сделала она это лишь с просьбы Филиппа, но даже так, это был весьма широкий жест от столь ворчливой персоны. Фрида и Мелиса вместе разучивали реплики, Дюбуа показала, как нужно держаться на сцене, как и с кем взаимодействовать. Немка не сразу схватывала материал. Неуклюжесть исходила из каждого движения девушки. Актеры то и дело делали ей замечания. Особенно на этом поприще отличился Пьер Шерро. Молодой человек будто нарочно поставил себе четкую цель – выжить бедную гардеробщицу не только со сцены, но и чуть ли не со свету. По первости его действия находили отклик у труппы, но со временем, когда упреки становились все более безосновательными, начали появляться люди, которые решили поставить актера на место. Первым это сделал, разумеется, Хельмут. За свою кузину этот человек был готов убивать – в этом никто не сомневался. Потому, когда он стал слышать претензии в сторону двоюродной сестрички с определенной регулярностью, то начал приходить к Пьеру с серьезными разговорами. Сделать он ему толком ничего не мог, и Шерро это прекрасно понимал, потому и не боялся пустых угроз. Хельмут был скован обязательствами перед мсье Гобером, поручившемся за немцев перед важными в городе людьми. Сделай Хельмут хоть что-то противоправное, им с сестрой тотчас пришлось бы посыпать главу пеплом и бежать из города восвояси. Директор, к слову, никак не успокаивал юного актера. Но, в его оправдание, и не поощрял такой подход. Он предпочитал быть эдакой Швейцарией. Не сказать, что у него это хорошо получалось.

Гобера пришлось долго уговаривать взять Фриду на главную роль. Не то чтобы Филипп не предполагал, что так оно собственно и будет, но сам разговор показался ему слишком долгим, скучным и контрпродуктивным. Помимо никому не нужных лекций от директора на тему творческого кризиса писателя, который совершенно не вовремя и вовсе не кстати сейчас, была еще тирада на тему величия истории театра как вида искусства. Как давно тебя не распирало от этих пустых мыслей. Стоило Лавуану все это вытерпеть, как подоспела награда в виде согласия дать роль гардеробщице.

Если Хельмута Пьер не слишком боялся, то все изменилось, когда на сторону Фриды встала мадемуазель Дюбуа. Помимо неоднократно упоминаемого взрывного характера, Мелиса имела еще один немаловажный в нашем обществе ресурс – авторитет. Актриса в театре была уже давно, в труппе знала все и обо всех. На половину актеров у нее был компромат, которым она, разумеется, не собиралась пользоваться, но само наличие которого пугало людей. Мелиса ухитрялась держать баланс между своей горячностью, ворчливостью, неприветливостью и обходительностью, красноречием, доброжелательностью. Наблюдать за этим было как минимум интересно, особенно если знать девушку столь же долго, сколь имел честь знать Лавуан. Так или иначе, против авторитета Дюбуа Пьер идти не стал, ибо это было бесполезно. Особенно в последнее время, когда недавняя подавленность француженки испарилась.

Большинство людей, если и заметили этой ее перемены, ни с чем конкретным ее не связали, просто потому, что знали недостаточно много о жизни Мелисы. Лавуан же был уверен, что причиной всему был Виктор Моро и его влияние на девушку. С тех пор, как они сошлись с легкой руки писателя, солдат практически не посещал Мелани. Исключением была лишь пара встреч, во время которых Виктор, встретив на своем пути холодную стену безразличности мадемуазель Марсо, просто отступал. Раньше он наверняка бы проявил куда большую настойчивость и добился своего, но теперь, когда у него уже была свободная гавань, куда он мог зайти практически в любой момент, надобность в Мелани пропала сама собой. Филипп был поражен тем, с какой легкостью ему удалось избавиться от могучего конкурента, и даже чувствовал определенную гордость за свою находчивость.

– Без этого человека мне дышится легче, – сказала как-то Мелани. – Но порой, я скучаю по его варварским замашкам. Есть в них определенная первобытная красота…

Этого Лавуан не разделял совершенно, но был рад, что более этих «варварских замашек» он рядом со своей возлюбленной не увидит. Это вовсе не значит, что Виктор не попадался писателю на глаза. Он регулярно провожал Мелису до работы: за их лобызаниями Лавуану было тяжело наблюдать, но все лучше, чем было раньше. Был ли Филипп рад за Мелису? Себе он говорил, что безусловно это так. Боюсь, это был очередной самообман.

Но девушка выглядела счастливой. Разумеется, она это никому не показывала так открыто, как это делает большинство, но от Филиппа это скрыть не удавалось. Был лишь один момент ссоры, который застал писатель. Пара стояла в холле театра, совсем неподалеку от входа и разговаривала на повышенных тонах. Лавуан, понимая, что стоять и слушать бытовые споры ему не по нраву, поспешил удалиться, однако той небольшой части услышанного разговора хватило, чтобы воочию увидеть, как рассыпается идиллия их отношений. Через пару минут писатель видел Дюбуа в компании Фриды, из чего сделал вывод, что немка своим присутствием развеяла напряжение и развела бойцов по разные углы ринга. Расспрашивать подругу Лавуан не стал. По многим причинам, главной из которых было отсутствие интереса к проблеме.