Титус Гроан

ВТОРОЕ ЯВЛЕНИЕ БЛИЗНЕЦОВ

В тот самый миг, когда Флэй выходил из спальни Фуксии, Стирпайк отодвигал свой стул от обеденного стола Прюнскваллоров, за которым он, в обществе Доктора и сестры его, Ирмы, имел удовольствие управиться с нежнейшим цыпленком, салатом и графином красного вина; теперь на маленьком столике у камина, в теплой близости коего все трое намеревались скоротать несколько ближайших часов, их поджидал черный кофе. Стирпайк встал первым и успел скользнуть вкруг стола, чтобы выдвинуть кресло из-под госпожи Прюнскваллор и помочь ей подняться на ноги. Более чем способная позаботиться о себе, что она, собственно говоря, и делала уже многие годы, Ирма, тем не менее, принимая вертикальное положение, грузно оперлась на его руку.

До самых лодыжек Ирму окутывали темно-бордовые кружева. То, что всякое платье ее должно прилегать к ней так плотно, как если б оно составляло дополнительный кожный покров, являлось для Ирмы условием непременным, тем паче, что у нее, более чем у кого бы то ни было, имелось что скрывать – костные выступы, которыми наделила ее Природа и которые женщины в большинстве своем видоизменяют, облекая их укромными наслоеньями жира.

Волосы Ирмы были нынче зачесаны назад ото лба с еще даже большей заботой о точной симметрии, чем в ночь, когда Стирпайк впервые увидел ее; в лежащем много ниже шеи сером плетеном узле – в твердой, точно булыжник, кульминации ее прически, – всякий волосок занимал, не выбиваясь, отведенное ему место.

Доктор уже приметил, что сестра сидит теперь за своим туалетом все дольше и дольше, благо времени на это занятие она и прежде тратила поболе, чем на все остальные; Доктор усматривал здесь парадокс, живо его забавлявший, поскольку сестра, даже на братний взгляд, несла жестокое бремя фамильных черт. Когда она приблизилась к своему стоявшему слева от камина креслу, Стирпайк снял с ее локтя руку, отпихнув ногою кресло Доктора – Прюнскваллор тем временем задергивал шторы, – и пододвинув поближе к огню небольшую софу.

– Не сходятся – я говорю: не сходятся, – сказала, разливая кофе, Ирма Прюнскваллор.

Как ей удавалось вообще что-то увидеть сквозь темные стекла, не говоря уж о том, сходится нечто или не сходится, оставалось загадкой.

Доктор Прюнскваллор, уже устремившийся к своему креслу, на пухлом подлокотнике коего неуверенно балансировала, ожидая Доктора, чашка кофе, замер и прижал к подбородку переплетенные пальцы.

– Что ты имеешь в виду, дорогая? Говоришь ли ты о сопряжении душ, ха-ха-ха! – о парных духах, взыскующих один другого, дабы совокупиться в гармоничном союзе? Ха-ха! ха-ха-ха! – или слова твои имеют касательство до предметов более приземленных? Просвети меня, любовь моя.

– Глупости, – сказала сестра. – Посмотри на шторы. Я говорю: посмотри на шторы.

Прюнскваллор в один мах повернулся на месте кругом.

– На мой взгляд, – сообщил он, – они выглядят в точности так, как и следует выглядеть шторам. В сущности говоря, это и есть шторы. Что одна, что другая. Левая штора, любовь моя, и штора правая. Ха-ха! Я совершенно уверен – это шторы!

Ирма, надеясь, что Стирпайк смотрит на нее, опустила чашку на стол.

– А что между ними, я говорю: что находится между ними? – Кончик носа ее чуть зарумянился, согретый ощущением одержанной победы.

– А между ними струится великое томление, тяга друг к дружке. Расщелина непроницаемой ночи разделяет их. Ирма, моя дорогая сестра, между ними лежит лакуна.

