Четырнадцатые звездные войны

Часть первая 

КАДЕТ

Юноша был странным. Он хорошо знал это. Много раз слышал он, как старшие — мать, отец, дядя, офицеры в Академии-говорили это друг другу, многозначительно покачивая головами. Он привык к этому за короткие восемнадцать лет своей жизни. Теперь, уединившись и миновав пустые взлетные поля в долгих желтоватых сумерках, перед ожидавшим его торжеством по случаю окончания Академии, перед возвращением домой, он вынужден признать собственную странность — и не только в глазах других, но и в собственном мнении.

«Странный парень,— услышал он однажды, как начальник Академии говорил преподавателю математики,— никогда не знаешь, чего от него ждать».

Возвращаясь домой, где его ждала семья, он по-прежнему не знал путь, который выберет. Они, наверное, наполовину убеждены в том, что он выберет отказ от Ухода. Почему? Он никогда не давал им повода для сомнений. Он был дорсайцем с планеты Дорсай, его мать была из семьи Кенвик, а отец — Грим. Обе эти фамилии так стары, что их происхождение терялось в предыстории материнской планеты. Храбрость его была несомненной, слово — верным. Он лучше всех занимался в своем классе. Каждая капля его крови, каждая кость были наследием долгой линии профессиональных военных. Ни разу пятно бесчестия не касалось их семьи, и ни один член ее не совершал поступка, которого пришлось бы стыдиться. И тем не менее они сомневались.

Он подошел к ограде, окружавшей спортивную площадку с прыжковыми ямами, и облокотился на нее; плащ кадета старшего курса свисал с его плеч. В чем же проявляется эта странность — вот над чем размышлял он в ярком свете заходящего солнца. В чем его отличие от других?

Он попытался посмотреть на себя со стороны. Стройный юноша восемнадцати лет, высокий, но совсем не гигант по дорсайским стандартам. Его лицо было лицом его отца, резким и костлявым, с прямым носом, но без отцовской массивности в костях. Цвет его кожи был смуглым, как и у всех дорсайцев, волосы прямые и черные. Только глаза неопределенного цвета, оттенки которого менялись от серого к зеленому, от зеленого к голубому, отличали его от других членов семьи. Но разве цвет глаз сам по себе может создать репутацию странности?

Оставался характер. Он в полной мере унаследовал склонность к приступам холодной, убийственной ярости, характерным для всех дорсайцев, приступам, из-за которых ни один здравомыслящий человек не стал бы задевать дорсайца без достаточно уважительной причины. Но это было особенностью дорсайцев. А если и сами они считали Донала Грима странным, значит, была у него какая-то индивидуальная особенность.

Возможно, рассуждал он в косых лучах опускающегося солнца, это было то, что он даже в приступах ярости оставался расчетливым, всегда сохранял контроль над собой. И в этот момент проявилась его странность — он почувствовал таинственное освобождение от телесной оболочки, что случалось с ним с самого рождения.

Это всегда приходило в моменты, когда плечи его сгибались от усталости или какого-нибудь сильного чувства. Он вспоминал, как это случилось с ним на службе в церкви Академии, когда он был утомлен долгим днем, заполненным тяжелой работой. Как и теперь, косые лучи опускающегося солнца падали сквозь большие окна на полированные стены с изображением сцен из известных битв. Он стоял в строю своих товарищей, между рядами твердых низких скамей — впереди младшие кадеты, сзади офицеры — и слушал глубоко торжественные звуки службы.

Мороз пробежал по его спине. Он был очарован. Далеко от него красные лучи умирающего дня заливали светом равнину. В небе черной точкой кружил ястреб. И сейчас, стоя у ограды, он почувствовал ту же стену, незримо отделявшую его от мира. Жители планеты и их солнце возникали перед его мысленным взором. Он слышал трубу, зовущую его к выполнению какой-то задачи, важнее которой нет ничего на свете. Он стоял на краю обрыва, и волны неизвестного лизали его ноги. Как всегда он хотел шагнуть вперед, в неведомое, но маленькая частица его самого удержала от самоубийства и толкнула назад.

