Семь минут до весны

Глава 17

Сумрак.

Тишина. Тепло.

Одеяло пуховое, тяжелое.

И боль.

Боль была всегда. К ней Райдо, если разобраться, привык, разобрал на сотни оттенков, на тысячи нюансов. Он складывал их причудливой мозаикой, получая от этого странное извращенное удовольствие.

Картина за картиной.

Перевал. Оплавленное жерло старой дороги.

И дороги иные, опустевшие по войне. На них порой попадались обозы, с крестьянами ли, с горожанами, которые бежали, сами не зная, куда, но в безумной надежде, что где-то там, за горизонтом, нет войны.

Обозы грабили.

И ладно, когда брали только добро, а ведь случалось что…

…Райдо помнил.

Дождь. Серый. Мелкий. И не дождь даже, но водяная взвесь, которой приходилось дышать. Влажная рубашка, прилипшая к телу, влажная куртка, влажные штаны и сапоги, готовые вот-вот расклеиться. Влажная сизая трава, и дорога, которую развезло.

Грязь под ногами чавкает, вздыхает.

Вонь.

Далекие дымы и близкие могильники, впрочем, могильник — это слишком громко сказано, здесь тела удосужились оттащить к обочине, хотя частенько бросали прямо там, на дороге.

Близкий лес прислал эмиссаров-лисиц, которые пытались отпугнуть обнаглевшее воронье. И птицы подымались с гортанными криками, тяжело, точно крылья не в состоянии были выдержать вес их раздувшихся тел.

Вороны отлетали и возвращались.

Гнали лисиц.

И тогда Райдо, кажется, подумал, что война — это естественное состояние мира.

Тогда он велел тела закопать. Приказом были недовольны. Нет, никто вслух возмутиться не посмел, но и без слов понятно.

Хоронить?

Людей?

Своих не всегда вытащить получалось, а это…

…пара семей… трое мужчин, женщины… дети… с детьми тяжелее всего было, и Райдо сам укладывал их в могилу, не способный отделаться от чувства вины.

Не он убивал, но…

…зачем они здесь, за Перевалом? Чего ради?

Боль спугнула воспоминание и о сырой могиле, которую лисицы разроют всенепременно, а если не справятся они, то волки подойдут…

…и снова духота.

Лето. Солнце жарит. Желтая трава, сухая, ложится на серую землю. И редкие порывы ветра поднимают мелкую пыль, которая забивается в глотку, в нос, лишая нюха. Райдо чувствует эту пыль сквозь чешую, сквозь толстую шкуру иного облика.

И готов душу продать за то, чтобы помыться.

Речушка есть, близко, в низине, манит запахом воды, синим зеркалом ее, близостью обманчивой, легкостью… чего проще — окунуться.

Но там, на илистом топком дне свернулись плети водяных ловушек.

Первую жертву они уже получили.

Терпеть.

И близость реки видится утонченной пыткой… колодцы отравлены… а своя вода, которая чистая, ее не так много, и надо ждать.

Там, в городе, есть запасы…

И жажда гонит в атаку…

…иссушенный пригород, мертвые деревья, которые вдруг оживают. И на перекрученных черных ветвях распускаются знакомые шары. Они лопаются беззвучно, расстреливая острые иглы вызревших семян.

И кто-то кричит…

…они застревают в этом треклятом пригороде, полном ловушек.

Сторожевые деревья. И плывунцы, которые раскрываются под ногами, хотя земля еще недавно была твердой, надежной… ловчие плети… водяные кони…

И ярость, которая растет день ото дня.

Прорыв.

И древнее кольцо городских стен, за которым прячутся люди… альвов там было немного, альвы всегда успевали уходить. А вот людям досталось.

Стаи не удерживали.

Снова боль… кажется, тогда и Райдо охотился… плохо помнит… много крови, слишком много крови. И он вот-вот в ней утонет.

Справедливо?

Он ни хренища о справедливости не знает, знает лишь, что больно ему… вот только боль иная.

