Фрау залигэ

— Ты так любишь рыбалку? — удивляется Петер.

— Ага! — кивает головой Ллойд. — Но не только ее. Здесь и без рыбалки много интересного. Ты бы знал, насколько сильно здешние пароходы отличаются от британских, — это же вообще другая школа судостроения! А еще здесь до сих пор попадаются большие многомачтовые парусники — я раньше таких и не видывал, разве что в книгах и на картинах. Красавцы!

— Так ты на судостроителя учишься, что ли? — удивляется Петер.

— Куда уж мне… — смеется в ответ Ллойд. — Не добрал я баллов, пошел на механический. В принципе, тоже неплохо. Да и с судостроителями я все равно дружу.

— Все равно странно, — недоумевает Петер. — У тебя же мама…

— Так у меня семья вообще странная. Мама — из ирландского королевского клана, а сама преподает в университете в Камбрии. Отец — ни в каком поколении не сид — а служит врачом в Доме Телери. А сама Телери Милосердная — ее же сиды чуть ли не как святую почитают! — так она моя… — Ллойд слегка запинается, — скажем так, близкая родственница — и притом редкостная зануда!

— Подожди-ка! — Петер, кажется, окончательно тонет в хлынувшем на него потоке информации. — У вас же в Гесперии республика — так при чем тут королевские кланы? И кто такая эта самая Телери Милосердная, и почему в ее доме не должны служить люди без сидовой крови?

— Конечно, республика! — гордо подтверждает Ллойд. — Только это, — он брезгливо морщится, — не мешает некоторым ее гражданам делить честные занятия на достойные и зазорные для них. Представляешь: праправнук какого-нибудь королевского бастарда мнит себя этакой важной персоной, которая должна править, а не служить…

— Это в Камбрии так? — удивляется Петер: всё, что он прежде слышал об этой стране, решительно противоречит рассказу Ллойда.

— Что ты! — Ллойд решительно мотает головой. — Такое только на самых дальних окраинах Гесперии осталось… — а потом печально добавляет: — Ну, и на Эрине еще. Очень уж там крепки древние традиции — и хорошие, и не очень.

— Выходит, фрау Этайн — не камбрийская сида, а ирландская? — недоумевает Петер.

— Она много где жила, — объясняет Ллойд. — И на Эрине, и в Арморике, и даже в Египте — но родилась все-таки в Камбрии. А то, что у нее фамилия О'Десси, — так это она с самым первым своим замужеством в ирландский клан вошла, да так в нем насовсем и осталась.

«Значит, фрау залигэ зовут Этайн О'Десси, — непроизвольно откладывает в своей памяти Петер. — И, выходит, в ее жизни было уже несколько браков». Отчего-то последнее обстоятельство не оставляет равнодушным Петрония, оно раздражает его, кажется чем-то неприятным, чуть ли не предосудительным. Петер хмурится, слегка краснеет. Потом он неожиданно для себя осознает, что, выходит, залигэ представилась ему как раз-таки по имени, а фамилию даже не назвала, — и сердце Петера делает пару ударов чуть сильнее и чуть чаще, чем обычно.

— А Дом Телери, — продолжает между тем Ллойд, — это такая организация, помогающая сидам. Большинство работающих в ней — и правда, сами тоже сиды, но это вовсе не потому, что туда других не принимают… Понимаешь, есть у нас такие проблемы, которые по-настоящему прочувствовать может только сид… Ну, или человек, проживший всю жизнь с сидами бок-о-бок, как мой отец. В Германии отделения Дома тоже есть — по крайней мере, в Кельне я одно видел.

Петер удивленно-вопросительно смотрит на молодого сида.