Затем, внезапно — это всегда происходило внезапно — чары были разрушены. Он вернулся в обычный мир. МУЖЧИНА

Мужчины из семейства Ичана Кана сидели за длинным столом в большой затемненной комнате. Женщины и дети по традиции уже ушли, а мужчины остались выпить и поговорить. Присутствовали не все — если бы к столу пришли все мужчины семейства, это было бы настоящим чудом. Из шестнадцати взрослых девять несли службу среди звезд, один был после хирургической операции в госпитале на Форейли, а самый старший, двоюродный дед Донала Камал, лежал при смерти, с кислородной подушкой, в собственной комнате со слабым запахом сирени, который напоминал ему жену с Мары, уже сорок лет как покойную. За столом сидело пятеро мужчин, и один из них — был Донал.

Пришли приветствовать его совершеннолетние Ичан, его отец, Мор — его старший брат, находящийся в отпуске и прилетевший с Френдлиза, его дядья-близнецы Ян и Кейси. Они сидели у конца стола во главе с Ичаном, слева два младших брата.

— В мое время там были хорошие офицеры,— говорил Ичан. Он наклонился, чтобы наполнить стакан Донала, тот автоматически протянул свой стакан, внимательно слушая отца.

— Все фрилендеры,— сказал Ян, наиболее мрачный из близнецов,— склонны устанавливать жесткую дисциплину и мало кто осмеливается ее нарушить...

— Я слышал, их теперь много на Дорсае,— сказал Мор, сидевший справа от Донала.

Слева ему ответил Ичан: 

— Они набирают гвардейцев. Я знаю об этом. Сэйона из Культиса хотел бы иметь образцовых телохранителей, но они окажутся совсем не готовыми к настоящей войне среди звезд.

— А тем временем,— подхватил Кейси с внезапной улыбкой, осветившей его темное лицо,— ничего не происходит. В мирное время солдаты ходят недовольные. Войска разделились на маленькие группы и всем в качестве украшения нужны дорсайцы.

— Верно,— сказал, кивнув, Ичан.

Донал рассеянно хлебнул из стакана, и неразведеное виски обожгло ему кончик языка и горло. На лбу выступила капля пота, но он не обратил на это внимания, задумавшись над тем, что услышал. Все это говорилось ради него, и он знал это. Теперь он мужчина, и ему больше не должны указывать,что он должен делать. Решение, где служить, принадлежит только ему, а они хотели помочь ему своими знаниями, своим опытом сделать верный выбор.

— ...мне никогда не нравилась гарнизонная служба,— продолжал между тем Ичан.— Работа наемника — тренироваться, содержать в исправности оружие и воевать, но она не всем нравится даже на Дорсае. Не все на Дорсае Гримы.

— Френдлиз сейчас...— начал Мор и остановился, взглянув на отца: он подумал, что перебил его.

— Продолжай,— сказал Ичай, кивнув.

— Я только хотел сказать, что там может найтись работа. Я слушал, что секты Ассоциации вступили в конфликт с Гармонией и там нужны телохранители...

— Они с радостью берут в личные телохранители,— сказал Ян, который будучи не намного старше Мора не боялся показаться невежливым,— но это работа не для солдата.

— Искусство войны — чистое искусство,— сказал Ичан со своего места во главе стола.— Я никогда не доверял людям, любящим кровь, деньги и женщин.

— Женщины хороши на Маре и Культисе,— заметил Мор.

— Не отрицаю,— весело подхватил Кейси.— Но все равно когда-то нужно возвращаться домой.

— Не всем удается это,— угрюмо сказал Ичан.— Я сам дорсаец, я— Грим, но если бы наша маленькая планета нашла другой предмет для экспорта в чужие миры, а не кровь своих лучших сынов, я был бы доволен.

— Но разве ты сам остался, Ичан,— сказал Мор,— когда был молод и у тебя были обе ноги?

— Нет, Мор,— тяжело ответил Ичан,— но есть и другие занятия, кроме войны даже для дорсайца.— Он посмотрел на своего старшего сына.— Когда наши предки сто пятьдесят лет назад заселили эту планету, они делали это вовсе не для того, чтобы производить солдат для восьми Систем. Они лишь хотели найти планету, где никто не мог распоряжаться * судьбой человека без его согласия.

