Непостоянная константа

3. В опасной близости

Война вспыхивает с новой силой, стремительная, не даёт перевести дух. Микаса почти не видит Леви, а когда видит, не до разговоров по душам. Вместе они действуют чётко, слажено, как и положено членам одной команды. Не ищут друг друга глазами в горячке боя.

Очередное нападение на Эрена, ранение командующего Эрвина, волнения в столице и, наконец, правда о королевской семье — мозг работает на пределе, в редкие минуты отдыха Микаса либо устаёт настолько, что не может закрыть глаза, либо спит, вздрагивая во сне. Эпицентр взрыва — вот где они сейчас находятся, тут только надеяться, что не придавит обломками.

Леви давно ждал чего-то подобного. Несложно сложить два и два и понять, что власть висит на волоске, который готов оборваться от малейшего движения. Он даже не удивляется, когда оказывается, что Криста, один из новобранцев, — на самом деле королева Хистория. Не удивляется и тому, как передавалась власть в семье Райсов. Мудаки все до одного, кто бы сомневался. И только слова Кенни выбивают почву из-под ног. Жизнь в Подземном городе давно растворилась в тенях, но робкая надежда мальчишки на то, что за ним пришёл отец, а после — её смерть и понимание, что его снова бросили, питали злость, наполняли силой. Сейчас ему не хуево даже — пусто. Кенни Аккерман лежит под свежим холмом на опушке леса. А Леви Аккерман ничуть не лучше живого трупа. Казалось бы, и скорбеть не о чем, а грудную клетку изнутри так подпирает, что дышать тяжело.

Ключ от шкафа, в котором хранятся эмоции, Леви достаёт редко. Не заглядывает внутрь, просто швыряет новый обрывок души и с грохотом запирает дверь. Совсем недавно он забросил туда новость о том, что, возможно, все титаны — обычные люди. Следом: очередные сомнения в том, что поступает правильно. Слишком часто в последнее время используется этот шкаф, на нём даже пыль не успевает собраться.

Коронация королевы Хистории проходит ярко, пышно. Леви смотрит на толпу и думает: всё не напрасно. Каждая смерть во благо продолжения жизни. А он — один из винтиков в отлаженном механизме защиты, хорошо смазанный, крепкий. Прослужит долго. Сыворотка, которую отдал Эрвин, лишнее тому подтверждение. Леви знает, что ему верят, но полагаться на чужую веру — гиблое дело. Достаточно верить самому себе. И всё же, когда Хистория в окружении прежнего отряда решается ударить его в коридоре, ему вдруг становится легко. Так легко, что даже искренняя улыбка кривит губы. Он поднимает глаза и встречается мимолётно взглядом с Микасой. В последние несколько дней они почти не расставались, но это время смылось в бессоннице, постоянном напряжении и упрямом желании победить.

Леви проходит мимо, оставляет её позади и даже не удивляется, когда она не приходит к нему ночью.

Впервые за всё время, как они покинули замок, у Леви своя отдельная комната, и впервые он чувствует собственное одиночество. Пробует его на вкус, всматриваясь в темноту за окном, прислушиваясь к крикам празднующих. Он не может вспомнить, почему не остался там, почему не сидит сейчас в кругу друзей, для чего вообще ушёл раньше всех. Поворачивается на спину, смотрит в слишком высокий потолок, лепнина которого теряется в тени. От простыней слабо пахнет лавандой, и ванна была приятным завершением вечера. Но всё равно в груди свербит что-то, то спускаясь к желудку, то поднимаясь в горло. Леви раздражённо выдыхает, садится и ерошит волосы. Надо было прихватить с собой хотя бы бутылку вина. Никому не нужная гордость. Можно крикнуть слугу, дворец кишит ими, и Леви решается. Зажигает лампу, находит приготовленный халат — одежду забрали прачки, к утру вернут. Подходит к двери, распахивает её и утыкается взглядом прямо в серые, подёрнутые дымкой глаза. Одежда в беспорядке, глаза горят, на груди расплылось тёмное пятно.

Микаса глупо улыбается, качает бутылкой в воздухе, тянет с несвойственной приветливостью:

— Капитан Леви-и! Как дела?

— Ты напилась, — констатирует он очевидное. Пусть сердце вдруг разрослось, подпёрло лёгкие, он должен злиться. Должен же? Но вместо того, чтобы отчитать и отправить спать, он хватает её запястье и втаскивает внутрь, пока никто не увидел. Тяжело вздыхает, когда ноги Микасы сплетаются между собой, тащит её к креслу, усаживает, а сам скрывается в ванной. Когда возвращается — Микаса сидит на месте, улыбается жуткой, приклеенной улыбкой. Скрестив руки на груди, Леви смотри на неё, давясь заготовленной нотацией.

