Саладин. Султан Юсуф и его крестоносцы

- Ты прав, отец, - почти неслышно, скорее в мыслях, чем вслух, прошептал султан. - Страх наполняет силой мою смелость. Страх заставляет меня нападать на врага меньшинством и надеяться на милость Аллаха больше, чем на силу оружия. Страх заставляет меня блюсти закон чести больше, чем закон силы. Всевышний одарил меня страхом больше, чем моих братьев. Все это - военная хитрость... Настоящая военная хитрость.

Подув на ладонь, султан позвал к себе лекаря.

- Ты разбираешься в ядах? - спросил он его.

- Конечно, господин, - ответил лекарь, широко раскрыв глаза.

- Успеешь приготовить к утру очень сильный яд, который растворяется в вине и может убить человека в несколько мгновений? - был новый вопрос султана. - У тебя найдутся нужные вещества.

На лице у лекаря заблестели крупные капли пота.

- Если господин велит... - пробормотал он.

- Велю, - кивнул Салах ад-Дин а потом отдал еще одно повеление: прямо среди ночи по всему стану было несколько раз громогласно объявлено, что султан отправляет к Старцу Горы своего посла и ожидает, что посол будет встречен на первом же северном перевале, как только на востоке появится солнце.

У Синана и вправду был очень хороший слух. Посол был встречен в надлежащее время и в надлежащем месте.

На исходе дня султан завершил молитву и призвал к себе в шатер племянника, Изз ад-Дина. Телохранители были высланы из шатра, и султан поменялся с родичем одеждами.

- Да хранит тебя Аллах, великий султан! - только и мог напутствовать повелителя Изз ад-Дин, которому султан приказал тихо сидеть в шатре и не покидать его ни при каких обстоятельствах вплоть до своего возвращения.

- В этой ночи нет никакого света, кроме милости Аллаха! - тихо ответил ему Салах ад-Дин и осторожно, прямо как настоящий ассасин, выскользнул из шатра.

На краю стана его ожидал конь и десять курдов-телохранителей, оберегавших своего господина еще на стенах Бильбайса. Проводником же оказался один из воинов султана. Уже после захода солнца он открыл свое истинное обличье ассасина, хотя и остался в том же одеянии египетского воина-мамлюка. Он без всякого смущения и опаски перед отъездом забрал оставленный у шатра позолоченный кинжал.

Всадники вытянулись цепочкой, султан вступил в ее середину, и странная процессия тихим шагом двинулась во тьму. Кони сами нащупывали узкую тропку, которую, как выяснилось потом, ассасины именовали Дорогой Шакала. Она вела в небольшую котловину, окруженную огромными каменными челюстями.

Султана защищали не только его воины, не только кольчуга, скрытая под одеждой, которую он носил уже далеко не первый день, но и четыре сотни искусно выкованных, многослойных, но при том очень тонких и легких стальных пластин-чешуек. Султан напоминал теперь волшебную ящерицу с непробиваемой кожей, о которой повествовали древние легенды. Он также несколько раз менял свое место в веренице. Но он прекрасно понимал, что при нападении смерть все равно настигнет его в мгновение ока.

И вот, когда тропа пошла под уклон, впереди вдруг загорелись два огня, словно два огромных глаза, принадлежавшие исполинскому шакалу, хозяину этих мрачных мест. Верные воины султана, однако, не дрогнули, и кони их не попятились.

Когда кавалькада достигла дна котловины, в ней загорелось еще четыре пары шакальих глаз, и все они неторопливо вытянулись полукольцом.

Вскоре султан смог различить стоявший посреди котловины стол. Он спустился с коня и двинулся к столу. Воины, как султан велел им заранее, остались на месте. Они только вытянулись в линию и положили руки на рукояти сабель.

Султану уже оставалось пройти полтора десятка шагов, как вдруг на столе сам собой вспыхнул масляный светильник.

"Дьявол тоже начинал свой путь среди смертных бродячим факиром", - подумал Салах ад-Дин.

