Как выглядит будущее?

Гай Стэндинг описывает краткосрочность будущего для представителей прекариата, доля которого в рабочей силе по всему миру значительно выросла (Standing 2014; Стэндинг 2014). Сетевая модель трудовой занятости лишает работников стабильности при отсутствии необходимости в долгосрочных навыках и обязательствах, и это касается даже тех, кто участвует в разработке и реализации цифровых систем, являющихся фундаментом посредничества и экономики интернета и мобильных приложений. Фред Тернер показывает, как цифровая утопия, некогда составлявшая часть контркультуры, превратилась в противоположность утопии, в антиутопию, для которой привычны временный характер и нестабильность работы и жизни (Turner 2006: 258–262; Srnicek and Williams 2015).

Современный капитализм превратился в финансовый капитализм, успешно избегающий налогообложения и все менее управляемый. Масштабы системы финансов неимоверны, а функционирует она во многом подобно азартной игре. Ее рост и доминирование над промышленной экономикой, а также физической средой привели к усилению экономического, социального и имущественного неравенства в большинстве стран мира (Floyd and Slaughter 2014). Особенно значимы в связи с этим процессы офшоринга (Urry 2014a; Урри 2017) – перевода ресурсов, практик, людей и денег из одной страны в другую и их сокрытия. Все это сопровождается игнорированием правил, законов, налогообложения, нормативных правовых актов или норм. Офшорный мир отличается динамичностью, преобразуя экономические, социальные, политические и материальные отношения между обществами и внутри них по мере того, как ресурсы, практики, люди и деньги начинают или продолжают скрываться (Urry 2014a: 1; Урри 2017). В частности, мы наблюдаем невероятное увеличение объемов финансов и капитала, направляемых в 60–70 территорий с льготным налогообложением, представляющих почти 1⁄3 от общего числа современных стран (Shaxson 2012). Такие «налоговые гавани» известны низкими налогами, компаниями, занимающимися управлением имуществом состоятельных клиентов, мягкостью законов и секретностью, став неоспоримым ядром мировой экономики после отмены контроля за валютными и смежными операциями в конце 1970-х гг.

Почти все крупные компании владеют офшорными счетами/дочерними предприятиями; через них ведется более половины мировой торговли; почти все владельцы крупного частного капитала пользуются офшорными счетами, что позволяет им осуществлять налоговое «планирование», а 99 из 100 крупнейших европейских компаний учредили на офшорных территориях дочерние компании. На офшорных счетах находятся суммы, эквивалентные 1⁄3—1⁄4 всех богатств человечества (Urry 2014a: ch. 4; Урри 2017: гл. 4). Важную роль в обеспечении той мощи, которая связана с финансами, их оборотом и долговой системой, играют сделки с фондами прямых инвестиций (Appelbaum and Batt 2014). Фонд прямых инвестиций вкладывается в небольшую долю в компании. Остальная необходимая сумма добирается за счет средств институциональных инвесторов или берется взаймы, при этом в качестве обеспечения выступают активы будущей компании. После приобретения публичной компании она преобразуется в частную и, как правило, исчезает из поля зрения. Применительно к деятельности фондов прямых инвестиций действует гораздо меньшее число ограничений, поскольку их владельцы считаются инвесторами, а не работодателями. Большинство таких фондов избегает излишнего внимания надзорных органов. При этом образованные таким способом компании проявляют тенденцию к сокращению числа занятых в них, к более медленному росту и даже к банкротству, а вероятность того, что они станут участвовать в инициативах, направленных на снижение потребления углеродного топлива, невелика.

Таким образом, офшорные схемы показывают, как устроен сегодня мир могущества, и это вступает в противоречие с интересами компаний и неправительственных организаций, приверженных идее сокращения потребления углеродного топлива. Денежные средства, не выведенные в офшоры, превратились в исключение: это удел «мелких людишек», еще платящих налоги. Большие же деньги в массе своей находятся в офшорах. Как следствие, бюджеты ежегодно недополучают налоги на сотни миллиардов долларов США. Офшорная система была создана крупными корпорациями, активно использующими сложные компьютерные системы, и именно им она и выгодна. Мир офшоров заметно ослабляет позиции на рынке небольших инновационных компаний. Те из них, кому все же удается успешно развиваться, вскоре становятся частью транснациональной корпоративной системы, чьи доходы частично уходят в офшоры. Мир офшоров также систематически ослабляет местные небольшие компании, которые вынуждены конкурировать в неравных условиях с крупными, прибегающими к преимуществам офшоров компаниями (Urry 2014a: 1–2; Урри 2017).

Таким образом, наличие системы офшоров сильно затрудняет задачу построения будущего с низким уровнем потребления углеродного топлива (Sayer 2015: part 5). Построение такого будущего требует глубокого осознания взаимных обязательств между людьми во всем мире и прежде всего обязательств ныне живущих перед последующими поколениями. Необходимость в подобных обязательствах со стороны государств и обществ нашла выражение во многих международных документах, например в Декларации ЮНЕСКО об ответственности нынешних поколений перед будущими поколениями (12 ноября 1997 г.).