— Райдо? — голос Ната пробивается сквозь призраки воспоминаний, распугивая их. Впрочем, эти если и отступят, то ненадолго. Райдо принадлежит им, а они принадлежат Райдо. — Выпей.

Вода.

Треклятая вода… сладкая и холодная… ледяная… ледышки хрустят на губах.

Нат молодец… сумел добыть… бестолковый только… приказ райгрэ нарушил… сбежал… герой-мститель…

…Иллэшем…

…городишко, который сдался сам, прислал парламентеров, среди которых особенно выделялся мэр. Старый седой человек с больною спиной, которую он мазал анисовой мазью, и запах этот намертво к нему привязался. Мэр говорил тихо и был печален.

Ему не хотелось войны.

И смерти не хотелось.

Он не требовал, он просил о том, чтобы в городе был порядок и…

…и подписав договор о капитуляции, вернулся к себе, чтобы принять яд. Он остался верен своей королеве…

…а Нат назвал его придурком. Зачем умирать?

А и вправду, зачем?

Боль же отступила… и с нею Райдо справится, как справлялся не единожды. Боль, если разобраться, пустяк… надо глаза открыть.

— Райдо…

…снова Нат. Упертый мальчишка. Привязался… как появился? Райдо не помнит… многое помнит, о чем рад был бы забыть, а это — нет…

Пришел.

Точно.

Незадолго до Иллэшема пришел… соврал, что ему есть шестнадцать, а потом уже выяснилась правда, и он опять бежать решил, только Райдо не привык, чтобы от него бегали.

Мститель несчастный.

Хочу убить всех альвов…

Почти сбылось, они не мертвы, конечно, они ушли из мира, а это — мало лучше смерти…

— Я суп сварил, — Нат рядом, Райдо слышит его запах… и еще что-то… — Тебе надо поесть.

Супы у него всегда дерьмовыми получались, этот не исключение, и Райдо попытался было отказаться от этакого обеда… или ужина? И вообще, который час?

И день какой?

Он хотел спросить, сумел даже рот открыть, и Нат воспользовался ситуацией.

Суп был мало того, что мерзким, так еще и горячим.

— Т-ты… — Райдо пришлось проглотить, хотя, кажется, если бы было чем блевать, его бы вывернуло. — Уг… угр… угробить захотел?

Говорить получалось с трудом, но все-таки получалось.

— Райдо! — голос Ната сорвался. — Ты живой!

Живой. Кажется.

— Живой… конечно… она говорила, что ты много сил… и она тоже… а Дайна уйти хотела, но я ее запер… и еще шериф приезжал дважды… и доктор, но я доктора к тебе не пустил… я ему не верю… врет много… они все ждали, что ты теперь точно…

— Не дождутся.

Он сумел-таки открыть глаза.

Плывет все.

Нет, это поначалу только плывет, глаза вот слезятся… Райдо промограется… когда-нибудь да проморгается… вот уже и лучше стало. Видна стена, потолок… потолки побелить надо… или покрасить… или что там еще делают, чтобы эти потолки были белыми, а не бледно-серыми, ко всему явно неровным.

— От дерьмо…

Голова кружилась.

И спину жгло… но боль — это ерунда.

— Что тут…

— Было? — Нат попытался сунуть еще одну ложку супа, но Райдо отвернулся.

Силы возвращались.

— Тебе надо поесть.

— Ты сам… пробовал?

— Мне зачем? — неискренне удивился Нат. — Я здоров. А овощные супы — для больных…

— Тогда прошу считать меня здоровым. Что было?

— Ты… совсем ничего не помнишь?

— Помню. Мирра. Шериф. Я обернулся… потом назад… Ийлэ еще была.

Нат кивнул и, наклонившись, понюхал собственный суп, пробовать, однако, воздержался. Порой мальчишка поражал Райдо своим благоразумием. Впрочем, это дерьмо можно есть только, если подыхаешь от голода. Райдо еще не дошел до такого.