– Так устрани ее, – сказала Ирма и откинулась в кресле. Она бросила быстрый взгляд на Стирпайка, но тот, судя по всему, не прислушивался к разговору, и Ирма почувствовала укол разочарования. Стирпайк сидел, прислонясь к спинке кушетки, обнимая чашку ладонями, словно желая согреть их, и уставя глаза в огонь. Мысли его явно витали далеко отсюда.

Доктор с великим тщанием соединил шторы, постоял около них, желая с определенностью убедиться, что Ночь надежно отделена от комнаты, и наконец, уселся, и в тот же миг зазвякал дверной звонок, и продолжал звякать, пока повар Прюнскваллора не сдернул, стирая с рук сдобное тесто, передника и не достиг входной двери.

Два женских голоса говорили наперебой.

– Только на минутку, только на минутку, – тараторили они. – Шли мимо – По дороге домой – Только на минутку – Скажи ему, мы не задержимся – Нет, конечно, нет; мы не задержимся. Конечно, нет. О нет – Да, да. На один миг – Всего на один миг.

Если бы не то обстоятельство, что один-единственный голос никак не способен выпалить за столь краткий срок такое количество слов, да еще и произнести многие из них одновременно, трудно было б поверить, что голоса эти принадлежат не одному человеку, настолько слитным и однородным казалось ровное их звучание.

Прюнскваллор воздел к потолку руки, глаза его, за выпуклыми стеклами очков, выкатились из орбит.

Голоса, которые Стирпайк услышал доносившимися из коридора, не были знакомы его разборчивому слуху. Со дня, когда он поселился у Прюнскваллоров, Стирпайк, как ему казалось, выявил и изучил всех, кто играл в Горменгасте приметную роль, на это он тратил все время, какое ему удавалось выкроить. Немногие тайны остались сокрытыми от него, ибо Стирпайк обладал присущей лишь старьевщикам способностью к бесстыдному накопительству – из самых разных источников выуживал он обрывки сведений, аккуратно складывая их у себя в уме и используя себе во благо, если представлялся к тому случай.

Когда в комнату вошли двойняшки Кора и Кларисса, Стирпайк спросил себя – уж не ударило ли ему в голову красное вино? Он прежде не видел не только их, но никого им подобного. Одеты сестры были в неизменные пурпурные платья.

Доктор Прюнскваллор отвесил сестрам изысканный поклон.

– Ваши светлости, – произнес он, – для нас это более чем честь. О да, гораздо, гораздо более, ха-ха-ха!

И Доктор заржал, выражая глубокую признательность.

– Входите же, дорогие мои дамы, входите, не стесняйтесь. Ирма, милая, какая привилегия, нам улыбнулось двойное счастье! Почему «двойное», спрашиваешь ты себя, почему «двойное»? А потому, о сестра, что к нам пришли обе их светлости, ха-ха-ха! Вот именно так, именно, именно, так!

Доктор, по опыту зная, что до двойняшек доходит лишь малая часть сказанного, допускал, беседуя с ними, немалые вольности, кои для собственного развлечения смешивал с угодливостью, – чего нипочем не позволил бы себе в присутствии людей, не столь безголовых.

Ирма выступила вперед, и свет очертил ее подвздошный гребень.

– Мы очарованы, ваши светлости; я говорю: мы очарованы.

Она попыталась присесть в реверансе, но слишком тугое платье ей того не позволило.

– Вы знакомы с моей сестрой, конечно, конечно, конечно. Не желаете ль кофе? Разумеется, желаете, и немного вина? Естественно – или что бы вы предпочли?

Тут и Доктор, и сестра его обнаружили, что леди Кора и Кларисса, не обращая на них никакого внимания, уставились на Стирпайка, причем не так, как человек смотрит на стену, но скорее как стена смотрит на человека.

Стирпайк, одетый, кстати сказать, в отлично сшитую черную ливрею, приблизился к сестрам и поклонился.

– Ваши светлости, – сказал он, – честь пребывать под одной с вами крышей доставляет мне несказанное счастье. Знакомство с вами навек останется памятным для меня, – и прибавил, словно бы завершая письмо: – Всепокорнейший ваш слуга.