— Что будет дальше, капитан? — тихо спрашивает Микаса. Поднимает на него потерянный взгляд. Леви хмурится, пытаясь понять, о чём речь, когда она добавляет: — С нашим миром. Что с ним будет дальше?

Леви облегчённо выдыхает — на другой вопрос он не смог бы найти ответ. Пожимает плечами, спокойно отвечает:

— Дальше будет жизнь.

Он осторожно забирает у неё бутылку, ставит на стол и смотрит на опущенные плечи. Острые позвонки проступают под кожей чуть ниже волос. Хочется коснуться их, погладить, зарыться ладонью в мягкие пряди на затылке. Леви гасит это желание, возвращаясь к Микасе, прислушивается к чему-то и решительно поднимает её, держа за плечи.

— Мы заделаем пролом в стене Мария, — бормочет Микаса, — а потом перебьём всех титанов внутри, да? А что потом?

— Какая разница? — бросает Леви, подталкивая её к двери в ванную. Микаса покорно перебирает ногами, но на пороге ведёт плечами, сбрасывая его руки. Поворачивается к нему, смотрит в упор.

— Что значит: какая разница? Вам действительно всё равно?

Вопрос в её взгляде именно тот, которого он боялся с самого начала. Ненужный. С ответом, который им обоим необходимо узнать. С ответом, которого оба не знают. Леви неслышно вздыхает, подводит к ванной. Большая, округлая, она стоит прямо в центре, уже наполнилась тёплой водой и прячется за шапкой пены — в королевском дворце знают толк в удовольствии.

— Вы заканчиваете так любой неудобный разговор, капитан? — бормочет Микаса, когда он начинает её раздевать.

— Любой, когда мне надо, чтобы собеседник смог связно говорить. Или ты предпочитаешь другие методы, чтобы быстро протрезветь? — его глаза опасно сверкают, хотя она точно знает, что угроза — пустая. К тому же Микаса слишком соскучилась по его прикосновениям, пусть даже сейчас в них нет ничего интимного. Когда она остаётся полностью обнажённой, Леви брезгливо оттаскивает одежду в угол — с утра свежая, сейчас она провоняла потом и вином. Микаса уже забралась в воду, сидит, прикрыв глаза. Он садится на корточки за спиной, кладёт руку на бортик.

Розовая кожа, тонкие ключицы, шея, словно специально изогнутая, притягательная. По нёбу прокатывается воспоминание о медовой акации, во рту пересыхает.

— Вы так и не ответили, — напоминает Микаса, не открывая глаз.

— Не помню, какой был вопрос, — ровно отвечает Леви.

— Что будет дальше?

— На этот я уже ответил.

— Нет. — Микаса проводит по шее, оставляя хлопья белой пены, спускается вниз, и Леви невольно сглатывает, когда рука скрывается под водой. — Знаете, — продолжает она задумчиво, вновь возвращая руку на бортик, — я думаю, вы просто понятия не имеете, что сказать. И это вас бесит. А ещё бесит то, что я сейчас сижу здесь, а вы не хотите меня прогонять. Или не можете. — Микаса смотрит через плечо, слишком ясным, серьёзным взглядом. — Потому что боитесь. Потому что…

Ладонь Леви ложится на её затылок, и голова Микасы резко скрывается под водой. Пальцы цепляются в бортики, нога взлетает, брызги и пена летят в стороны. Леви, успевший подкатать рукав халата по локоть, отпускает её и ждёт, когда вынырнет. Микаса показывается моментально. Отплёвывается, зло сверкает глазами.

— Конечно, чего ещё можно было от вас ожидать?! От каждого неудобного вопроса вы бежите!

Бульк! Она снова ныряет, но на этот раз он не спешит отпускать. Дожидается, пока пальцы не начинают скрести запястья, и даже после держит ещё несколько секунд.

— Наговорилась? — холодно уточняет он, поднимается и поправляет рукав. С сожалением отмечает, что тот всё-таки намок. Микаса угрюмо смотрит на него, тяжело дыша. Волосы облепили лицо, чёлка наполовину скрывает глаза. — Когда придёшь в себя, выходи.

Леви подбирает одежду и выходит. Выбрасывает её за дверь своей комнаты, знает — подберут, постирают и вернут. К утру.

