Фрау залигэ

Ллойд исчезает за дверью, и вскоре оттуда раздается тихое, но настойчивое скворчание чего-то жарящегося, а по комнате распространяется аппетитный рыбный запах.

— Извини уж, это всего лишь lota! — Ллойд вносит в комнату к Петеру тарелку с большущим основательно прожаренным, а местами даже слегка подгоревшим куском рыбы, от которого валит не то пар, не то дым. — Зато я ее сам поймал и сам поджарил!

— Lota? — кажется, Петроний слышит это латинское слово впервые.

— Ну да. А, это же диалект — извини, не подумал… В общем, пресноводная треска. Вполне съедобно, — и Ллойд ставит тарелку на стул у изголовья кровати.

— Ты себе-то оставил? — доставшийся Петеру кусок кажется ему подозрительно большим.

— Разумеется, — довольно улыбается Ллойд. — И не только себе. Мне еще маму кормить надо — когда она проснется. Но сегодня ночью мне повезло: рыбина попалась огромная — явно больше трех килограммов! — и Ллойд гордо разводит руки чуть ли не на полруты, показывая размеры трофея.

— Ого! — Петер на самом деле видывал и даже сам ловил в Рейне рыб и побольше, в основном сомов и щук, но почему бы этому остроухому Ллойду не польстить — не корысти ради, а просто для улучшения настроения после неприятной деревенской истории? Правда, сам Ллойд не особо похож на огорченного — но кто ж его знает, что у него творится на душе на самом деле!

— Слушай, — продолжает Петер, за обе щеки уминая вполне даже вкусную, хотя и чуть пересоленную рыбу, — а почему бы тебе не представляться просто путешественником из какой-нибудь очень далекой страны?

— А зачем? — искренне недоумевает Ллойд. — Я же просто хочу объяснить, кто я такой, никого не обманывая. А сло́ва «сид» здесь, как я понял, никто не знает. Ну, или почти никто: ты первый, кого я встретил. Но ты же ведь историк, верно?

— Ну, какой я историк, — мнется Петер. — Мне еще диплом защищать предстоит — а я же писать его, честно говоря, только начал. А тут еще такая незадача с ногой, как назло…

— Все равно тебе до историка куда ближе, чем мне до инженера! — вздыхает Ллойд. — А насчет ноги — не переживай: скоро моя мама тебя на нее поставит — и доберешься ты запросто, куда собирался. Кстати, а что это за шум вокруг этих самых костей — не объяснишь непосвященному?

— А кто его разберет-то? — Петер пожимает плечами. — Мэтр Агрикола, например, считает, что это останки какого-то совсем древнего человека, еще очень похожего на обезьяну. Но он видел только зарисовки, сделанные мэтром Марком на месте, а не сами кости. Так что немудрено, что даже на кафедре с ним соглашаются не все. Кто-то говорит, что это кости дикого гунна времен Аттилы, кто-то — что это просто был какой-то уродливый, больной человек, — и всё вот в таком духе. На самом деле не все ведь у нас согласны с тем, что люди произошли от обезьян…

— А что, есть другие варианты? — Ллойд улыбается так же озорно, как это иногда получалось и у фрау Этайн. По всему видно, что никаких таких «вариантов» сид и представить себе не может.

— Да нет, в общем… — соглашается Петер. — Но… У нас же есть люди, которые понимают Священное писание буквально, — в том числе и среди преподавателей. Так они скорее поверят, что Господь создал прямо в земле кости никогда не живших на свете существ, чем допустят, что жизнь возникла на Земле не совсем так, как это написано в Ветхом Завете, — понимаешь?

— Пожалуй, понимаю, — кивает головой Ллойд. — Но знаешь, что я думаю… Лучше поговори об этом с моей мамой: она как-никак биолог, преподаватель в университете Кер-Сиди. А я-то больше «технарь», на инженера-механика учусь.