Одновременно с тем, как он становился доступен свету, по ту сторону стола, из мрака выступал человек в тюрбане, украшенном темным драгоценным камнем, и в длинном, широком шерстяном плаще, который обычно носят самые почтенные дервиши. Только этот плащ был тонкорунным и очень дорогой выделки. Султану показалось, что сначала из тьмы появились змеиные уста незнакомца, обрамленные редковатой, вихрем завивающейся вниз бородкой, потом - острый нос, потом - искрящийся гранями камень на тюрбане, потом - резкие скулы. Наконец как бы отлилось в прозрачную форму все лицо, и только глазницы оставались пустыми, как у мертвой головы. И только когда человек достиг небольшого, овального стола - а в тот же миг и сам султан подступил к нему - в глазницах выступили белки с черными "печатями". Таков был Синан, Старец Горы, предводитель самого ужасного человеческого племени, способного заменить на земле, среди смертных, целое войско демонов.

Султан никогда раньше не видел Синана и вполне допускал, что Старец пошлет на встречу кого-нибудь вместо себя. Но теперь, став свидетелем такого воплощения тьмы в человеческое обличье, он оставил все сомнения.

Самому Синану тоже хватило всего одной "горсти" неверного света, чтобы удостовериться: султан не обманул его и действительно решился проделать столь опасный путь. Только, в отличие, от султана, Старец уже успел присмотреться к своему противнику раньше, при свете дня, из какой-то неприметной шакальей норы.

- Я рад приветствовать султана в этом приветливом, уютном месте, куда не решиться прийти простой смертный, - тихим, но певучим, как у искушенного проповедника голосом, проговорил Синан. - А если и решиться, то Судьба должна очень... очень благоволить ему... дабы не огорчить понапрасну.

- Ты веришь в Судьбу, Старец Горы? - коротко спросил Салах ад-Дин.

"Он со мной одних лет, - вдруг подумал он. - Хотя держит личину мудрого старика".

- В ее силу - несомненно, - с усмешкой, остро сверкнувшей в его глазах, отвечал предводитель убийц-гашишников. - Так же, как и в силу хорошей тетивы, грозной метательной машины... в силу хорошей сабли... или искусно приготовленного яда. А Судьба... Что такое сама Судьба, как не тень страха в ослепительном сиянии чистой, неодолимой силы?

- Итак, чем длиннее тень, тем короче жизнь? - ответил усмешкой и Салах ад-Дин. - Или наоборот?

- В том-то вся радость жизни, что порой случаются неожиданности, - сказал Синан, и в его голосе появилась настороженность. - Даже день на день не приходится.

- А ночь - на ночь, - "поймал" его слова султан. - Я многое бы отдал, чтобы узнать, к а к о в а э т а ночь...

Он сделал знак, и один из его воинов, также подобно факиру, появился перед столом осторожно неся в руках два золотых кубка, почти до краев наполненных вином. Воин поставил их на стол по двум сторонам от светильника, но - на половине Синана. Старец Горы был прозорлив: всего мигом позже два кубка с темно-красной жидкостью появились на стороне султана.

- Я не прикасался к вину уже больше десяти лет, - сказал султан. - Но ради нашей встречи готов нарушить запрет.

- Это место отвержено Аллахом. Здесь не живут даже скорпионы, - уведомил Старец Горы султана. - Здесь нет законов... и, значит, не может быть совершенных грехов.

- Если скорпионы ушли из этого места, где не бывает совершенных грехов, то, может быть, лишь потому, что здесь и всякий яд теряет свою силу, - предположил султан Салах ад-Дин.

Старец Горы тихо рассмеялся, и звук его смеха напомнил шуршание змеи, уползающей в щелку между камней.

- Уверяю моего дорогого гостя, что в этом месте всякий яд становится еще сильнее, - успокоил он султана. - Настолько, что скорпионы и змеи в округе вымерли, потому что собственная отрава выжгла их изнутри. Яд здесь таков, что поражает насмерть быстрее острия кинжала, пронзающего сердце. Быстрее стрелы, направленной в глаз.

Султан не дрогнувшей рукой поднял один из предложенных ему кубков.

- Итак, Судьба... - резко изрек он.

Не колеблясь в выборе, Синан тоже поднял один из кубков, наполненных по велению султана.

Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, держа кубки у самых уст.

- Теперь достаточно узнать, у кого тень вытянулась дальше, - невозмутимо проговорил султан, - а потом выпить вино. Нет сомнения, что и с т и н н о й п р и ч и н о й смерти одного из нас станет вовсе не яд.

