Титус Гроан

«СНОВА САДИТСЯ СОЛНЦЕ»

– Равенство, – сказал Стирпайк, – вот в чем соль. Это единственно истинная, коренная предпосылка, которая способна, не ограничиваясь ничем, порождать созидательные идеи, и ею можно пользоваться, не впадая в предубеждения. Абсолютное равенство общественного положения. Имущественное равенство. Равное распределение власти.

Кончиком таящей клинок трости он пристукнул по камню, лежащему в мокрой листве, и камень укатился в мелкий подлесок.

Стирпайк, разыграв великое изумление, перехватил Фуксию в сосновом лесу, когда она, проведя вторую половину дня среди деревьев, возвращалась в замок. То был последний вечер перед роковым пожаром. Назавтра у него уже не нашлось бы времени на такого рода пустую болтовню. План поджога сложился окончательно, все детали его были обдуманы досконально. Двойняшки отрепетировали свои роли, и Стирпайк уверился, что может положиться на них – в разумных пределах. В этот вечер, с приятностью проведя долгое время в ванне Прюнскваллоров, он приоделся с пущим против обычного тщанием. Со всегдашним усердием расчесал он и свои редкие, цвета пакли волосы, приладив их к выпуклому лбу и со всех сторон оглядев себя в трех зеркалах, расставленных им по столику у окна.

Выходя из дому, Стирпайк покручивал в пальцах тонкую трость. Трость кружила в его руке, точно колесная спица. Может быть, стоит заглянуть ненадолго к Двойняшкам – или не стоит? С одной стороны, ему не следует слишком их волновать, ибо завтра им предстоит нечто вроде экзамена, а от чрезмерного возбуждения они могут вмиг забыть все, чему их учили. С другой – если он не станет прямо говорить о завтрашнем предприятии, но подбодрит их косвенным образом, это, глядишь, и поможет им продержаться последнюю ночь. Важно, чтобы сестры как следует выспались. Ему вовсе не нужно, чтобы они всю ночь просидели на краешках кроватей, разинув рты и таращась одна на другую.

Пожалуй, следует нанести им совсем короткий визит, а после прогуляться по лесу, где, как полагал Стирпайк, ему, быть может, удастся встретиться с Фуксией, пристрастившейся часы напролет пролеживать под некой сосной, росшей в прогалине, которую Фуксия в простоте душевной полагала никому не известной.

Решив потратить несколько минут на сестер, он быстрым шагом пересек квадратный замковый двор. Прерывистый свет пробивался сквозь тучи, арки, обступившие дворик, отбрасывали бледные тени, то выцветавшие, то сгущавшиеся, по мере того как тучи, скользя, застилали солнце и выпускали его на волю. Стирпайка, когда он вошел в бессолнечный замок, проняла зябкая дрожь.

Добравшись до тетушкиных покоев, он стукнул в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел. В камине горел огонь, к которому Стирпайк и направился, глядя, как одинаковые лица Клариссы и Коры поворачиваются к нему на длинных припудренных шеях. Глаза их таращились на Стирпайка поверх расшитой спинки кушетки, которую сестры подтащили поближе к огню. Лица провожали его, шеи раскручивались вспять, пока не раскрутились совсем, когда Стирпайк встал перед сестрами спиною к огню, расставив ноги и сцепив сзади руки.

– Мои дорогие, – сказал он, поочередно пригвоздив каждую к месту магнетическим взглядом, – мои драгоценнейшие, как вы себя чувствуете? Однако к чему спрашивать? Выглядите вы обе ослепительно. Редко случалось мне видеть вас, леди Кларисса, столь прелестной, впрочем, сестра ваша отнюдь не желает, чтобы вся прелесть мира досталась одной лишь вам. Совершенно ведь не желаете, леди Кора, не так ли? Я уж и не упомню, когда вы в большей мере походили на невесту на свадебном пиру. Какое наслаждение вновь оказаться близ вас.

Двойняшки смотрели на него, поерзывая, впрочем, никакого выражения на лицах обеих не напечатлилось.