Нет, вот к такой новости Петер все-таки не готов! То есть о том, что в Гесперии, особенно в Арморике и на островах, женщины запросто могут заниматься научными исследованиями или преподаванием в университетах, он, конечно же, наслышан, но… Одно дело — быть в курсе чего-то с чужих слов, и совсем другое — столкнуться с этим воочию. Все-таки как-то привычнее, когда женщина посвящает себя семье и домашним делам: дети, кухня, церковь… Привычнее и, пожалуй, уютнее: вроде бы, всегда понятно, о чем уместно говорить с малознакомой дамой. А тут… Да даже если бы фрау Этайн и вправду оказалась могучей лесной колдуньей, он воспринял бы это куда как спокойнее! Растерявшийся Петер некоторое время молча хлопает глазами, пытаясь осмыслить услышанное и одновременно боясь сказать какую-нибудь глупость или, хуже того, что-нибудь оскорбительное для фрау залигэ. Как хорошо все-таки, что ее самой нет сейчас рядом!

Наконец, с трудом уложив в голове услышанное, Петер вновь обретает дар слова. Изо всех сил стараясь выглядеть спокойным и ничуть не удивленным, он нарочито бодро восклицает:

— А, так она биолог? Вот, значит, что у нее за «лесные дела»! Ничего себе отпуск!

— Вот-вот! — Ллойд вновь кивает. — Ведь решили же мы всей семьей: мама едет в Германию отдыхать перед обновлением. Именно отдыхать: любоваться видами Рейна и старинными за́мками, ходить в музеи и на концерты — и никаких дел! А пошло́ все сразу же не так. Папу с работы не отпустили, а меня одного мама не слушается. Ну, и набрала она с собой всего — и папок гербарных, и сачков, и ватных матрасиков, и морилок. В общем, не отпуск у нее получается, а экспедиция какая-то. Я уже, по правде говоря, даже радуюсь, что она твоим лечением занялась: хоть немного от своих травок и букашек отвлекается… Кстати, давай-ка я сейчас с тебя мерку все-таки сниму — а то мама мне, пожалуй, такую взбучку задаст, что мало не покажется!

Петер отставляет в сторону тарелку, опирается на край кровати, с трудом поднимается. Почему-то тут же опять дает знать о себе давно, вроде бы, уже затихший кашель. А нога… На нее сейчас страшно опереться, да что́ опереться — даже просто посмотреть! Петер и не смотрит, он просто аккуратно ставит ее на пол — но нога прямо-таки от пятки до колена тут же отзывается противной тягучей болью. И, видимо, чтобы отвлечь своего хозяина от этой боли, память начинает вбрасывать в сознание Петера засевшие в ней фразы и слова, произнесенные Ллойдом: «мы всей семьей», «перед обновлением», «папу с работы не отпустили» — и, почему-то, «ватные матрасики»… Интересно, а семья у нее большая? И кто все-таки у Ллойда отец? Тоже сид? Нет, разумеется, Ллойда об этом спрашивать нельзя — а то вдруг догадается, почему Петера интересуют такие подробности. Пожалуй, очень скверно выйдет! А вот про матрасики эти — про них, наверное, можно вопрос и задать — в нем ведь совсем, вроде бы, нет «двойного дна»…

— Так, держись-ка! — Ллойд решительно подставляет Петеру плечо. Странно: с виду такой худосочный и хилый, он легко принимает на себя вес далеко не малорослого Петрония и вполне успешно помогает ему перебраться из одной комнаты в другую — из спальни в гостиную. — А теперь обопрись вот на это! — и Ллойд подсовывает какую-то палку Петеру под мышку, отчего тому приходится приподняться на носке… — Нет, так, пожалуй, не пойдет. Сейчас передвину пониже — а пока опять подержись за меня!

Оказывается, Ллойд успел уже соорудить некое подобие костыля из трех палок. Одна палка длинная — опора, две другие совсем короткие — рукоятки, что ли? Каждая «рукоятка» прихвачена к опоре металлической полосой, согнутой наподобие хомута. Честно говоря, конструкция эта не кажется Петеру особенно надежной — тем более что железяки никак не закреплены на опоре и довольно легко скользят вверх и вниз. Высказывать свои замечания он, однако, не решается: как говорится, дареному коню в рот не смотрят. А уж когда ты и без того невольно оказался обузой для двоих путешественников, явно рассчитывавших на более приятное и увлекательное времяпрепровождение…

Ллойд, однако, быстро развеивает все опасения Петера.

