Вильгельм

В глазах леди мелькнуло сомнение.

— Кариур был не так уж и стар. На момент, когда сработал сигнальный артефакт, ему было чуть больше девяноста лет. Это не тот возраст, в котором одаренные уходят к светлым богиням.

— Кариур долгое время провел в аномальной магической зоне, — спокойно ответил я. — Это его ослабило и раньше времени свело в могилу.

— Вам известно, где он похоронен?

— Он пожелал умереть на вершине безымянной горы. На рассвете. Там же его тело было сожжено, а прах развеян по ветру. В тех самых местах, где ему нравилось жить и где он так долго работал.

Леди Арриола вскинула на меня недоверчивый взгляд, но камень правды в ее руке по-прежнему оставался темным. А значит, она могла быть уверенной, что я ни в чем ее не обманул.

— Вы знаете, в какой области практиковал мой брат? — после долгой паузы спросила она.

— Насколько мне известно, он считался больше теоретиком, нежели практиком. Тем не менее из-под его руки выходили весьма неплохие артефакты, а еще он славился как отличный специалист по проклятиям.

— Тот человек, о котором вы говорили… тот, кому мой брат взялся помогать… он тоже был проклят?

— Да, — не счел нужным я утаивать эту информацию.

— И вы уверены, что Кариуру удалось ему помочь?

— Не совсем. Но ваш брат сумел найти верный путь, поэтому существует вероятность, что с помощью его советов тот человек все-таки сможет однажды одолеть свой недуг.

Леди какое-то время помолчала, а потом посмотрела на старую флягу в моих руках и тихо сказала:

— Если не возражаете, я хотела бы ее выкупить.

Меня это не удивило.

Людям нередко было свойственно прикипать душой не только к другим людям, но и к бесполезным на первый взгляд вещам, особенно если те были связаны с какими-то значимыми событиями. Лично для меня фляга интереса не представляла, но поразмыслив, я пришел к выводу, что из ситуации все-таки можно извлечь выгоду. Поэтому, когда леди попыталась предложить свою цену, внес встречное предложение.

— Я готов отдать вам ее даром, миледи. Если вы будете так добры, что подскажете, где я смогу подыскать замену.

На губах леди Арриолы снова промелькнула слабая улыбка.

— Благодарю вас. Если вы зайдете ко мне завтра, думаю, я смогу уладить этот вопрос…

В общей сложности мы проговорили чуть больше полутора часов, после чего сестра Кариура была так любезна, что заказала для меня экипаж, поэтому домой, вопреки опасениям Нардиса, я добрался без приключений. А вот сейчас, когда прошло немного времени и у меня появилась свободная минутка, я вдруг поймал себя на мысли, что что-то не так.

Нет, интерес леди Арриолы к делам ее брата был вполне оправданным. Ее желание узнать о последних годах его жизни — более чем понятным, поэтому во время беседы я постарался ответить на ее вопросы.

И все же было в этом что-то неправильное. Что-то совсем незначительное. Пустяковое, что тем не менее заставляло меня раз за разом возвращаться к беседе, прокручивать в памяти одни и те же слова в поисках того, чего там быть не должно.

Я размышлял об этом, пока возился с гончей, убирал подвал, мыл руки и менял рабочую одежду на домашнюю. Иными словами, делал все то, что делают обычные люди, особенно если у них полно времени, которое нечем занять.

Поначалу, правда, эти телодвижения казались мне бессмысленными. Со временем их частое повторение начало меня слегка раздражать. Но я решил, что раздражение — это тоже эмоция, поэтому приучил себя выполнять принятые в человеческом обществе ритуалы и со временем довел их до автоматизма. К примеру, в грязной обуви в постель не ложиться, в рваной одежде на улицу не выходить. Не грубить, не хамить без повода. Надежно прятать за собой трупы. А также регулярно мыться. Менять носки. И в любой непонятной ситуации вежливо улыбаться.

Говорят, улыбка обезоруживает. При виде улыбающегося человека люди непроизвольно расслабляются и настраиваются на мирный лад. А я за годы, проведенные среди смертных, настолько в этом уверился и одновременно так давно не встречался с реальной угрозой, что когда услышал скрип входной двери и приглушенный шорох в коридоре, то попросту не успел перестроиться.

— Здравствуйте, — только и успел сказать я, выйдя в коридор в пижаме и тапочках и нос к носу столкнувшись с тремя незнакомцами, обряженными в темные тряпки. — Чем могу?..