После продолжительного молчания, пользуясь коим Стирпайк согревал у огня руки, Кора произнесла:

– Ты хочешь сказать, что я восхитительна?

– Он сказал по-другому, – вступил монотонный голос Клариссы.

– Восхитительна, – сказал Стирпайк, – это слово из словаря. Все мы – узники словаря. Мы выбираем то, на что обрекает нас эта гигантская тюрьма с бумажными стенами – маленькие, черненькие, отпечатанные слова, между тем как на самом-то деле нас влечет к свежести звуков, нами произносимых, к новым привольным звучаниям, способным по-новому воздействовать на тех, кто их слышит. В мертвом, закованном в кандалы языке, дорогие мои, вы восхитительны, и увы! смогу ли я отыскать новые, с иголочки звуки, которые открыли бы вам, что я на самом деле думаю о вас, сидящих предо мною бок о бок во всем вашем пурпурном великолепии! Увы, сие несбыточно. Жизнь слишком быстротечна для ономатопеических изысканий. Мертвые же слова не повинуются мне. Я, сударыни мои, не способен издать ни единого подходящего к случаю звука.

– А ты попробуй, – сказала Кларисса. – Мы не спешим.

И длинными, апатичными пальцами она разгладила блестящую ткань платья.

– Невозможно, – потирая подбородок, откликнулся юноша. – Никак невозможно. Вы только верьте в мое преклонение пред красотою вашей, на которую в один прекрасный день у всего замка еще откроются глаза. А до той поры храните в ваших сдвоенных персях все ваше величие, всю вашу безмолвную власть.

– Да, да, – сказала Кора, – это мы сохраним. Мы сохраним ее в наших персях, правда, Кларисса? Нашу безмолвную власть.

– Да, всю, какая у нас есть, – подтвердила Кларисса. – Хотя ее не так уж и много.

– Она придет к вам, – сказал Стирпайк. – Она уже в пути. В ваших жилах течет высокая кровь – так кому же еще властвовать здесь? Долгие годы вы страдали от унижений, которые вас вынуждали сносить. О, как вы терпеливо страдали! Как терпеливо! Эти дни миновали. И кто пришел вам на помощь? – Он сделал шаг и склонился над ними. – Кто этот человек, сумевший восстановить вас в ваших правах, кто утвердит вас на сверкающих тронах?

Тетушки обнялись, так что лица их сомкнулись щека к щеке, и эта двуглавая фигура уставилась на Стирпайка четырьмя глазами, выстроенными в ряд на одинаковом расстоянии одно от другого. Не существовало причины, по которой в ряду этом не могло б насчитаться сорока, а то и четырехсот глаз. Просто так уж случилось, что только четверка их извлеклась из бесконечного, мертвого фриза, неисчерпаемой, вечно повторяющейся темой которого были глаза, глаза и глаза.

– Встаньте, – сказал, возвышая голос, Стирпайк.

Тетушки неловко поднялись и с виноватым видом замерли перед ним. Ощущение власти наполняло Стирпайка пронзительным упоением.

– Шаг вперед, – сказал он.

Обе шагнули, не размыкая объятий.

Некоторое время Стирпайк разглядывал их, прислонясь вздернутыми плечьми к каминной доске.

– Вы слышали, что я сказал? – наконец произнес он. – Слышали мой вопрос? Кто тот человек, который возведет вас на ваши троны?

– Троны, – прошептала Кора, – наши троны.

– Золотые, – сказала Кларисса. – Мы хотим золотые.

– Именно такие вы и получите. Золотые троны для леди Коры и леди Клариссы. Но кто же даст их вам?

Он простер обе руки и, крепко взяв каждую из сестер за локоть, подтянул их к себе, как нечто единое, на расстояние, не превышавшее фута. До сих пор Стирпайк так далеко не заходил, но теперь он видел, что сестры обратились в глину в его руках, и он может без опаски позволить себе любую вольность. Пугающая близость одинаковых лиц заставила его несколько отвести назад собственную голову.

– Кто даст вам троны, величие и власть? – спросил он. – Кто?

Сестры разом открыли рты.

