Семь минут до весны

Нельзя было оборачиваться.

Нельзя.

Боль накатывала волнами, неровно, и волны сталкивались, гасили друг друга.

Плохо.

Но ничего… он полежит… пол холодный, а холод ныне союзником… и надо просто отдышаться. Проглотить слюну, и кровь вытереть… не хватало, чтобы Нат кровь заметил.

Ийлэ опять же.

У нее почти не осталось сил, а до весны надо дотянуть…

…ничего, почту Нат отправил…

…и оптограмму старому товарищу… и если письма есть шанс перехватить, то оптограмма… надо обождать пару деньков, аккурат, пока буря уляжется… и боль уйдет… уже отступает, наверно, решив, что хватит с Райдо… он получил урок… усвоил…

И поднявшись на четвереньки, Райдо пошел к двери.

За дверь.

Собачью голову посадили на крюк, а крюк приколотили. И от него несло металлом, кожей и… человеком. Слабый запах, слишком слабый, чтобы прочесть, незнакомый определенно, но Райдо его запомнит.

На будущее.

Собственное будущее представлялось Райдо… странным.

Ийлэ не знала, как долго он отсутствовал.

Четверть часа?

Час?

Вечность?

Она лежала, обнимая Нани, гладила мягкие ее волосы, вдыхала кисловато-молочный запах, удивляясь тому, что и ее, и запаха этого могло бы не быть, если…

Думать об этом было мучительно, но Ийлэ не способна была отделаться от мыслей. Не заноза, скорее старый больной зуб, который ноет и ноет.

Она пыталась.

Смотрела.

Нат разжигает камин. Возится долго, выкладывая дрова одному ему понятным узором. Он выглядит усталым и, пожалуй, еще более взъерошенным чем обычно.

Печальным.

Что в городе случилось? Не рассказал ведь… и если спросить, ответит, но Ийлэ молчит.

Пламя разгорается медленно. Оно пробует дрова, карабкается, рыжие побеги ползут по влажной древесине, которая темнеет при прикосновении их. Пламя прячется в трещинах и пепле, но не выдерживает, тянется к белым рукам Ната, на которых сегодня пятна особенно ярки.

Ийлэ смотрит и на них тоже.

— Я… козу сейчас… — ему тяжело разговаривать, и Ийлэ кивает.

Коза в коридоре. Ийлэ слышит и протяжный обиженный голос ее, и цокот острых копыт по паркету. Запах молока резкий, неприятный почти. И когда Нат возвращается, Ийлэ выскакивает из кровати. Она успевает добраться до ванной комнаты, до самой ванный, обындевевшей в ледяном доме.

Ее выворачивает густой кислой слюной, желудочной жидкостью, и долго, мучительно.

— Райдо позвать? — Нат не удивлен.

И занят.

Он поит Нани с ложечки свежим молоком, и та глотает. Ложку за ложкой, ложку…

…снова плохо. Не от молока, не от голода — Ийлэ не так уж долго оставалась голодной — сколько от поганых собственных мыслей. И она остается в ванной, на ледяном полу, вцепившись руками в край ванны, не способная отпустить уже его. Ее мутит, и дурнота отступает ненадолго, лишь затем, чтобы в новом порыве скрутить Ийлэ.

— Ийлэ? — пес пришел, когда она почти отчаялась, что кто-нибудь найдет ее здесь.

Кто-нибудь вообще будет ее искать.

Кому нужна альва?

— Ийлэ, что ты творишь… тут же холодно… — он ступал бесшумно.

Переоделся.

И обулся. В тапочки.

Зачем псу тапочки? Нелепость какая… Ийлэ сглотнула вязкую слюну.

— Пойдем, — пес присел рядом и принялся стягивать свитер. — Придумала… в ванной прятаться… что случилось?

— Ничего.

— Нани спит… и Ната я тоже отправил.

— Хорошо.

Странно, что она способна говорить, слова не захлебываются в ядовитой слюне.

— И ты пойдешь…

— Нет.

— Да, — на плечи упал теплый свитер. — Нам всем нужно поспать… отдохнуть…

— Что… случилось в городе?

Подумала, что не ответит, но Райдо вздохнул:

— Дайну убили.

