Титус Гроан

«ГОРИМ!»

Хотя Встречу устраивал лорд Сепулькревий, именно к Саурдусту, когда тот появился в библиотеке, обратились взгляды всех собравшихся, ибо энциклопедические познания старика по части ритуала наделяли его властью над всяким собранием. Саурдуст стоял у мраморного стола, и поскольку он был самым старым, а по собственному его убеждению и самым мудрым из присутствующих, лицо его хранило вполне понятное выражение собственной значимости. Богатый, идущий к лицу наряд, разумеется, внушает мысль о благоденствии всякому, кто его носит, но облачаться, подобно Саурдусту, в заветные багровые лохмотья, значило стоять неизмеримо выше таких соображений, как цена и удобство одежды, и испытывать чувство своей правоты и правильности, которого ни за какие деньги не купишь. Саурдуст знал, что по первому его требованию все гардеробы Горменгаста распахнутся перед ним. Они были ему не нужны. В пегой бороде старика, где белые волосы перемежались черными, виднелось несколько свежезавязанных узлов. Мятый пергамент лица его, лица патриарха, тускло поблескивал в вечернем свете, льющемся из высоко расположенного окна.

Флэй сумел отыскать пять кресел, каковые и расставил в ряд перед столом. Нянюшка с Титусом на коленях заняла центральное место. Лорд Сепулькревий справа от нее и графиня Гертруда – слева сидели в обычных своих позах: Граф оперся правым локтем о подлокотник, погрузив подбородок в ладонь; кресло Графини полностью скрылось под нею. Одесную Графини сидел, перекрестив длинные ноги, Доктор, по лицу его блуждала глуповатая, предвкусительная улыбка. С другого конца ряд замыкала его сестра, таз ее по меньшей мере на фут выдавался назад от волнующегося перпендикуляра: грудная клетка, шея, голова. Фуксии, к большому ее облегчению, кресла не досталось и она, заведя за спину руки, встала позади сидящих, крутя и крутя в пальцах носовой платок. Увидев, как древний Саурдуст делает шаг вперед, она задалась вопросом – что чувствует столь дряхлый, столь морщинистый человек. «Интересно, буду ли я когда-нибудь такой же старой? – думала она. – Наморщенной старухой, старше матери, старше даже, чем нянюшка Шлакк». Девочка бросила взгляд на черную глыбу материнской спины. «И кто у нас тут не стар? Нету таких. Только этот безродный мальчишка. Мне-то все равно, но уж больно он отличается от меня, и потом, для меня он слишком умен. Да и он не так уж молод. Я предпочла бы друзей помоложе».

Взгляд Фуксии прошелся по череде голов. Одна за другой: старые, ничего не понимающие головы.

Последней была Ирма.

«Вот и она тоже не родовита, – думала Фуксия, – и шея у нее слишком чистая, самая длинная, тонкая и смешная шея, какую я когда-либо видела. Интересно, может, она, на самом деле, белый жираф и только притворяется человеком?» Мысли девочки перескочили к жирафьей ноге на чердаке. «А вдруг это ее нога», – подумала она. Идея эта до того понравилась Фуксии, что она забыла о необходимости следить за собою и прыснула.

Саурдуст, как раз собиравшийся начать свою речь и уже воздевший ради того дряхлую руку, вздрогнув, уставился на Фуксию. Госпожа Шлакк покрепче прижала к себе Титуса и замерла, вслушиваясь. Лорд Сепулькревий не переменил позы, но неспешно приоткрыл один глаз. Леди Гертруда, словно услышав сигнал, крикнула Флэю, замешкавшемуся за дверью библиотеки:

– Да открой же ты дверь, милейший, и впусти птицу! Что ты там топчешься?

Графиня присвистнула, странно, будто чревовещатель, и пеночка-трещотка, влетев в библиотеку, пронеслась по ней, как по длинной, темной пещере, и опустилась Графине на палец.