Никто, кроме султана, не заметил, что кубок дрогнул в руке Синана, и несколько капель вина кровавой ниткой побежали через край. Могло показаться, что и с т и н н н о й п р и ч и н о й стал тот же шуршащий смех, что невольно вырвался у Старца Горы и сотряс его плоть.

В следующий миг Синан выплеснул все вино в сторону, на камни, и уже неторопливым, но уверенным движением поставил кубок на то же самое место.

Султан же, напротив, вылил вино на камни очень неторопливо.

- Я принимаю твою слово, султан, - сказал Старец Горы, как только Салах ад-Дин поставил кубок на место.

И сказав это, Старец Горы поднял второй бокал.

Султан предполагал, что так и случится, а потому ничуть не замешкался. Оба вновь одновременно поднесли кубки к устам.

- Я принимаю твое слово, султан Египта, и не стану присматриваться к твоей тени, - проговорил еще тише предводитель гашишников.

На этот раз Салах ад-Дин выплеснул свое вино первым и ответил:

- И я принимаю твое слово, Старец Горы... дабы никогда более не обращать взор на твою тень.

Тогда и Синан выплеснул вино, только в другую сторону. Все кубки стали пустыми.

Не произнеся ни слова прощания, Старец Горы отступил во тьму и растворился в ней. Спустя еще миг погас светильник, а за ним погасли все шакальи глаза.

Проводник довел отряд до стана и тоже исчез во мраке.

Поутру на глазах у изумленных воинов была изрублена на дрова деревянная "башня", в которой султан оберегался по ночам от смерти. Из дров сложили высокое кострище. Когда войско спустилось в предгорья, над перевалом еще было заметно облачко дыма.

Внизу Салах ад-Дина ожидали новости. Франки не сомневались, что распря со Старцем Горы, если сразу не погубит султана, то надолго повяжет его по рукам и ногам, и потому решили нарушить перемирие. Эмир аль-Мукаддам оправдал доверие султана и сумел отбросить от Баальбека армию Раймонда Триполийского. Однако южнее дамасские части, которыми командовал Тураншах, понесли тяжелые потери и вынуждены были отступить под натиском армии Онфруа Торонского. Султану донесли, что верный законам чести Онфруа Торонский высказывался против нарушения перемирия, однако проявил свою волю не кто иной как пятнадцатилетний король Иерусалима Бальдуэн. Он отдал строгий приказ коннетаблю двинуться на земли Ислама и сам, несмотря на свой смертельный недуг, участвовал в том походе.

Салах ад-Дин поспешил навстречу брату, и франки с не меньшей поспешностью ушли из-под Дамаска. Тем более, что султан велел как можно скорее довести до кафиров известие о его мирном договоре с Синаном.

Встретившись с Тураншахом, султан оставил ему часть своей армии и, к большой радости брата, повелел ему править Дамаском. Сам же он двинулся дальше, решив, что пора напомнить о себе в "родном" Египте.

Всемогущий Аллах даровал султану целый год спокойной жизни, дабы он вновь проявил себя не только доблестным воином, но и мудрым правителем. В полном согласии с законами Ислама, он вновь облегчил в Египте бремя налогов, но при этом немало сделал и для процветания торговли. Уже предполагая, что в будущем он будет править своей обширной страной или из Дамаска, или - если на то будет воля Аллаха - из Халеба, а возможно - если Аллах до конца проявит Свою милость - даже из Иерусалима, султан решил превратить сам Каир в неприступную крепость и выделил большие средства из казни для укрепления и перестройки его стен. Будучи правителем весьма предусмотрительным, он также заложил в южных предместьях столицы Египта огромную цитадель. Все это он делал во славу земного могущества Ислама и готовясь к началу великого джихада. Поэтому, когда до него дошли известия о том, что христианские короли Людовик Седьмой* и Генрих Плантагенет готовятся к новому Крестовому походу на земли Пророка, он возблагодарил Аллаха за то, что Господь надоумил его именно теперь, после смерти великого атабека, укреплять Египет. Султан не сомневался, что новая армия кафиров первым делом высадится именно в Египте.