— Нат?

Он покачал головой.

— Нат никогда не тронет женщину. Он… он многое видел из того, чего дети видеть не должны. И уже не ребенок… сегодня он меня спас. И ты тоже. Вы оба меня спасли, а должно быть наоборот, чтобы я вас…

Райдо заставил подняться.

— Я не хочу… спать не хочу…

— Хорошо, тогда не будешь… просто полежишь со мной, ладно?

Ийлэ кивнула.

— И мы поговорим.

— О чем? — на него смотреть нужно снизу вверх.

Он тогда не такой страшный.

И на пса не похож, как не похож и на человека, и на альва. Он существо из старого мира, из сказки… если не дракон, то кто-то вроде…

…драконы ищут сокровища.

— О чем захочешь.

Райдо довел до кровати.

Нат и вправду исчез, а камин разгорелся, и жар от него Ийлэ ощущала всем телом. Она, оказывается, замерзла… и наверное, не оттает. Она скорее растает, как тает льдина… но ей нельзя, ей надо до весны дотянуть, чтобы выполнить свою часть договора.

А Райдо позаботиться о малышке.

Вот она, лежит в корзине, сытая и сонная, и если еще не спит, то вот-вот уже.

— Ложись, — Райдо подтолкнул Ийлэ к кровати. — И закрывай глаза.

— Нет.

— Ладно, тогда не закрывай…

— А ты?

— И я не закрою. Я здесь, рядом. С краю. Хорошо?

— Да… наверное… не знаю…

— Ну, когда узнаешь, тогда скажешь. Вот так… — он подтыкает одеяло, Ийлэ оказывается в толстом матерчатом коконе, в котором ей жарко, но жар этот уютен. Он проникает сквозь корку льда, которой, казалось, она покрыта, и лед тает, он проступает сквозь кожу испариной.

А Ийлэ дрожит.

— Тише, маленькая моя…

— Я не маленькая…

— Маленькая. Вот дай руку, — он заставляет раскрыть ладонь и кладет на свою. Его рука и вправду огромна, широкая, жесткая.

С рубцами, которые не скоро исчезнут.

— Видишь, какая маленькая…

— Это ты… большой.

— Какой уж вырос, — он хмыкает. И носом трется о шею Ийлэ. Руку перекидывает через грудь, притягивает Ийлэ к себе. — Большой, а толку-то… у нас в семье я не самый сильный… и не самый умный… честно говоря, с умом у меня и вовсе не ладилось… учителя за старательность хвалили. Я и вправду старался, но… чего не дадено, того не дадено. Я особо и не переживал прежде.

— А теперь?

— И теперь не переживаю… умников хватает. А я вот… я не ума хочу.

— А чего?

— Счастья, — тихо ответил Райдо. — Можно быть сильным… и умным… и талантливым охрененно, но при всем этом не быть счастливым.

Ийлэ согласилась, просто потому что дрожать перестала. И было ей тепло, уютно и почти спокойно. Когда он рядом, ей всегда спокойно.

Так не должно быть.

— Я смешной?

— Нет.

— Хорошо… не то, чтобы я боюсь быть смешным… но как-то не хотелось бы, чтобы ты смеялась…

— Почему?

— Потому… закрывай глаза.

— Я… боюсь.

— Чего?

— Того, что проснусь, и все будет как раньше… не настолько раньше, когда… здесь… другие.

— Все хорошо, я не уйду, — он провел пальцем по шее. — И Бран не вернется… издох и хрен с ним…

Ийлэ согласилась.

— Я… я себя боюсь, такой, как…

— Не надо, ты хорошая.

— Нет.

— Хорошая… и теплая. Лежать вот уютно. Хочешь, я тебе страшную тайну открою? С детства ненавижу спать один. Раньше у меня медведь был, огромный, больше меня…

Ийлэ нахмурилась, пытаясь представить этакого зверя, но воображение подводило. Прежде всего потому, что она категорически не в состоянии была представить себе Райдо ребенком.