Зачем надо усложнять? Может, потому что они и так уже всё усложнили, дальше некуда? Эрвин был прав — с этим надо было заканчивать раньше. Раньше их разговора, раньше, чем правда начала всплывать. Раньше, чем он позволил ей подобраться слишком близко. Леви открывает вино, достаёт два бокала, но, помедлив, наполняет только один. Осушает залпом. Полусладкое, красное, густое, то, что надо. Поворачивается на звук шагов и не успевает увернуться от хлёсткой пощечины. А может, просто не хочет. И всё же перехватывает вновь занесённую руку, удерживает вторую и с лёгкостью избегает удара по голени.

— Ненавижу! — Микаса бьётся в его руках, пытаясь сделать подсечку. — Устала! Отпустите меня, наконец! Просто отпустите уже!

Леви моментально разжимает руки, отталкивает её от себя и на всякий случай отступает за кресло. Щека горит — рука у Микасы тяжёлая.

— Я тебя не держу.

— Вы знаете, что я имею в виду! — рычит Микаса, рывком головы сбрасывая чёлку с глаз. — Не держите, но и не даёте уйти! Вам просто удобно!

— А тебе разве нет? — Леви склоняет голову набок, рука рассеянно поглаживает обивку, но Микаса знает — его расслабленность напускная. Захочет — и кресло полетит прямо в неё. Захочет, выставит за дверь как есть — голую, мокрую. Она упирается подбородком в грудь, дышит загнанным зверем, лихорадочно сжимает и разжимает кулаки. Можно разнести комнату в щепки, только что это изменит?

— Не знаю, — наконец отвечает Микаса глухо, поднимает глаза. Даже в глупом пушистом халате он выглядит невыносимо далёким. Между бровей чуть заметная складка, нечитаемая ртуть в радужке, за которой прячутся все эмоции.

Повисает горькая, тяжелая пауза, переполненная криками умирающих надежд. Микаса обнимает себя за плечи, медленно подходит к креслу, опирается о него коленом и дыханием сжигает кожу на его челюсти, он чувствует запах пепла.

— Отпустите меня, — просит еле слышно.

Леви молча тянется к её щеке, поглаживает костяшками пальцев, следя за своим движением. Обводит контур губ, ведёт по носу вверх, касается брови, виска, пропускает влажные волосы сквозь пальцы. Смотрит прямо в глаза, и его ответ она скорее чувствует, чем слышит перед поцелуем:

— Не могу…

Она сидит на коленях, спиной к нему, на скомканной простыне пляшут тени в такт медленному раскачиванию. Его ладони блуждают по её груди, обводят выступающие рёбра, пока губы исследуют шею, покусывают линию челюсти. Микаса поворачивает голову, пытается поймать, втянуть в поцелуй, и тихо стонет, когда он делает резкий выпад, удерживая за бёдра. Пустота в голове, в сердце, во всём мире пусто. Остались только пышущие жаром тела, стоны и выдохи. Микаса нетерпеливо елозит на нём, подгоняя, чужим, надломленным голосом шепчет:

— Леви…

Два слога, от которых нейронная сеть вспыхивает, отзывается пульсацией по всему телу. Леви резко выпрямляет колени, и Микаса падает перед ним, утыкаясь лицом в подушку. Мышцы спины выделяются чётким рисунком, Леви ведёт по ним, светлые полосы остаются на коже. По позвоночнику вверх, к густым коротким волосам, которые не намотать на кулак, но можно потянуть, заставить поднять голову, чтобы слышать. Слышать, как она непрерывно шепчет его имя, задыхаясь, сжимая углы подушки. Одной рукой он держит её бедро, сжимает с силой, не думая, что на завтра бледная кожа расцветёт тёмными пятнами. Берёт жёстко, не останавливаясь, сам начинает задыхаться. Пальцы на затылке слабеют, разжимаются, падают на шею, не позволяют снова уткнуться в подушку. Ему надо слышать каждый звук, каждый стон, словно без них всё потеряет смысл. Леви дышит так часто, что темнеет в глазах. В глотке толпится множество фраз, привычных, пошлых, горячих. Он давится ими — не для неё предназначены. Ловит меняющуюся тональность стонов, стискивает зубы, запрокидывая голову, прижимается со всей доступной силой, так глубоко, словно кожа срослась, переплелись мышцы. На самой периферии слышит тихие всхлипы. Наверное, надо узнать их причину, но Леви не может найти в себе сил, чтобы пошевелиться, разъединиться и снова стать половиной, не целым. Поэтому продолжает держать узкие бёдра, неосознанно впиваясь в них сильнее. И лишь спустя полминуты приходит в себя.