Кларисса, не сводя со Стирпайка глаз, поворотилась к Коре.

– Он говорит, что счастлив находиться под одной с нами крышей, – сказала она.

– Под одной крышей, – эхом откликнулась Кора. – Сильно счастлив.

– А почему? – без всякого выражения спросила Кларисса. – Разве из-за нас крыша меняется?

– Ничего в ней не может меняться, какой бы она ни была, – ответила ей сестра.

– Мне нравятся крыши, – сказала Кларисса, – в них есть что-то такое, что нравится мне больше всего другого, потому что они наверху дома, который покрывают, а мы с Корой любим быть наверху, потому что мы любим власть, и поэтому мы обе очень привязаны к крышам.

– Вот почему, – продолжила Кора. – По этой причине. Нам нравится все, что стоит выше другого, если только это не человек, который нам не нравится, и который стоит на такой высоте, на которой мы сами хотим стоять. Но нас наверх не пускают, хотя, правда, живем мы в стенах замка высоко, о да, очень высоко, около нашего Дерева – наше Дерево растет из стены и оно значительнее всего, что есть у Гертруды.

– О да, – сказала Кларисса, – у нее ничего такого значительного нет. Хоть она и украла всех наших птиц.

Кларисса обратила пустой взгляд на Кору, которая встретила его своим, казавшимся отражением сестриного. Нельзя исключить того, что обе они умели распознавать оттенки выражения в лицах друг дружки, но с определенностью можно сказать, что никому иному, сколь бы острым зрением он ни обладал, не удавалось различить ни малейшего движения мышц, предположительно управлявших полным отсутствием выражения на лицах сестер. Надо полагать, именно упоминание об украденных птицах стало причиной того, что сестры подошли одна к другой поближе, так что плечи их соприкоснулись. Видимо, то была общая их печаль.

Пока продолжался этот разговор, доктор Прюнскваллор пытался оттеснить сестер к креслам у камина, но безуспешно. Когда головы их были чем-то заняты, сестры напрочь забывали об окружающих. И комната, и люди вокруг существовать для них переставали. В их головах места хватало лишь для одной мысли за раз.

Впрочем, наступившее временное затишье позволило Доктору, на помощь которому подоспела Ирма, передвинуть Двойняшек, сочетая почтительность с принуждением, и усадить их у огня. Стирпайк, ненадолго покинув гостиную, вернулся с новым кофейником и двумя добавочными чашками. Подобная предусмотрительность всегда доставляла удовольствие Ирме, она склонила голову и приподняла уголки губ в чем-то, имеющем отдаленное сходство с жеманной улыбкой.

Однако, когда Двойняшкам вручили по чашке кофе, выяснилось, что в кофе они не нуждаются. Одна, взяв пример с другой, решила, что сама она или другая, а может быть, обе, а может быть и ни одна из них, кофе не хотят.

Желают ли они чего-нибудь выпить? Коньяку, хереса, бренди, ликера, мараскина?..

Обе с серьезным видом покачали головами.

– Мы только на минутку, – сказала Кора.

– Потому что проходили мимо, – подхватила Кларисса. – Только поэтому.

Но несмотря на то, что такой была названная ими причина, по которой они отказались от каких бы то ни было напитков, сестры отнюдь не выказывали желания уйти поскорее, да и говорить долгое время ничего не говорили – просто сидели с тихим довольством, созерцая Стирпайка.

По прошествии немалого времени, ровно половины которого Доктору с сестрой хватило, чтобы осознать безнадежность любых попыток завязать разговор, Кора взглянула Стирпайку в лицо.

– Мальчик, – сказала она, – ты здесь зачем?

– Да, – эхом отозвалась ее сестра, – вот что мы хотели узнать.

– Все, что мне нужно, ваши светлости, – тщательно подбирая слова, ответил Стирпайк, – это ваше всемилостивое покровительство. Одна только ваша благосклонность.