– Ты, – сказали они. – Это ты дашь их нам. Стирпайк даст нам троны.

Кларисса отлепила свою голову от сестриной и, по журавлиному вытянув шею, прошептала с таким выражением, словно она впервые делилась со Стирпайком этим секретом.

– Мы сожжем книги Сепулькревия, – сообщила она, – всю его глупую библиотеку. Мы это сделаем – Кора и я. Все подготовлено.

– Да, – сказал Стирпайк. – Все подготовлено.

Кларисса немедля вернула голову на прежнее место и, немного подвигав ею туда-сюда, уравновесила ее, как неживую, на шейном столпе, и одновременно Кора дернула головою вперед, словно бы для того, чтобы та заняла место своего двойника, чтобы машина продолжала работать. Тем же бестонным шепотом она продолжила речь сестры:

– Все, что нам нужно сделать, это сделать то, что нам сказано. – Голова выдвинулась вперед еще дюйма на два. – В этом нет ничего трудного. Очень просто. Подходим к большой двери, находим два кусочка ткани, которые торчат изнутри, а потом…

– Поджигаем! – в унисон гаркнули сестры с такой мощью, что Стирпайк зажмурился.

И затем, голосом бездонно пустым:

– Мы сделаем это сейчас, – сказала Кларисса. – Это легко.

– Сейчас? – переспросил Стирпайк. – О нет, не сейчас. Мы ведь решили, это следует сделать завтра, не так ли? Завтра вечером.

– А я хочу сейчас, – сказала Кларисса. – Ты как, Кора?

– Нет, – ответила Кора.

Кларисса, надувшись, прикусила кулачок.

– Ты боишься, – сказала она, – совсем чуть-чуть, но боишься – огня. В тебе не хватает гордости, Кора. А вот во мне хватает, хоть и я получила неживое воспитание.

– Ты хотела сказать «нежное», – отозвалась ее сестра. – Какая ты глупая. Какая невежественная. А еще нашей крови. Я стыжусь нашего сходства и всегда буду стыдиться, так и знай!

Стирпайк локтем спихнул с каминной доски изящную зеленую вазу – с результатом, им предвиденным. Четыре глаза, сместившись, уставились на покрывшие пол осколки, ваза прервала нить их беседы.

– Знак! – глухим, рокочущим голосом провозгласил Стирпайк. – Предзнаменование! Символ! Круг замкнулся. Ангел рек свое слово.

Двойняшки разинули рты.

– Вы видите эти осколки фарфора, милостивые государыни? – спросил юноша. – Вы видите их?

Обе кивнули.

– Что еще могут изображать они, как не Régime, навсегда сокрушенный – глумливое правленье Гертруды – каменное сердце Сепулькревия – невежество, злобу и жестокость дома Гроанов, такого, каким стал он ныне – сокрушенные навек? Это сигнал, знамение того, что близится ваш час. Вознесите хвалы, мои дорогие, вскоре вас осенит величие!

– Когда? – спросила Кора. – Когда скоро?

– Может, сегодня? – спросила Кларисса. Она перетащила монотонный свой голос на второй этаж, где воздух был посвежее. – Может, сегодня?

– Сначала необходимо уладить одно дельце, – ответил Стирпайк. – Сделать одну работенку. Очень простую, очень, очень простую, но для совершения ее требуются умные люди.

Он чиркнул спичкой.

В четырех зеницах четырех плоских глаз заплясали отражения крохотного пламени.

– Огонь! – сказали сестры. – Мы все помним о нем. Все-все-все!

– Ну, тогда по постелькам, – поспешно сказал Стирпайк. – В постели, в постели, в постели!

Кларисса подняла к груди вялую, точно брусок воска, руку и с отсутствующим видом почесалась.

– Ладно, – сказала она. – Спокойной ночи.

И направилась к двери спальни, на ходу расстегивая платье.

– Я тоже пойду, – сказала Кора. – Спокойной ночи.

И эта, отходя, что-то там на себе расстегивала и расцепляла. Еще до того, как дверь закрылась за нею, она наполовину стянула с себя царственный пурпур.