Ирма, услышав смешок девочки, дернулась, впрочем, она была слишком воспитана, чтобы оглядываться, так что отреагировать на смешок пришлось Доктору, что он и сделал, подмигнув Фуксии левым глазом из-под выпуклого стекла – точно устрица закрыла и отворила в воде створки своей раковины.

Саурдуст, выведенный из состояния душевного равновесия этой неподобающей помехой, как и присутствием пеночки, отвлекавшей его, прыгая вверх и вниз по руке леди Гертруды, снова задрал подбородок, теребя пальцами затяжной булинь в своей бороде.

Хриплый, дрожащий голос его побрел по библиотеке, как заблудившийся посетитель.

Длинные полки, ярус за ярусом, обступали собравшихся, замыкая их мир в стену других миров, скованных, но живых средь хитросплетения миллионов запятых, двоеточий, точек, дефисов и всевозможных печатных знаков.

– Мы собрались в этой древней библиотеке все вместе, – говорил Саурдуст, – по настоянию Сепулькревия, семьдесят шестого графа из дома Горменгаста и господина всех просторов земных, что облегают нас, вплоть до самых пустошей севера, до серых соленых южных болот, до зыбучих песков и беспричинного моря востока, до бессчетных мослов западных скал.

Слова истекали из старца тихим, монотонным потоком. Закончив фразу, Саурдуст ненадолго закашлялся, но совладал с собой и механически продолжал:

– Мы собрались в сей семнадцатый день октября, дабы выслушать его светлость. Луна господствует в эти ночи, реки полнятся рыбами. Совы Кремнистой Башни взыскуют добычу, как в давнее время, и потому уместно, чтобы его светлость поделился с нами в сей семнадцатый день осеннего месяца тем, что у него на уме. Ближайший час не взывает к исполнению священных обязанностей, от коих никогда он не уклонялся. А потому уместно и правильно свершить все это сейчас – в шестом часу по счету дневного времени… Как Распорядитель Ритуала, Хранитель Грамот и Наперсник Рода, я вправе сказать, что обращение к вам его светлости ничем не нарушит догматов и принципов Горменгаста… И однако же, ваша светлость и вы, достопочтенная супруга его, – напевно продолжал Саурдуст, – ни для кого из пришедших сюда не тайна, что помыслы наши обращены будут в этот вечер к младенцу, занимающему ныне почетное место, к лорду Титусу. Нет, это не тайна. – Из груди Саурдуста снова вырвался жуткий кашель. – К лорду Титусу, – сказал он, уставив на мальчика затуманенный взгляд. И затем повторил погромче, уже раздраженно: – К лорду Титусу.

Нянюшка Шлакк, сообразив вдруг, что старик делает ей какие-то знаки, поняла, что ей надлежит поднять младенца повыше, как некий образчик продукции или вещь, продаваемую с аукциона. Она подняла Титуса, но никто не удостоил экспонат взглядом, разве что Прюнскваллор, глаза которого аккуратно вобрали в себя Нянюшку, младенца и все остальное, да еще и с присовокуплением такой прожорливой, зубастой улыбки, что Нянюшка постаралась заслониться от нее плечиком и покрепче прижать Титуса к плоской своей груди.

– Я обращусь к вам спиной и четырежды стукну в стол, – сказал Саурдуст. – Шлакк поднесет младенца к столу, а лорд Сепулькревий… – Тут на него напал приступ еще более буйного, нежели прежде, кашля. В тот же миг и шея Ирмы легонько дрогнула, и она подпела Саурдусту пятью благовоспитанными лающими кашельками. С извиняющимся выражением Ирма повернулась к Графине, наморщив в знак самоосуждения лоб. Но Графиня не обратила на ее немую мольбу никакого внимания. Ноздри Ирмы изогнулись. Нет, она не осознала еще присутствия в библиотеке какого-то нового запаха, перебившего запах пыльной кожи, просто снабженные сверхчуткими нервными окончаниями ноздри ее проявили самостоятельность.