— Из шерстяной ткани сделан, не знаю, как она называется, но мягкой-мягкой была. И еще ему в голову мешочек с ароматными травами зашили, поэтому пах вкусно… я его очень любил. Обнимал и засыпал, как-то вот уютно получалось. И сны хорошие снились. Вообще я сны редко запоминаю, даже тогда редко, но точно знал — хорошие. Потом совсем вырос… и куда в школу с медведем? Сам понимал, что засмеют. А я по нему скучал дико… нет, там хватало всякого… после дома тяжело привыкнуть, что к дортуару, что к расписанию… к воде, которая вечно холодная… к пробежкам и… но я привыкал. А вот без медведя приходилось очень туго…

— Я вместо медведя?

— Неа… он был мягоньким, обнять приятно, а у тебя ребра торчат и позвоночник… и вообще, на тебя без слез не взглянешь. Но за неимением медведя, буду альвой довольствоваться.

— Я ее ненавидела.

— Кого?

— Ее, — Ийлэ попыталась подняться, но ей не позволили. — Когда только поняла, что беременна, то… я ведь даже не знаю, от кого из них… и она не виновата, а я все одно… их ненавидела, и ее тоже… все надеялась, что она… сама выйдет. У женщин бывает, когда… просто бывает… а она, наверное, тоже очень хотела жить. И жила. Росла… они не знали… наверное, им было бы плевать, но… или придумали бы что-нибудь для нас… он умел придумывать, но убивать не хотел. А когда мне становилось совсем плохо, то доктора приглашал… и тот приезжал… лечил, будто бы ничего такого не происходило, будто бы…

Она сглотнула.

Приезжал.

На двуколке своей, запряженной косматою, но крепкой лошадкой, которую отец подарил. Он оставлял двуколку на заднем дворе, выбирался, озирался, вздыхая тяжело… он вытаскивал свой кофр и медленно, но не настолько медленно, чтобы это разозлило псов, брел ко входу.

Раскланивался.

И вежливо спрашивал о делах или отвечал на столь же пустые бессмысленные вопросы.

Он делал вид, что не знаком с Ийлэ, что… просто выполняет свою работу.

— Оставь его… — шепот Райдо прогоняет призрак памяти. А ведь еще недавно Ийлэ казалось, что вместе с ненавистью сгорела и ее боль.

Оставит.

— Я не о нем хотела… я о себе… я сбежала, когда… когда они все умерли… я… я тебе потом расскажу, ладно?

Райдо кивнул. Если бы начал спрашивать, Ийлэ… Ийлэ не промолчала бы… но он не стал. Он лишь крепче прижал ее, повторив:

— Все хорошо…

Ложь. Нехорошо.

— Я ушла. Лес жил… он не совсем, не такой, как исконный… но мне хватило, чтобы… я пряталась… лес делился… ягоды, грибы… и зайцы тоже… или птица порой… я не знала раньше, что так смогу… теперь странно, что я тогда… я так…

…волчья нора, и волки отступают. Они знают, что сама Ийлэ слаба, но за ней стоит лес. И древние сосны скрипят, требуют уступить место.

В норе тепло.

И пахнет псиной, поначалу запах этот кажется Ийлэ тошнотворным. Поначалу ее тошнит от всего, от вязких ягод шелковника, заросли которого скрывают родник. От воды ледяной, с резким металлическим привкусом, от листьев кислицы и терпкой коры, которую Ийлэ разжевывает, пытаясь эту самую тошноту унять.

В норе безопасно.

Она преодолевает свое отвращение к запаху и закапывается в ворох прошлогодних листьев. Она лежит там долго, а волки бродят, переговариваясь раздраженными голосами.

Тявкают.

И скулят.

Старая сука с седою шерстью и обвисшим животом набирается смелости, она первой вползает в нору и долго тычется мокрым носом в шею Ийлэ. А потом, успокоившись — верно, сука решила, что Ийлэ одна из стаи, просто потерялась — принимается вылизывать ее. Волчица ворчит, утешает…

…и приносит мясо.

Она пробирается в нору и срыгивает куски его, темно-красные, в белой пленке желудочного сока. И волчица тявкает, требуя, чтобы Ийлэ ела.

Она и ела.

Она осталась в той норе, стараясь покидать ее как можно реже.

…и привела волкам косулю.