Мельпомена

Как вы могли заметить, мы постоянно упускаем из виду бедного Пьера. Он периодически появляется, но служит лишь фоном для остальных героев. Таково было его нынешнее положение. Он и сам его прекрасно осознавал и все никак не мог с этим смириться. Звезда театра, еще недавно бывшая на всех плакатах города, внезапно стал актером второго плана. Пусть мсье Гобер и дал ему главную мужскую роль, Шерро был убежден, что этого ему недостаточно, талант его зарывается в землю, а он сам тратит силы на никому ненужную постановку. Неудача на сцене проецировалась и на личную жизнь актера. От его неуклюжих ухаживаний за Мелани не было никакого толка – все внимание девушки захватил Филипп, проводивший со своей пассией большую часть свободного времени. Пьер пытался дискредитировать оппонента, но мадемуазель Марсо, теперь регулярно посещавшая репетиции и наглядно лицезревшая все моральное падение молодого актера, делала вид, что ничего не замечает. Все это било по самолюбию Пьера Шерро. Мальчик стал чахнуть на глазах.

Главной проблемой Шерро была недальновидность. Он так и не понял, что истинной причиной присутствия Мелани на репетициях был вовсе не Филипп, который скорее присоединялся к девушке, составляя компанию, а ее подруга Фрида, бывшая предметом искреннего беспокойства и поддержки. Разумеется, все нападки Пьера в сторону Фриды Мелани воспринимала как личное оскорбление. Потому его комплименты были обречены остаться неуслышанными и навек забытыми. В то же время узы Мелани и Фриды стали еще крепче. Когда француженка была не со своим кавалером, она сидела с немкой и ее братом. Это общество весьма радовало Филиппа, ведь немцам он доверял, пожалуй, больше, чем кому бы то ни было в городе. Подозрительный Лавуан, поджидавший измену буквально ото всюду и от всех, был в кой-то веки спокоен. Простота Хельмута и Фриды подкупала, как и отсутствие видимого интереса в разрушении отношений Филиппа и Мелани.

Последний месяц был идеальным для отношений французов. Казалось, что счастье, которое Лавуан так долго искал, наконец нашло его само. Однако, несмотря на все то счастье, что заполняло душу писателя, он знал, что в этом мире ничто не длится вечно, что все умирает. И чувства, к сожалению, не исключение. Все началось с незначительной для Филиппа, но важной для Мелани новости: в городе снова состоится шахматный турнир.

В шахматы пара играла часто. Лавуан, пусть и поднаторел в этой непростой игре, но все так же проигрывал сопернице. Сказать по правде, он уже утратил всякую надежду на победу, однако продолжал составлять девушке компанию, дабы поддержать ее интерес. Поначалу ей это нравилось. Проводить время за любимым занятием, да еще и с любимым человеком – что может быть прекрасней? Ответ не заставил себя ждать. Игра с сильным соперником.

Манера игры Лавуана была весьма однотипной. Хоть он и выучил, не без помощи Мелани, пару-тройку новых дебютов, выходя из оных он все так же играл с особой осторожностью, стараясь не рисковать. В эндшпиле и вовсе куда-то спешил, при том, что играли влюбленные не на время. Разумеется, долго получать от такой игры удовольствие девушка не могла, потому, едва заслышав о намечающимся турнире, она воспряла духом и поставила себе одну единственную цель – попасть на это мероприятие.

В квартире постоянно были слышны речи о бесконечных планах попасть на состязание. Центральной загвоздкой, смешавшей все карты, была невозможность подать заявку на турнир девушке. Играли только мужчины. Филипп считал это чрезвычайно несправедливым и искренне пытался помочь своей возлюбленной. В частности, он пошел и хотел записать ее от своего имени, но, переговорив с чинушами, принимавшими заявки, понял, что подать документы от своего имени можно, но и играть в таком случае придется ему самому, в чем писатель не видел никакого смысла. Он хотел было предложить гениальный, как ему тогда казалось, план, по которому Мелани, будучи лишь зрительницей, подсказывала бы Филиппу во время матча и таким образом играла бы руками француза. План был настолько гениальным, что превратился в полнейший мусор едва Лавуан дошел из конторы в свою квартиру. Француз внезапно понял, что Мелани оскорбилась бы такому предложению, потому решил держать его при себе, а именно, спрятать куда-нибудь подальше в темный уголок своего разума, коих было предостаточно.