Чтобы оправиться от приступа, Саурдусту потребовалось некое время, однако в конце концов он выпрямился и продолжил:

– Шлакк поднесет младенца к столу, а лорд Сепулькревий соизволит приблизиться, следуя за своей челядинкой и, оказавшись прямо за мною, коснется моей шеи указательным пальцем левой своей руки… По оному знаку мы с Шлакк отступим, Шлакк же оставит младенца лежать на столе, а лорд Сепулькревий обогнет стол и встанет, взирая на нас поверх такового.

– Что, голод томит, радость моя? Ни зернышка в животе не осталось? Так ведь? Ведь так?

Голос прозвучал так неожиданно, так громко и так сразу за неровным говорком Саурдуста, что каждый из присутствующих решил поначалу, будто слова эти обращены именно к нему; впрочем, повернувшись, все увидели, что Графиня беседует с пеночкой. Ответила пеночка что-либо или нет, так и осталось неизвестным, потому что на этот раз не только Ирму постиг новый приступ весьма не женственного сухого кашля, но и брат ее, и нянюшка Шлакк присоединились к ней, заглушив все прочие звуки.

Испуганная птица вспорхнула, лорд Сепулькревий остановился, не дойдя до стола, и сердито обернулся к нарушителям тишины, но тут его ноздри впервые учуяли еле приметный запах дыма, заставив Графа поднять голову и принюхаться, медленно и печально. В то же мгновение Фуксия ощутила першение в горле. Она оглядела залу и наморщила нос, поскольку дым, пусть еще незримый, понемногу пропитывал все вокруг.

Прюнскваллор поднялся из кресла, и, перевив белые руки и вопросительно поведя по воздуху носом, быстрым взглядом окинул библиотеку. Голова его склонилась набок.

– В чем дело, милейший? – тяжко вопросила снизу Графиня. Она все еще сидела на месте.

– Дело? – с многозначительной улыбкой откликнулся Доктор, продолжая шарить по библиотеке взглядом. – Дело в атмосфере, насколько я, ваша светлость, смею судить, произведя столь краткое, весьма, весьма краткое обследование, насколько я смею судить, ха-ха-ха! Дело в том, что атмосфера сгущается, ха-ха!

– Дым, – тяжело и резко объявила Графиня. – Ну и что с того? Вы разве никогда не слышали запаха дыма?

– Множество раз, ваша светлость, множество раз, – ответил Доктор. – Но никогда, с вашего разрешения, никогда не встречал его здесь.

Графиня, что-то проворчав себе под нос, осела поглубже в кресло.

– Дыма здесь никогда еще не было, – подтвердил лорд Сепулькревий. Повернув голову к двери, он немного повысил голос: – Флэй.

Из тени выполз, точно паук, нескладный слуга.

– Открой дверь, – резко приказал Сепулькревий и когда паук, поворотясь, уполз обратно в тень, его светлость шагнул к Саурдусту, согнувшемуся над столом и сотрясаемому кашлем. Взяв старика за локоть, Граф кивком подозвал Фуксию, девочка, подойдя, подхватила Саурдуста с другого бока и все трое следом за Флэем направились к двери.

Леди Гроан сидела горой, наблюдая за птицей.

Доктор Прюнскваллор, ненадолго сдвинув толстые очки на лоб, протирал глаза. Но бдительности он не утратил и, едва очки вернулись на место, улыбнулся всем и каждому по очереди. На миг взгляд его задержался на Ирме, методично раздиравшей на маленькие кусочки украшенный богатой вышивкой кремовый шелковый платочек. Глаза ее были скрыты темными стеклами очков, но по тоненькой, влажной линии обвисшего рта, по подергиванию кожи на остром носу, можно было с уверенностью заключить, что глаза уже притиснулись к стеклам снутри, покрывая их вызванной дымом влагой.

Доктор свел вместе кончики больших и указательных пальцев, а затем, разведя указательные, несколько секунд наблюдал, как они вертятся один вкруг другого. Наконец взгляд его обратился в дальний конец залы, где различались Граф с дочерью и старик между ними, приближавшиеся к двери. Кто-то, предположительно Флэй, производя великий шум, сражался с тяжелой, железной ручкой двери.