Непостоянная константа

Едва за ней закрывается дверь, как Леви цедит приглушённое проклятие и стискивает голову в ладонях. Злость на Микасу и её поступок клокочет в груди. Он всю жизнь избегал девственниц, наслышался о проблемах, которые это может принести. Кто мог подумать, что она осталась невинной? Когда Леви проходил обучение, друг с другом спали все, кому не лень. Знали, что потом могут не успеть. После первого же задания понял — умереть можно в любой момент. Между ним и остальными всегда стояли несколько рядов заслонов, сегодня Микаса с лёгкостью снесла один. Леви поднимается, берёт бутылку и делает длинный глоток прямо из горлышка.

Микаса стремительно проносится по коридорам, боясь встретить кого-нибудь по пути. Влетает в общую душевую, с лихорадочным остервенением сбрасывает одежду и вздрагивает от прикосновений первых капель успевшей остыть воды. Чужой запах въелся в кожу, она пропиталась им насквозь: сухим, терпким. С отчаянием водит мочалкой по телу и никак, никак не может от него избавиться. Первый всхлип прорывается сквозь стиснутое спазмом горло. В какой-то момент Микаса перестаёт понимать, что плачет, перестаёт ощущать холод, просто водит, водит мочалкой, глядя прямо перед собой в размытую слезами стену.

На утро Микаса смотрит прямо, не пряча глаза, и Леви это нравится. Ему нет дела до её переживаний, но лишних проблем, если она что-то себе надумает, хотелось бы избежать. Голова забита другими вещами, в них нет места девчонке, решившей поиграть в никому не нужное благородство.

Она не собирается думать о том, что произошло. И даже почти не думает, лишь иногда, встречая капитана в обеденном зале, невольно провожает взглядом. Сердце и душа принадлежат Эрену, и это самая естественная в мире вещь. Микаса обязана Эрену не только жизнью: она бы никогда не стала той, кем является, если бы не он. У Эрена есть особенность, которой он сам не придаёт значения — он умеет воодушевлять. Вытаскивать наружу скрытое, вселять уверенность в своих силах, даже если сам в них толком не верит. Микаса зарывается носом в шарф, прячет тревогу: если сердце и душа отданы Эрену, каким образом тело попало в чужие руки? Чем она думала, когда пришла к капитану? И почему теперь, цепляясь взглядом за него, не может избавиться от воспоминаний? Почему при звуке холодного равнодушного голоса сердце сжимается, и стыд накрывает удушливой волной? Она помнит слишком много из того, что стоило бы забыть. Понимает, что это ничего не значит, ничего не меняет и никогда не изменит, и всё же, глядя на то, как шевелятся его губы, отдающие распоряжения, чувствует их мягкую влажность слишком отчётливо.

Четыре дня она пытается вернуть утерянное равновесие. Постоянно приходит к Эрену, запертому в клетке, и постоянно испытывает вину за то, что почему-то считает предательством. Даже если самому Эрену плевать на её личную жизнь.

— Что ты об этом думаешь, Микаса?

Саша толкает в плечо, выдёргивая из мыслей. Микаса хмурится, поворачивает к ней голову и ожидает продолжения.

— Ты где была? — фыркает Саша, хрустя огурцом. — Я думала, ты уже будешь обивать порог капитана Леви или командующего.

— Ты о чём? — противный холодок пробегает по спине. О чём вообще речь?

— Эрена отправляют в столицу. Скорее всего, чтобы казнить. А командующего Эрвина и капитана Леви вызывают на допрос, возможно, их тоже ждёт трибунал. Командующего уж точно могут разжаловать. Об этом уже час говорят, неужели ты не слышала?

Саша таращит глаза, недоверчиво качает головой, а Микаса пытается заглушить шум в ушах и растущую панику. Эрена казнят. Казнят. Казнят. За что?! И почему никто не хочет попытаться это остановить? Почему никто не может этого сделать? Она резко поднимается, опираясь о стол, и обводит притихших друзей решительным взглядом.

— Я поговорю с капитаном, может, он объяснит, что происходит.