— У нас же сидов своих почти что и нет, — недоуменно произносит он наконец. — Говорят, есть пара деревень где-то возле Гейдельберга — и, вроде бы, всё. А от Гейдельберга до Кельна…

— Вот именно! Где сиды целыми поселениями живут — там они со своими проблемами и сами неплохо справляются, — раздается вдруг голос фрау Этайн, когда-то уже успевшей бесшумно зайти в комнату. — А теперь представьте-ка себе такую ситуацию: у сида начинается обновление, а он в это время находится в таких краях, где его соплеменников нет и отродясь не бывало. И вот лежит он без сознания, а вокруг никто не знает, что с ним делать! А ведь неграмотная помощь при обновлении — она может быть очень опасна… Или — такое, к сожалению тоже случается, — залигэ выразительно смотрит на Ллойда, — какой-нибудь безответственный юный сид-путешественник заводит роман с местной девушкой, потом отправляется дальше своей дорогой — а через девять месяцев у этой девушки рождается младенчик с острыми ушками. Знаете, что может случиться, если с ним будут обращаться как с обычным человеческим ребенком?

— Догадываюсь, — кивает головой Ллойд. Выражение лица у него становится мрачным-мрачным, а уши опускаются чуть ли не до щек. — Мама, ты же знаешь: с Эльзой с этой у нас не было ничего, кроме поцелуев!

— А это я на всякий случай напоминаю, — строгим голосом отвечает фрау Этайн, не отводя своих огромных зеленых глаз от сына. — Не каждый же раз я так вовремя в амбары заглядываю!

Ллойд, похоже, смущается еще больше, потому что щеки его вдруг становятся густо-фиолетовыми — правда, уши, вопреки всему, чуть приподнимаются. Зато Петер — он просто не знает, куда себя деть. И дело тут вовсе не в Ллойде: несчастный Петроний еще минуту назад даже представить себе не мог, что прекрасная дама, да еще и из королевского клана, может вслух обсуждать такие вещи. И, кстати, почему она сказала всё это на понятной ему латыни, а не на своем сидовском наречии?

— Ну вот, теперь вам, Петер, надеюсь, понятно, зачем нужен этот самый Дом Телери? — между тем продолжает залигэ. — А то иногда нас обвиняют, что мы только и норовим по всей Ойкумене расселиться и везде поддерживаем своих в ущерб остальным.

— В Камбрии и на Эрине такого не говорят! — вмешивается Ллойд. — Вот на юге Гесперии — да, доводилось слышать, — и он с отвращением фыркает.

— Да что о вашем юге говорить: там же до сих пор рабство не отменено! — встревает Петер — и вновь пугается своей наглости. Еще бы: в разговоре с приезжим иностранцем критиковать его страну!

Похоже, получается и вправду неловко: и фрау Этайн, и Ллойд сразу замолкают, переглядываются друг с другом своими огромными глазищами.

— Мы с этим справимся, я уверена! — твердо говорит фрау Этайн.

— Наш Сенат боится вмешиваться в жизнь новых провинций! — принимается объяснять взволнованный Ллойд. — В Кер-Cиди после Воссоединения настолько носятся с идеей возрождения Римской Республики, что готовы закрыть глаза на всё. На то, что в глазах даже самых отсталых, самых диких областей Юга, вроде Гельвеции, Британия всегда будет полуварварской страной — как когда-то Македония в глазах греков. На то, что многие южане, позабыв о злодеяниях Калигулы, Нерона и Домициана, мечтают не о Республике, а об Империи, что глаза их устремлены не в будущее, а в выдуманное прошлое, в мифический «золотой век», которого никогда не было! На призывы Валентина Аниция к отвоеванию Вечного Города, то есть к новой войне с Ломбардией, армия которой считается одной из самых сильных в Европе! Ну, и на рабство тоже. А про отношение южан к сидам — про него я уж вовсе молчу!

И Петеру, законопослушному подданному германского императора Фридриха-Августа Третьего, вдруг делается как-то не по себе.

— Почему же империя — это плохо? — перебивает он.

— Да потому что… — горячась, пытается что-то объяснить Ллойд, но его решительно прерывает фрау Этайн:

— Петер, понимаете: сейчас речь идет исключительно о нашей родной Камбрии — ну, и о Гесперии в целом, конечно, — но совсем не о Германии. Кто мы такие, чтобы судить о том, что хорошо, а что плохо в других странах, называющих себя империями? А что касается Рима… Больше полутора тысяч лет назад один великий грек, Гераклит из Эфеса, сказал…

— «Нельзя дважды войти в одну реку?» — продолжает фразу Петер, радуясь тому, что всё еще помнит кое-что из изучавшихся давным-давно, на втором курсе, диалогов Платона.

