Четырнадцать дней для Вероники

День тринадцатый. Тобиас

Мои наставники частенько повторяли, что инквизитору должно быть менее порывистым и более хладнокровным, служение справедливости не терпит суеты и никчёмного, убивающего страх и благоговение пред несокрушимым стражем, милосердия. Я сердито фыркнул, дёрнулся, отчего вывернутые в суставах руки пронзило острой болью. Нет, всё-таки правду говорят, что счастье ослепляет, а противника всегда надо считать себе равным, а то и чуточку сильнее, иначе беды не миновать. Я же, стоит признаться, ведьму недооценил. Решил, что необученную магичку, у который сила проявляется лишь всплесками, смогу одолеть без труда, тем более, что уже вычислил и кто она, и где прячется. Вот теперь и расплачиваюсь за собственную самонадеянность, подвешенный к потолку, словно баранья туша в лавке мясника.

Я звякнул оковами, пытаясь если не пробудить дар инквизитора, то хотя бы руки размять, пока они у меня совсем не окоченели. Бесполезно, браслеты из специального антимагического сплава (Ангус из тюрьмы притащил, не иначе), плотно обвивали запястья, не оставляя даже самой крохотной щёлочки. Мрак всепожирающий, это же надо было так влипнуть! Погнался за ведьмой, словно щенок за вороной и угодил в ловко расставленную ловушку! Честное слово, с досады великой я бы даже головой о стены побился, да висел аккурат посреди невысокой темной и тёсной каморы, судя по запаху и валяющимся на полу обрывкам, раньше бывшей складом для тканей. Я глубоко вздохнул, укрощая досаду и проясняя разум. Сколько не причитай и не бейся, делу это не поможет, цепи не расплавит, а значит, нужно искать другой способ на свободу выбраться. Я закрыл глаза, сосредоточился, отправляя призыв к Эрику. Как и в прошлый раз, когда я искал молодого дракона, мой зов не разбивался и не обрывался, а бесследно исчезал в непроницаемой магической стене. Ладно, попробуем по-другому. Я опять выдохнул, стараясь расслабиться и забыть про немеющие в оковах руки. Есть одна сила, неподвластная никакой магии, способная преодолеть любую преграду, сила, над которой не властна и сама смерть. Я чётко, до изгиба ресниц и непослушного завитка на виске, представил Веронику, потянулся к ней всей душой. Мне важно было не только позвать чародейку, но ещё и предупредить её об опасности, чтобы она не повторила мою ошибку. А это, скажу я вам, гораздо сложнее, чем обычный призыв.

Резкий звук шагов, показавшийся мне ударами кузнечного молота по наковальне, разрушил тонкую нить единения душ, пустив пеплом по ветру все мои усилия. И кого это боги принесли в столь неурочный час?! Я резко обернулся, сердито сверкнул глазами на напряжённо застывшую на пороге фигуру. А, ведьма… Ну, да, мог бы и догадаться.

- Лютуешь, красавец? – мелодично хохотнула ведьма, тщетно пытаясь скрыть нервозность и страх.

Смешно, право слово, я скован про рукам и ногам, подвешен под потолком, лишён магии, а она трясётся так, словно на городской площади перед костром стоит! Эх, девочка, девочка, как гласит народная мудрость, возрыдала лиса, когда в капкан угодила.

- Не сердись, - продолжала ворковать ведьма, обходя меня по кругу, словно выставленное на манекене бальное платье, - я тебе вреда не причиню.

- Угу, с почестями отпустишь.

Ведьма оживилась, руками всплеснула:

- И отпущу, всеми богами клянусь, отпущу! Я твоей смерти не ищу, мне она без надобности, наоборот, я тебе всего самого наилучшего желаю!

Я насмешливо по сторонам огляделся, цепями звякнул, протянул ядовито:

- До чего же у некоторых странные представления о наилучшем.

Ведьма так и взвилась, глазами засверкала, словно волчица голодная, из-под носа которой зайчишка ускакал:

- Ты сам виноват! Спалил бы эту проклятую Веронику на костре, никто бы тебе и слова дурного не сказал, наоборот, в ножки бы поклонились, как избавителю от страшной ведьмы!

Я на кончике языка удержал, что инквизитор – не палач, без суда и следствия казнить права не имеет, иначе сам пред суровым судилищем окажется, спросил о более важном, в том числе и для себя лично значимом:

- И что же тебе такого Вероника сделала, что ты её так возненавидела?

Ведьма так раздулась и побагровела, что я даже дыхание затаил, прикидывая, сильно ли меня забрызгает, если её от ярости разорвёт.