Узнав, что легальными способами на турнир никак попасть не получится, пара решила действовать грязно. Первой идеей было дать взятку. Но кому? Кто из этих бесконечных однотипных пиджаков имел достаточно веса, чтобы протолкнуть такую безумную идею? Сперва Филипп дал взятку престарелому мужичку, сидевшему в конторе, где заполнялись документы. Это не дало ровно никакого результата. Оказалось, что это мелкий клерк, работавший там на полставки и которого взяли только из-за его больной жены, на содержание которой старичку не хватало денег. То-то он так радовался деньгам… Мог бы и предупредить.

Первый блин комом, но писатель и не думал сдаваться. Если главным был не тот, кто старше, значит наверняка это был тот грузный напыщенный пиджак, что расхаживал туда-сюда по конторе и раздражал всех присутствующих своим резким парфюмом. С этим молодым человеком, имя которого Лавуан помнил ровно тот момент пока его называл владелец, диалог, казалось, был куда более продуктивным. Во всяком случае, этот клерк мало того, что убеждал, будто у него имеется достаточно власти для такого вероломного хода, как запись женщины на мужской турнир, так еще и имел наглость торговаться о цене взятки. После встречи с этим неприятным типом кошель Лавуана, наполняемый лишь редкими подачками директора, совсем прохудился. Зато он все сделает. Это не такая большая цена за счастье дорогой Мелани.

Он ничего не сделал. Более того, он даже не соизволил извиниться или хотя бы объяснится с Филиппом. Вместо этого, когда писатель пришел узнать, как продвигается дело, толстячок стал всячески его избегать, наотрез отказался общаться и в целом делал вид, будто ни о какой сделке и не слышал. Пожаловаться Лавуану было некуда, просить помощи тоже, потому он просто ушел из этого ужасного места, поджав хвост.

Настало время третьей идеи. Она была самой абсурдной, поэтому Филипп и оставил ее напоследок, обозначив самым запасным вариантом. Нужен был человек с невероятно обширными связями. Тот, чье слово имеет вес не только в той конторе, куда писатель устал ломиться, но и в городе в целом. Таких знакомых у Филиппа не было. Мсье Гобер, с которым у Лавуана были весьма неплохие отношения, не смог бы помочь даже если б захотел – его руки были не настолько длинными, и явно не дотягивались до городских властей, которые и организовывали турнир. Нет, здесь нужен был человек куда больше скрученного из-за больной спины Гобера.

– У меня к тебе просьба, – неуверенно сказал Филипп.

– Каждый наш разговор, начинавшийся с этой фразы вел нас в самое поганое русло, Филипп, – ответила Мелиса. – Твои просьбы обычно настолько дикие, что их и выполнять то не хочется.

– Тогда будем считать это оплатой долга, – заявил Лавуан.

– Долга? – раздраженно спросила девушка. – О каком долге речь?

– Я был счастлив узнать, что твоя жизнь налаживается. Мсье Моро стал отличным решением твоих проблем…

– Все-то тебе надо опошлить, – оборвала девушка. – Виктор заботится обо мне – это правда. Я его ценю и уважаю, а может даже и люблю…

– И это замечательно, – закивал Филипп. – Стоит ли напомнить, кто именно свел столь замечательную пару?

– Если ты намекаешь на себя любимого, то уволь – я готова признать причастность твоей девушки к нашему знакомству, но никак не твое.

– Мне и не нужно, чтобы ты признавала меня свахой, – рассмеялся писатель. – К тому же, просить я в любом случае буду не за себя.

– Я не подпущу Мелани к Виктору…

– Я бы и сам этого не хотел, – согласился Лавуан. – Посему предлагаю нам быть посредниками в этом нелегком деле.