— Она из тебя вытянула… ну, эту штуку… она ее посадить собирается! — Нат произнес это с немалым возмущением. — Сказала, что весной в сад… и вообще, она тоже жить хочет… то есть оно… оно теперь в доме…

— Охренеть.

— Она его поливать велела! Я говорил, чтобы выкинула… а она…

Нат насупился, но надолго его не хватило:

— Она сказала, что тебе надо спать… что во сне раны затягиваются легче… а они долго не затягивались… обычно же раз и все, а ты… и я вот… я уже начал бояться, что ты совсем…

— Сколько?

Райдо сумел поднять руки, на запястьях виднелись широкие рубцы, из новых, но затянувшиеся крепко. Ткань побелела и кое-где разглаживаться начала.

— Три недели.

— Три недели? — он удивился.

И тому, что был жив эти три недели, он прекрасно помнил, что собрался уже вернуться к исконной жиле, и тому, что ничего о них не помнит.

Было обидно.

Три недели подаренной жизни, которые напрочь из памяти выпали.

— Поешь… — Нат постучал ложкой по краю миски. — Тебе надо…

— Не настолько, — ответил Райдо, вспомнив мерзопакостный вкус варева. — Что ты туда сунул?

— Морковку. Лук. Сельдерей. Шпинат…

— Ненавижу шпинат.

— Он полезный, — Нат насупился и, зачерпнув ложку супа, который отчего-то был густым и цвет имел болотно-зеленый, с вкраплениями бурого, смело ее проглотил. Почти и не поморщился.

— Молодец, — похвалил Райдо.

И сесть попытался.

— Нельзя!

— Нат…

— Да?

— Я понимаю, что ты обо мне заботу проявляешь, — с каждой секундой становилось легче. И боль треклятая отползла, с нею это случалось и раньше, но ныне она вовсе почти утихла, что было непривычно. — Но края надо видеть. Я не…

— Ты три недели пролежал пластом! — Нат не собирался сдаваться. Он отставил миску с тем, что называл супом, хотя эти помои следовало бы отправить в помойное ведро. — Три недели! И спал… как будто мертвый… все и решили, что ты теперь точно помрешь! Поэтому и не трогали… я ждал, когда осмеляться… поймут, что ты не собираешься умирать и тогда… дом закрыл… и уйти никак… а кухарка больше не появляется, только Дайна… она сбежать пыталась, а я остановил… запер… злится очень.

— Нат…

— Да? — он замолчал и отвернулся. — Я за тебя боялся… знаешь, как боялся?

— Знаю. Хотя я вообще думал, что ты у нас бесстрашный.

Нат не улыбнулся.

Понял ли шутку? Или же та война, которая его искорежила, напрочь лишила его самой этой способности — улыбаться?

— Я боялся.

— Прости, — Райдо оставил мысль выбраться из постели. Во всяком случае, сегодня.

Три недели пролежал, так день еще потерпит, тем более, он и вправду не уверен, что способен встать.

— Все нормально… шериф хотел людей оставить… вроде как в помощь, но я их…

— Не пустил.

— Да. Я окна ставнями закрыл. И двери запер. И вообще… как ты учил.

— Молодец.

Кивнул, соглашаясь: Нат никогда не жаловался на недостаток уверенности в себе. И теперь похвалу принял как должное.

— Скажу Ийлэ, что ты… ну в общем…

— Как она?

Нат почесал ложкой переносицу, честно признавшись:

— Не очень… почти все время спит… а я один… с ребенком этим еще! А козу в дом взял, чтоб выходить пореже… она в красной гостиной.

— Чудесно.

Райдо представил себе козу в гостиной… красной… это та, с шелковыми стенами, с панелями из вишни и с вычурной низкой мебелью, которую матушка переслала. Райдо надеялся, что коза в полной мере оценит удобство этой самой мебели.

Помнится, некогда этот гарнитур весьма матушке нравился.

— Малышка?

— Спит. Ну или ест. Как когда. Еще ей нравится, когда на руках носят, — Нат вздохнул. — Выздоравливай уже… а то я с детьми не умею.

— Справишься… Нат.