— Если захочет с тобой разговаривать, — хмыкает Жан, складывая руки на груди. — Не думаю, что офицерам нравится происходящее, но они явно не станут откровенничать с новобранцами.

— Посмотрим, — цедит Микаса.

Снова вечер, снова коридор, снова тишина, но в этот раз нет и капли страха, напротив, от злости и желания сделать хоть что-то она почти бежит. Стучит, едва оказавшись перед дверью, с трудом заставляет себя ждать, а не снести её с ноги.

— Опять ты, — констатирует Леви, глядя сквозь неё.

— Почему вы не хотите ничего сделать? Почему позволяете забрать Эрена? — Микаса атакует с порога, делает шаг навстречу. Взгляд капитана стекленеет, и без того тонкие губы сжимаются в едва различимую линию.

— Ты забываешься.

— Он — наша надежда, надежда на спасение человечества! А вы бросаете его, как кость, королю, чтобы прикрыть свои задницы?!

Рывок, и Микаса оказывается прижата к стене внутри комнаты. Дверь с грохотом захлопывается, а сердце, подпрыгнувшее в горло, стучит в чужое предплечье. У Леви даже дыхание не сбилось, а Микаса хватает воздух широко раскрытым ртом.

— Ты забываешься, — повторяет он, почти касаясь кончиком носа её носа. — Обсуждать и осуждать решения руководства ты не имеешь права.

— Вам плевать на Эрена, так? — хрипло цедит Микаса, впиваясь стальным взглядом прямо в ледяные глаза.

— Мне плевать на всех, кто представляет угрозу для человечества. — Леви удивляется — почему вообще что-то ей отвечает? План, который поможет не только сохранить жизнь Эрену, но и спасти Эрвина от обвинений, почти готов. Упрямая девчонка, не смогла потерпеть до завтра, когда всё станет ясно.

— Знали бы те, кто вами восхищается, что на самом деле в вас нет и капли благородства, — ядовито выплёвывает Микаса, стараясь держать руки прямо, не вцепляться в сжимающее горло предплечье, не показывать, как начинает печь лёгкие.

— Мой долг — защищать этот мир, а игры в благородство оставь другим.

Видимо, заметив, как натужно покраснело её лицо, Леви ослабевает хватку, чтобы в следующую секунду крепко сжать её шею и встряхнуть, заставляя затылок больно впечататься в стену. Микаса приглушённо, зло шипит, возвращает яростный взгляд, презрительно кривит губы. Желание разбить надменное лицо проносится по нервам, и руки сами сжимаются в кулаки. Ей никогда не победить капитана в рукопашном бою, хотя по силе они практически равны — не хватает опыта. И всё же хочется встряхнуть его, заставить услышать, причинить боль, хоть немного равную той, что сейчас испытывает она. Хотя бы физическую. Не думая, Микаса делает выпад и впивается в его пах, крепко удерживая. Капитан щурит глаза, пальцы на шее смыкаются сильнее, и Микаса повторяет его движение. На ощупь он мягкий, маленький, ничего общего с каменной твёрдостью, что безжалостно таранила несколько дней назад.

— Это не самый благородный приём, не находишь? — спокойно спрашивает Леви. — Думаешь, если оторвёшь мне яйца, сможешь спасти Йегера?

— Нет, — усмехается Микаса, болезненно морщась — на шее наверняка останутся следы. — Может, без ваших стальных яиц вы начнёте думать о других, не только о себе. Хотя, — она перебирает пальцами мошонку, — не такие уж они и стальные.

Рука на шее вздрагивает. Чуть заметно, но покрасневшая, натёртая кожа ощущает эту лёгкую дрожь.

— Убирайся отсюда, пока я не велел запереть тебя на гауптвахте за неподчинение офицеру, — вопреки словам, он продолжает крепко удерживать её, прижимая к стене. Вторая ладонь опускается рядом с её виском, и Микаса думает: одно движение, и он попросту задушит обеими руками. Даже если она и в самом деле всё ему оторвёт.