В связи с этим следует также рассмотреть предложенный Брюсом Лэнкфордом анализ параобщественных благ (Lankford 2013). Лэнкфорд задается следующими вопросами: кто именно получает выгоду от действительно значимого роста эффективного использования ресурсов, достигаемого посредством мер, направленных на снижение зависимости от углеродного топлива? Можно ли каким-то образом обеспечить получение выгоды в настоящем или будущем теми обществами/социальными группами, которые сократили потребление топливных ресурсов, повысили свою материальную эффективность или добились уменьшения объемов отходов? Добиться этого чрезвычайно трудно. Такие пара-общественные блага, или социальные обязательства, между людьми во многих частях мира проигрывают конкуренцию финансовым обязательствам. Именно последние связывают вместе людей, государства и корпорации. Финансовые обязательства и масштабное уклонение от налогов в офшорах заметно осложняют выполнение общественных обязательств. Для планирования и реализации мер по снижению зависимости от углеродного топлива необходимы государственная финансовая поддержка и четкое понимание того, что эти меры отвечают общественным интересам. Все это особенно затруднительно в силу того, что досуг, работа, налогообложение, отходы, выбросы углекислого газа, капиталы и даже пытки – все-все подверглось финансиализации и соответствующему выводу в офшоры (Urry 2014a; Урри 2017).

Как отмечает Кляйн, изменение климата все меняет, и, соответственно, вместо экономического роста нам требуется формирование альтернативного кластера социоматериальных систем, способных обеспечить экономический анти-рост. Велика вероятность того, что без столь резкой смены направления развития система Земли будет двигаться в сторону неподконтрольных климатических изменений. Этот вопрос касается не только соответствующих систем и их кластеров, но и более долгосрочного и широкого сдвига в структуре чувства обществ (см. главу 3). Подобные сдвиги оказываются способными изменить мир, хотя далеко не все сдвиги планируются, рассматриваются или хотя бы замечаются соответствующими институтами.

Одна из долгосрочных структур чувства сформировалась во время Великой мировой депрессии 1930-х гг. и в последующий период. Кейнсу удалось убедить общества Северной Америки и значительной части Европы в том, что сами по себе экономические системы изменить ситуацию с безработицей и экономической депрессией не смогут (Keynes 1936; Кейнс 2007). Экономика не в состоянии автоматически восстановить равновесие. Кейнс отстаивал необходимость контрциклических государственных расходов, финансируемых за счет налогов, систему национального планирования и идею, согласно которой коллективные общенациональные интересы должны быть отделены от интересов индивидов и компаний. С 1930-х по 1970-е гг. доминирующей кейнсианской структурой чувства была уверенность в том, что государства способны были исправить недостатки рынков и что они должны были это делать. Эта структура «большой длительности» опиралась на влиятельный дискурс и набор практик, включая тезис о необходимости государственного вмешательства в экономику в интересах общества.

Однако уже в 1947 г. руководитель одного из швейцарских банков созвал встречу ученых в местечке Мон Пелерин, рядом с Женевой. Руководил работой тайной конференции Фридрих Хайек (см.: Hayek 1944). Основанное на конференции общество «Мон Пелерин» сыграло одну из главных ролей в контратаке, предпринятой на позиции кейнсианства, выступавшего за государственное вмешательство в экономику. Планирование этой борьбы, целью которой было заставить правительства отказаться от идей Кейнса, продолжилось и на последующих встречах общества (Stedman Jones 2012: ch. 2). Одним из участников этих встреч был Милтон Фридман, ставший ключевой фигурой в развитии так называемого неолиберализма, который с конца 1970-х гг. сумел утвердиться по всему миру (Klein 2007; Кляйн 2011).

В развитие экономических, социальных и политических условий, благоприятных для становления неолиберализма, оказалось вовлечено большое число транснациональных организаций (Carroll 2010; Klein 2007; Кляйн 2011; Stedman Jones 2012). И с начала 1980-х гг. начала осуществляться задача по восстановлению значимости частного предпринимательства, прав частной собственности, свободных рынков и либерализации торговли. Благодаря в том числе и таким выдающимся фигурам, как Рейган и Тэтчер, неолиберализм превратился в доминирующий глобальный подход в экономической и социальной политике и практике, в новую структуру чувства, предполагавшую, что главенствующей силой должен стать именно «свободный рынок». В течение же последних десятилетий данная структура чувства значительно окрепла благодаря поддержке печатных СМИ, телевидения, интернет-ресурсов и социальных сетей. Подобное «освобождение» капитала и потребительского спроса на товары и услуги способствовало Великому ускорению выбросов углекислого газа, о котором мы уже говорили выше, и крайне усложнило задачу противодействия влиятельному дискурсу «экономического роста», достигаемого благодаря продолжению экономической практики, направленной на сохранение существующего положения вещей.

Ключевую роль в современном мире играет вездесущий консюмеризм, или «потребительская культура». Люди строят свою социальную идентичность через приобретение товаров и услуг, использование и формирование символического капитала из потребительских товаров и услуг, которые производят другие люди на заводах, в офисах, магазинах и местах досуга, и все это сопровождается сверхвысоким потреблением энергии. Здесь важны обычные покупки, совершаемые людьми, материальное и символическое использование этих товаров и услуг и особенно относительно стабильные бренды, организующие потребление (Elliott and Urry 2010; Klein 2000; Кляйн 2003). Более того, эти потребительские товары и услуги часто используются людьми для создания и пересмотра своей индивидуальности. Множество телевизионных программ посвящено созданию нового «имиджа» товаров, услуг, жилья, автомобилей, индивидуальности, отношений и тела (Elliott 2013). Такие формы деятельности осуществляются с помощью и посредством потребительских товаров и услуг, связанных с разнообразными практиками. И эти социальные практики, вроде принятия пищи, покупки товаров в супермаркете, ежедневного использования душа, игры в теннис или отдыха на каникулах, организуют и наполняют жизнь человека. Они отличаются стабильностью и динамичностью, и благодаря им развиваются как соответствующие привычки, так и навыки. Некоторые из этих практик объединяются в таких особенно энергоемких местах, как Дубай. Для многих таких практик чрезвычайно важно масштабное и быстрое перемещение между узловыми точками глобального консюмеристского порядка.