– Чего ты хочешь? – сдалась Мелисса.

– В городе через пару недель начинается шахматный турнир, на который, по совершенно идиотской, простите, причине не пускают девушек. Мадемуазель Марсо хотела бы поучаствовать в нем, но никто нас слушать не стал. Я подумал, что Виктор, с его обширными связями, явно сможет помочь мне с этой проблемой.

Мелисса крепко задумалась. Тебе не идет столь серьезное выражение лица… Просто скажи, что согласна.

– Я спрошу у него, – согласилась девушка. – Но это все, что я могу. Едва ли он станет меня слушать. У нас… у нас сейчас не лучший период…

Мелиса заметно погрустнела. Филипп, едва увидев тень печали на лице девушки, отступил, дав ей возможность переварить полученную информацию и принять верное, для него разумеется, решение. Следует отметить, что само это решение, как бы Филипп не желал сейчас его успеха, не устраивало писателя. Это был своего рода шаг назад – признание собственного бессилия перед важной для его любви проблемой. Обратиться к Виктору Моро за помощью было как актом великого отчаяния, так и великой смелости.

Лишь спустя неделю мадемуазель Дюбуа соизволила ответить на просьбу старого друга. Она договорилась со своим кавалером о встрече на выходных, заранее оговорившись, что с ней будет мсье Лавуан, у которого будет просьба. Формулировка звучала унизительно для Филиппа и, не будь он так слепо влюблен, наверняка бы тотчас отказался от подобного рода встречи. Но выбора не было.

Когда Филипп просил подругу о просьбе, он и не предполагал, что ему вообще придется общаться с Виктором лично. Будучи уверенным в силы и влияние Мелисы, писатель предполагал, что она сама способна уговорить возлюбленного на подобного рода авантюру. Как выяснилось – Лавуан ошибался. И за эту ошибку он будет расплачиваться весьма неприятной беседой.

Виктор Моро владел апартаментами в элитном районе города. На невысоком холме, откуда открывался живописнейший вид на залив, расположилась гряда небольших, богато отделанных зданий, где нашли приют одни из самых влиятельных людей города. Любой из них мог бы с легкостью решить мою проблему… А я иду к злейшему врагу. Не могу понять дурак я или гений. Мелиса встретила Лавуана еще на выходе из старого квартала, где дорога начинала свой серпантинный крюк в элитный район. Актриса посчитала, что писателю стоит напомнить, как вести себя в приличном обществе. Ведь, по ее мнению, француз, проведший столько лет в нищете городских трущоб, напрочь должен был бы забыть все должные и присущие его классу манеры. Не суди меня по себе. Сама Мелиса и вправду поначалу чувствовала себя весьма неуютно в компании друзей Виктора. Да, они были солдафонами, но не лишенными манер, которых девушке и не хватало. Со временем, конечно, Дюбуа освоилась, подучилась и стала представлять собой среднестатистическую французскую светскую львицу. По ее словам, после этого преображения, к ней даже стали проявлять недвусмысленный интерес друзья Виктора. Впрочем, им отвечали отказом, ибо «честь куда важнее каких бы то ни было статусов».

Мелиса говорила, не замолкая ни на секунду. Лавуан слушал вполуха, а вполглаза разглядывал вычурный квартал. Многие места, поразившие его, непременно запечатлелись в его сознании и остались там «до подходящего случая». Например, синий дом с виноградной лозой, разбитой прямо на фасаде или небольшой дворик желтого дома, где в тени зонтов расположились две милые старушки. Все вокруг выглядело богато и со вкусом. Это не была роскошь ради роскоши, которую можно было встретить у ютящихся за пределами города цыган. Здесь все было аристократично, отчего глаз радовался. Однако, внимание рассеивалось из-за бесконечного потока мыслей о предстоящей встрече. Филиппу никак не удавалось внятно сформулировать ту единственную мысль, которую он намеревался донести до Виктора, и это его гложило. Если для Дюбуа была важна форма подачи информации, то писатель думал над тем что именно сказать при встрече. Какие слова быстрее найдут путь в душу столь холодного человека.