— Это я такое устройство для снятия мерки придумал, — снисходит он наконец до объяснения. — Сейчас мы положение верхней опоры определим, потом я ее гвоздем зафиксирую, а тогда уж и нижней займусь.

В общем, всё оказывается не так уж и плохо. Вскоре Ллойд уже записывает мельчайшим почерком какие-то цифры на клочке бумаги, а Петер, с грехом пополам устроившись на колченогом табурете и угрюмо уставившись в пол, размышляет: как бы удовлетворить свое любопытство, ничем не выдав того, что им движет?

— Ну вот, готово! Теперь я в город — заказ делать, — гордо заявляет Ллойд. — Уши только замаскирую, пожалуй, — на всякий случай. Дай-ка я тебя обратно до кровати доведу — или тебе еще куда-нибудь нужно?

— Да нет, кровать мне сейчас — в самый раз, — отвечает Петер — и, внутренне ликуя: вот же он, удобный случай начать задавать вопросы! — тут же продолжает:

— Слушай, Ллойд, а что, кстати, такое, эти ватные матрасы?

— Какие матрасы?

Ллойд некоторое время с недоумением смотрит на Петера, потом вдруг хлопает себя по лбу.

— А, вот ты о чем! Ватные матрасики! Так это такие специальные штучки из ваты и бумаги, на которых мама из экспедиций насекомых привозит.

— Как это? Живых? — не менее недоуменно спрашивает Петер.

— Что ты! Мертвых, конечно. Если ей живые зачем-нибудь нужны — это совсем другая история: им же и вода понадобится, и кормежка, да еще и следить надо, чтобы они не заболели чем-нибудь или друг друга не повредили — а такое бывает часто. Какие-нибудь хищные жуки или кузнечики вообще могут друг друга съесть запросто. Но сейчас мама собралась, вроде бы, университетскую коллекцию пополнить — а для коллекций-то живые насекомые не нужны!

— Так в коллекциях же они на иголках, а не на матрасиках хранятся, — Петер, кажется, окончательно запутывается.

— На булавках, — тут же поправляет Ллойд. — Только вот накалывать их прямо в полевых условиях нельзя: во-первых, коробки — это чересчур громоздко, а во-вторых, сухие насекомые — они же хрупкие очень: расправленных, пожалуй, потом без потерь и не довезешь. Ну, а уж если в коробку какие-нибудь муравьи или другие вредители влезут… Ладно, я потом маму попрошу, чтобы она тебе свои сборы показала, — думаю, она согласится, и ты сам всё увидишь. А сейчас давай-ка я тебя до кровати доведу!

Вернув Петера в «спальню», Ллойд стремглав уносится прочь — должно быть, на поиски мастера. А Петер, плюхнувшись на кровать, едва сдерживает прямо-таки раздирающие его никак не совмещающиеся друг с другом чувства. С одной стороны, никуда не девается этот интерес к фрау Этайн, странный, явно нездоровый, подталкивающий к идиотским поступкам, — должно быть, только больная нога и удерживает его от какой-нибудь дикой выходки! С другой же… После разговора с Ллойдом воображение Петера упорно, вопреки отчаянному внутреннему сопротивлению, рисует ему картины, прямо сказать, малоприятные и даже отталкивающие: вот очаровательная дама роется изящными тонкими пальцами в сачке, вот она извлекает оттуда какое-то мерзкое толстобрюхое членистое создание, вот умерщвляет его, сжав между пальцами, и, наконец, заботливо укладывает отвратительный мохнатый труп на большой полосатый матрас… Бр-р!.. Да нет же… Ну не может же прекрасная залигэ давить насекомых пальцами! Петер пытается представить себе, как это делал бы он сам, — и одна лишь мысль о таком вызывает у него ужас и отвращение. «А может, ей и не приходится их давить? Может быть, у сидов такая кожа, что одно только соприкосновение с ней смертельно для насекомых?» И каким бы абсурдным ни казалось, по правде говоря, и самому-то Петеру придуманное им объяснение, он отчаянно, безумно хочет, чтобы оно оказалось правильным! Нет, ну как же некстати этот чертов Ллойд рассказал про все эти матрасы и сачки!