— Я ничего не нарушаю, — тихо отвечает Микаса и снова, на пробу, перекатывает мошонку между пальцев. Лишь ненадолго ослабить его контроль и на самом деле бежать отсюда без оглядки. Чем она снова думала, когда пришла? К кому вообще пришла за ответами? Лучше бы спросила капитана Ханджи.

— Для начала, ты нарушаешь мои личные границы, — с обманчивой леностью тянет Леви. Микаса не прекращает движений, заворожённо наблюдая, как медленно расширяются его зрачки, а радужка темнеет.

— В прошлый раз вы не возражали, — шепчет, пьянея от собственной смелости. В широко раскрытую ладонь бьётся пульс, там дёргает, медленно увеличиваясь в размерах, обманчивая мягкость.

— Ты либо слишком храбрая, что навряд ли, либо глупая. Я придерживаюсь второго варианта.

Тяжёлый взгляд падает на приоткрытые губы, и Микаса невольно облизывает их, разом пересохшие. Сердце, и без того стремительно колотящееся, сходит с ума окончательно, в ушах тонко, протяжно звенит, то ли от начавшейся гипервентиляции, то ли от адреналина. Большой палец очерчивает подбородок, Микасе кажется, что она чувствует каждую шероховатость на мозолистой поверхности. Она пытается сглотнуть, но вязкая слюна растекается по рту, не достигая горла. Как во сне, её свободная рука тянется к его щеке, но замирает в миллиметре от кожи, перехваченная его ладонью. В запястье больно впиваются пальцы, костяшки саднит от резкого удара о каменную стену высоко над головой. Микаса сдавленно выдыхает, чувствует чужое дыхание на своём лице, хотя капитан по-прежнему не двигается. Запоздало понимает: он едва сдерживается, дышит тяжело, сохраняя последние крохи хрупкого самоконтроля. Возможно, всё ещё думает — не проще ли убить. В её ладони уже знакомая твёрдость, и рука скользит по ней, по всей длине сквозь брюки, странно нетерпеливая.

Микаса всё ещё зла на него, хотя сейчас с трудом вспоминает причину. И уж точно не планировала повторять тот единственный раз, но в то же время хочет снова ощутить его губы на своих, почувствовать жар, сладкое томление, которое уже напоминает о себе слабыми импульсами внизу живота. Хочет дать выход этой отчаянной злости, и знает, что он злится не меньше, и прежде всего, пожалуй, на себя. Это видно по ярости, прорывающейся сквозь темноту зрачка. По тому, как лихорадочно взгляд скользит по её лицу, снова и снова падая на губы. Наконец их взгляды пересекаются, одинаково горячие, упрямые. Они держатся друг за друга, как за якорь, позволяющий оставаться на месте, не двигаться, только путать дыхание.

Губы покалывает, сердце замирает, когда Леви делает первое движение навстречу, впиваясь жёстко, стукаясь зубами и проталкивая язык глубоко в рот. Хватка на шее ослабевает, пальцы путаются в волосах, когда он притягивает её голову к себе, крепко сжимая начинающее неметь запястье, переплетая их пальцы. Микаса отпускает его, обхватывает торс, мнёт рубашку на пояснице, когда его тело вдавливается в неё. Кровь вдруг становится невыносимо горячей, ядовитой кислотой несётся по венам, собираясь между ног. Дикое желание — почувствовать его всего и сразу, лишает последних остатков благоразумия. Бежать уже поздно.

Леви отпускает её голову, не отрываясь от губ, тянется к дверной ручке, на ощупь скользит по ней вниз и поворачивает ключ. Сухой щелчок, его руки ложатся на ягодицы и отрывают от пола. Микаса тут же обвивает его ногами, пропускает руки подмышками, выгибает шею, подставляя под поцелуи. Со слабым выдохом падает на кровать и сдавленно мычит в его рот, вслепую шаря по рубашке, выдёргивая её из брюк. Он заводит руку за спину, стаскивает её через голову, не расстёгивая, ломкими выдохами обжигает ключицы, ловко справляется с пуговицами, сдирает рубашку с Микасы, рывками обнажая плечи, предплечья. Она привстаёт, помогает вытащить из-под спины, и тут же тянется к его губам.