Вошедший в мою грудь до упора нож заставил меня осечься, а мощный толчок в грудь с грохотом опрокинул навзничь.

Не то чтобы это было больно — боли-то я как раз не почувствовал. Но вот в груди что-то все-таки шевельнулось. Что-то непривычное. На удивление сильное. Давным-давно забытое чувство, при появлении которого я непроизвольно замер, чтобы его не спугнуть.

Это было что-то новое для меня. Не раздражение, а… наверное, досада?

И правда. Досадно, имея на руках все карты, так грубо ошибиться с выбором линии поведения.

— Придурок, ты что наделал?! — шепотом рявкнул из коридора какой-то мужик. — Нам было велело забрать флягу! А ты что натворил?!

— Дык это… сопляк сам под руку попался…

— Идиот! Хватай флягу, и уходим, пока весь дом не разбудили!

На кухне тут же стало тесно, совсем рядом послышалось надсадное сопение, а затем надо мной склонилось незнакомое бородатое лицо. Лишь для того, чтобы наткнуться на мой озадаченный взгляд и тут же отшатнуться.

— Саан… он моргнул!

Тьфу два раза. Привычка.

— Что?! — прошипел из коридора второй мужик.

— Говорю: сопляк еще живой! У него глаза открыты!

— И что с того?! Добей его, и валим отсюда!

Я отчего-то зацепился мыслью за слово «сопляк» и даже не вздрогнул, когда бородач выдернул нож из моей груди, а затем пару раз всадил его туда снова.

Вот! Вот, что выбивалось из общего фона в поведении Арриолы! Для этих людей я был всего лишь неразумным мальчишкой, от которого не нужно было ждать угрозы! Тогда как дамочка общалась со мной как с равным! Вот что меня насторожило!

На радостях от такого открытия я резко сел, перехватив жадно шарящую на моем поясе руку. С хрустом повернул голову. Взглянул во внезапно расширившиеся глаза склонившегося надо мной мужика. И, глядя, как стремительно стекленеют его выпученные глаза, коротко приказал:

— Проснись.

Звонкий щелчок пальцев прозвучал в оглушительной тишине, как удар хлыста. Или как раскат грома, раздавшийся посреди ясного неба. Неудивительно, что бородач с перепугу икнул и брякнулся на задницу, от страха будучи не в силах не то что голос подать, а даже отползти.

Тот, что отдавал ему приказы, и второй, чью ауру я тоже прекрасно видел, пришли в себя гораздо быстрее, поэтому с хриплым клекотом метнулись прочь. Но, судя по раздавшемуся вскрику, до двери добежать не успели и вообще не догадывались, что я решил сегодня не закрывать дверь в подвал, где только и ждало моего приказа смирно дремлющее чудовище…

Короткий хруст, жуткий чавк, сдавленный стон — вот, собственно, и все звуки, которые потревожили этой ночью наших добрых соседей. Ну а когда все стихло и в дверном проеме нарисовалась окровавленная зубастая морда, оставшийся в живых вор вдруг захрипел, посинел, позеленел и, схватившись за грудь, совершенно неожиданно завалился на бок.

Хм.

Похоже, у бедолаги сердце некстати прихватило?

Кость, бряцая когтями, подошла ближе и, толкнув неподвижного бородача носом, послушно села рядом.

— Вот незадача, — пробормотал я, убедившись, что тот действительно помер. — Но это не ты виновата. Это у него от рождения нервы слабые были.

— Вильгельм, с кем ты там опять говоришь? — отвлек меня от созерцания свеженького трупа сонный голос Нардиса. После чего в коридоре послышались шаркающие шаги и душевный, с подвыванием, зевок, очень кстати напомнивший о том, что ночь еще не закончилась.

— Так. Ты — за мной, — велел я псине, быстрым шагом выходя в коридор. — А ты — приберись. Кажется, у меня снова образовались дела.

Нардис при виде выскользнувшей с кухни Кости враз проснулся и поспешил отпрыгнуть в сторону. Но поскользнулся в луже крови, с руганью грохнулся на пол. Запоздало рассмотрел, что творится у него под ногами. Издал какой-то непереводимый звук. А потом увидел меня во всей красе и замер.

— Ты… там… у тебя нож из груди торчит, — почему-то шепотом сообщил он, не смея лишний раз пошевелиться.

А, да. Забыл.

— Спасибо, — по привычке поблагодарил я и, вытащив из себя совершенно чистое лезвие, прямо в пижаме и тапочках вышел на улицу.