— Вот именно! — соглашается залигэ. — «Потому что и вода уже не та, и ты уже не тот». Видите, вы и сами всё поняли!

— Но такого продолжения нет ни у Платона, ни у самого Гераклита! — восклицает удивленный Петер. — Мы учили «Кратила» наизусть еще на втором курсе, но мне никогда не приходило в голову, что в этом кусочке о реке имеется в виду не только вода, но и сам человек. Неужели вы это сами придумали?

— Что вы, Петер! — смеется залигэ. — Это продолжение — его я еще в юности от мамы узнала, а она — от своего учителя. Так что ничего нового! К тому же сам Гераклит — он ведь обо всем сущем так говорил, а значит, и о людях тоже. Вот и мы, — залигэ вдруг становится совсем серьезной, — все равно не сможем вернуться ни во времена Сципиона, ни во времена Цезаря: ведь с тех пор и люди очень изменились, и сама жизнь тоже. Вы бы хотели жить без современной медицины, без железных дорог, без университетов? Между прочим, и наука тоже ведь за это время стала совсем другой: в нее пришли точные наблюдения и эксперименты, и теперь никому из ученых не придет в голову обосновывать свою точку зрения одними лишь софизмами или ссылками на авторитеты… Петерле, да что вы уши-то повесили?

А Петер, и правда, совсем сник. Ну как же это так? Мало того, что он фрау залигэ в подметки не годится, так еще и до Ллойда, оказывается, расти и расти… А ведь только что общался с ним как с ровней!

— Простите меня, фрау залигэ… Должно быть, я совсем никчемный, — мрачно вздыхает он после долгой паузы.

— Не выдумывайте, Петерле! — фыркает в ответ залигэ. — Просто вы еще очень, очень молоды — прямо как мой Ллойд. Всё у вас еще впереди — сами потом убедитесь!

— Куда уж мне до Ллойда… — Петер мрачно усмехается, машет рукой. — Он, по-моему, даже историю — и ту лучше меня знает.

— Да я просто повторил то, что говорят все мамины друзья — да и папины тоже, — хохочет Ллойд. — Ну не я же сам до всего до этого додумался!

Увы, от этого признания Ллойда Петер вовсе не испытывает облегчения. Наоборот, теперь ему, пожалуй, становится еще хуже — хотя, казалось бы, куда уж еще! В голову молодому человеку назойливо лезут самые мерзкие мысли: что он забыл всё, чему его учили в университете, что не знает самых элементарных вещей из древней истории, что, в довершение всего, вообще ничего не понимает в событиях современных… Должно быть, всё это ясно читается на его лице. Во всяком случае, фрау Этайн явно что-то замечает — и, кажется, решает вмешаться.

— Петер, а давайте вы нам расскажете о том, что вы изучаете, о своем дипломе, — осторожно, ободряюще улыбаясь, просит она.

И Петроний начинает рассказывать — сначала совсем робко, запинаясь и повторяясь, потом все увереннее и увереннее — сперва о племенах франков и алеманнов, обосновавшихся на берегах Рейна в VII веке от основания Рима, потом об их предшественниках-кельтах. При упоминании кельтов глаза Ллойда прямо-таки вспыхивают, да и фрау Этайн заметно оживляется. Увы, радость камбрийских сидов тут же исчезает: Петер добросовестно описывает страшную находку, сделанную четыре года назад мэтром Марком возле Гейдельберга, — несколько шахт с останками людей, некогда принесенных в жертву друидами.

— Как же это так?.. — растерянно произносит побледневшая залигэ.

— Мама, а ты вспомни рассказы про Аннон и его жрецов! — немедленно откликается Ллойд. Даже Петер, при всей своей житейской неопытности, замечает, как взволнован молодой сид, как неестественна его напускная бодрость.