- Эта тварь… эта дрянь… эта гадина… всю жизнь мне испортила!!!

Такое обвинение резоннее было бы услышать из уст измотанного капризницей-супругой мужа или же сорвавшимся с губ стоном несчастной, истерзанной ревностью тирана-супруга женщины. Конечно, испортить жизнь – дело нехитрое, особенно, если задаться такой целью или свято поверить в то, что ты действуешь во имя высокой идеи (типичное оправдание многих злодеев и тиранов). Только вот Вероника зла никому не желает, в этом я абсолютно уверен. Я чуть повернулся, стараясь хоть немного расшевелить затёкшие руки, спросил мягким обволакивающим тоном, побуждающим к доверию и настраивающим на откровенность:

- И чем же Вероника тебе так насолила?

Ведьма глаза зло сузила, рот искривила яростно, даже губы от бешенства побелели:

- Она лечила, никому не отказывала! И за помощью к ней приходили, к ней, а не ко мне! Про меня даже не вспоминал никто, словно меня и нет, словно я место пустое!

- Роженицы наверняка к тебе за помощью обращались, ты же повитуха.

Кристина Дюбуа, о которой, чего греха таить, в Лихозвонье действительно мало кто мог вспомнить сразу, без мучительного перебирания всех жителей городка в памяти, усмехнулась хищно, встряхнулась, точно собака, помоями облитая:

- Роженицы ко мне приходили, пока эту Веронику распрекрасную мрак не принёс. Она же такая расчудесная, чародейка опытная, лицом пригожая, вся из себя такая замечательная и загадочно-несчастная! Она только появилась, к ней сразу толпами повалили, кто за снадобьем, кто за советом, а парни те и вовсе голову потеряли. Пауль, вон, даже замуж звал, а ведь я за ним три года бегала, у ворот, словно собака преданная, караулила, даже приворотом опаивала!

Кристина головой мотнула, словно осу прогоняя:

- Вот с этого приворота всё и началось. Пауль понял, что с ним что-то не так, к чародейке за помощью отправился, а она, душа блаженная, естественно, в помощи ему не отказала. Ух, какое меня зло тогда взяло, поклялась я хоть умереть, а уничтожить гадюку подколодную.

Мда, правдивы слова опытного дознавателя: какими бы ни были декорации преступления, в основе неизбежно окажутся месть, зависть, алчность, сумасшествие, а то и всё разом. Что ж, продолжим допрос, пока ведьма так охотно признаётся, наивно полагая себя владычицей положения.

- И что же было дальше?

Кристина хрипло расхохоталась, запрокинув назад голову:

- Я за травницей подглядывала да подслушивала, эта же карга старая меня своему делу учить отказалась. Так вот я и узнала о том, что чародейка наша распрекрасная проклята, а таким-то благим известием сущий грех не воспользоваться! Выпустила я силу тёмную, меня изнутри распирающую, чёрным мором прокляла городишко этот мерзкий. Думала, сгинет Вероника, пеплом по ветру развеется, да она, тварь подлая, даже не чихнула ни разу! Ух, я обозлилась, едва не удавила поганку, а потом и подумала: а чего мне самой-то ручки трудить? Пусть наша красотка на костре горит за преступление, мной совершённое, а чтобы никаких сомнений в её невиновности ни у кого не возникло, я ей и амулет специальный подбросила, и от колдунов этих премерзких, нос перед скромной повитухой задирающих, избавилась. И так всё славно вышло, Веронику схватили, пытали, к костру приговорили, да тут вас мрак приволок.

Ведьма яростно ткнула пальцем мне в грудь, завопила, брызгая слюной и выкатывая безумно блестящие глаза:

- Вы должны были, должны были сжечь её! Ведь всё указывало на то, что это она город прокляла! Я же всё рассчитала!!!

Что верно, то верно, Кристина рассчитала всё до малейших деталей, не учла лишь, что не стану я без суда и следствия арестованную к костру приговаривать, дознание проведу по всей форме. А теперь повитухе только и остаётся, что вопить от ярости да слюной брызгать, прежней тихой, полной зависти и коварства, жизни у неё уже не будет.

Кристина резко выдохнула, рот отёрла, усмехнулась жёстко:

- Ну, да ничего, ничего, всё ещё будет у меня так, как надо. Сначала я от вас избавлюсь, а завтра Веронику на костре спалят, ведь вы-то за неё заступиться уже не сможете, а другие не посмеют. Прощайте, господин инквизитор, для проницательного человека вы оказались слишком глупы.