— И наша планета такова,— сурово сказал Ян.

— Да, она такова,— подтвердил Ичан.— Дорсай — свободная планета, где каждый человек может делать все, что хочет, если он не нарушает при этом прав других людей. Ни одна система не может в этом сравниться с нами. Но цена...— он покачал головой и наполнил стакан.

— Это слишком тяжелый разговор для парня, который впервые уходит из дома,— сказал Кейси.— В этой жизни достаточно прекрасного, даже в теперешней. Но, к сожалению, мы воюем не ради удовольствия. Чем еще мы можем торговать? У нас есть только орехи и немного зерна. А возьмите эти богатые новые миры, например, Сету и Тау Кита, или еще более богатые старые планеты типа Фриленда или Нептуна, или даже старушку Венеру. У них есть причина для беспокойства. Они готовы друг другу горло перерезать из-за хороших ученых, специалистов, медиков. Значит, там больше работы, и это хорошо для нас.

— И все-таки, Ичан прав,— пробормотал Ян.— Они все мечтают собрать наших людей и потом угрожать ими, как дубиной, остальным мирам...— Он наклонился к Ичану, и в неярком свете столовой Донал увидел белый шрам, извивающийся, как змея, по плечу и исчезающий в пустоте рукава его куртки.— От этой опасности мы никогда не освободимся.

— Кстати, об экзотике,— вежливо сказал Мор.

— Да, да,— ответил Кейси.

— Мара и Культис — интересные миры. Но не заблуждайтесь в их оценке, Донал. Они жестоки, несмотря на все искусство, роскошь и украшения. Сами они воевать не хотят, но знают, как нужно нанимать солдат. Они многого достигли не только в искусстве. Я знавал когда-то одного из их ученых.

— Они честны,— сказал Ичан.

— Верно,— согласился Кейси.— Но это совсем другой мир. Если бы я родился на другой планете...

— Я бы все равно стал солдатом,— сказал Мор.

— Это ты теперь так думаешь,— ответил Вейси и глотнул из стакана.— Теперь ты думаешь так. Но это теперь, в год 2403, дикая цивилизация, расколовшаяся на дюжину различных культур и путей. А пятьсот лет назад средний человек и не мечтал покинуть Землю. И чем мы дальше идем, тем больше мы отходим друг от друга.

— Но ведь венерианская группа впереди всех?— спросил Донал; его юношеская сдержанность исчезла в огне неразбавленного виски.

— Не думай так,— ответил Кейси.— Единственная дорога в будущее — наука. Старая Венера, старый Марс, даже Нептун — их дни сочтены. Блейнз — богатый и влиятельный старик, он не знает тех изобретений и усовершенствований, что сделаны на Марсе, Культисе, Фредлизе и Сете. Никогда не решайте с первого взгляда, молодые, обязательно бросьте второй взгляд, когда будете среди звезд: в девяти случаях из десяти первый взгляд приводит к ошибке.

— Слушайте его, мальчики,— сказал Ичан, добавив:— Ваш дядя Кейси мудр. Я хотел бы дать вам такие же хорошие советы, как он. Продолжай, Кейси.

— Ничто в мире не остается постоянным,— сказал Кейси, и с этими словами виски ударило Доналу в голову, стол и темные худощавые лица погрузились в полутьму, а голос Кейси долетал как бы с большого расстояния.— Все меняется, и это мы должны постоянно иметь в виду. То, что было справедливо вчера, может оказаться неверным завтра. Помните это и никогда не воспринимайте ничьи слова, даже мои, на веру, предварительно не проверив их. Мы размножились, как библейская саранча, и расселились среди звезд, разбившись на множество групп и идя разными путями. Мы стремимся вперед, но куда? Мы все ускоряем бег, но что нас ждет впереди? У меня такое чувство, что мы стоим в преддверии чего-то огромного, отличного от прошлого, и, может быть, ужасного. Сейчас особенно нужна осторожность.