Удача любит рыжих. (Трилогия)

Внутри произошли некоторые изменения. Стол и подоконники были пусты, адепты ровным квадратиком стояли посреди комнаты. В первом ряду я заметила обоих близнецов, алхимика фон Геллерта и давешнего некроманта. Где-то рядом мелькала и знакомая рыжая борода, принадлежавшая, понятно, гному-кормильцу.

Перед строем прохаживался Генри Ривендейл. Вид у него был какой-то смутный.

— О, Яльга! — хором обрадовались близнецы. Меня тут же проводили до стола и помогли на него усесться.

— Ну смотри, — сказал правый (по-моему, это был Эллинг).

— Мы старались, — скромно потупился предполагаемый Яллинг. Для пущего эффекта он застенчиво поскреб ножкой пол. Пол был каменный и оттого почти не проскребывался.

Я благосклонно кивнула. Близнецы улетучились обратно и стали по двум передним углам квадрата. Перед строем, как я заметила, ходили уже двое — к Генри Ривендейлу присоединился Хельги Ульгрем. Оба были какие-то задумчивые. Остальные адепты косились на них с непонятным выражением — ехидным и предвкушающим.

— Ну грянули! — ни к кому в отдельности не обращаясь, воскликнул правый близнец.

И хор грянул:

На зеленой солнечной опушке
Прыгают зеленые лягушки!
Ля-ля-ля, ля-ля-ля!
Ля-ля-ля, ля-ля-ля!

Генри, мрачнее ночи, покосился в мою сторону. Предполагаемый Эллинг сделал ему знак, и вампир, наградив меня еще одним хмурым взглядом, нехотя запрыгал по полу. В прыжках его было что-то знакомое; приглядевшись, я поняла, что он изображает лягушку.

С другой стороны то же самое проделывал Хельги. У него физиономия была малость жизнерадостнее, но на лягушку он все одно тянул с большим трудом.

Общая идея мне понравилась. Но воплощение оставляло желать лучшего. Хор пел вразнобой, кое-кто попадал в ноты, остальные голосили кто во что горазд. Про лягушек все и так сказано выше.

— Так, стоп! — Я постучала ногами по столешнице. Подумав, я взобралась на нее, чтобы меня было видно как можно лучше, и попрыгала, призывая народ к вниманию. — Так. Слушайте сюда. Идея хорошая. Но кто вас, мрыс дерр гаст, учил так петь? И вообще, герцог, что это за лягушка? Художественнее, художественнее… И Хельги это тоже касается…

— Без музыки сложно, — вякнул кто-то из задних рядов.

— А я буду дирижировать! — тут же нашлась я. — Чем тут можно помахать?

Произошла заминка. Народ рассматривал комнату. Ничего подходящего поблизости не имелось.

— Шпага! — сообразил один из близнецов. — Генри, давай сюда шпагу!..

Вампир побледнел. Он явно представил, что скажет старший герцог, буде он услышит о подобном непотребстве.

— Давай-давай, на ниву искусства… — Ловкий эльф уже выдернул шпагу из ножен.

— Ты не против? — озабоченно спросил второй.

Генри махнул рукой. Ему, похоже, было уже все равно.

Я сомкнула пальцы на рукояти. Да… штука была удобная, не зря герцог с ней почти не расстается. Говорили, что он берет ее даже в постель; девицы, делившие с Ривендейлом эту самую постель, возмущенно говорили, что оружие он обнимает гораздо более страстно. Вдобавок при дневном свете девиц он почти не различает (оттого избегает называть их по имени, обходясь словечками вроде «солнышко», «лапочка», «киска» или «зайка»), зато шпагу, наверное, нашел бы и на ощупь.

— Раз-два-три… Начали!

Хор уже привычно завопил:

На зеленой солнечной опушке
Прыгают зеленые лягушки!
Ля-ля-ля, ля-ля-ля!!
Ля-ля-ля, ля-ля-ля!!

Особенно старались близнецы. У них, как у чистокровных эльфов, слух был практически идеальный; кажется, только они двое и попадали в ритм до конца.

Лягушки бодро прыгали по воображаемой полянке. Без шпаги, путавшейся у Генри в ногах, дело пошло на лад, но все одно здесь предстояло работать и работать. Ладно, поработаем, что нам, разве сложно? Напротив, нам это даже нравится… — «Ля-ля-ля, ля-ля-ля-а, Ля-ля-ля, ля-ля-ля-а-а!!!»

Я вдохновенно дирижировала шпагой.

Как ни сложно в это поверить, все преподаватели когда-то были адептами. И далеко не все — адептами идеальными, даже не подозревающими о существовании иных потайных комнат. Еще наивнее предполагать, будто за десять (пятнадцать, двадцать, пятьдесят — подчеркнуть нужное) лет, минувших со дня выпускного, магистры напрочь забыли о существовании таковых помещений.

Эгмонт Рихтер не был идеальным адептом. И на память ему жаловаться не приходилось. Он отлично помнил, в какой конкретно комнате собираются любители азартных игр. Лет пятнадцать назад, в бытность свою студентом, он там не раз бывал, наблюдая за игрой. Сам он играл очень редко за неимением свободных денежных средств, зато знал, что в случае крупного выигрыша счастливый победитель непременно поведет всю компанию в трактир. Есть хотелось всегда, деньги бывали значительно реже, а качество столовской еды в те годы ничем не отличалось от нынешнего. Подобный способ сэкономить средства не считался постыдным: все знали, что удача может и отвернуться, а тогда — кто знает, вдруг завтра тебе самому придется дожидаться чужой победы?

Став магистром, Эгмонт, как и прочие преподаватели, даже и в мыслях не держал, чтобы накрыть студентам малину, как это самое называли гномы с Южных Гор. Он прекрасно понимал, что играть все равно будут, а если так, то гораздо удобнее иметь возможность постоянно контролировать ситуацию.

Он и контролировал. По мере сил; а сил было немало.

Сегодня маячок, хитрым образом установленный у тамошней двери, снова подал сигнал. Это было странно, потому что нынче была среда, а игральными днями считались четверг и суббота. Насторожившись, Эгмонт включил эмпато-взгляд.

Обыкновенно из комнаты исходили вполне логичные эмоции. Азарт, интерес, злость, бешеная радость. Зависть, в конце концов, он привычно просматривал эмпато-слой, в случае чего будучи готов перекрыть адептам магическое поле. Эгмонт отлично знал, что проигравший запросто может колдануть победителя первым, что придет в не шибко умную голову. Добро, если при этом не развалится вся школа.

Но на сей раз там творилось нечто неописуемое.

Не сумев разложить эмоциональный поток на отдельные составляющие — что само по себе было странно, ибо эмпатию Эгмонт и знал и любил, — магистр отключил эмпато-взгляд и прислушался. Игральная комната располагалась двумя этажами ниже его кабинета.

Оттуда доносились какие-то странные звуки. Звуки определенно складывались во что-то знакомое. Двумя словами и одним жестом Эгмонт усилил слух.

Снизу немедленно донеслось:

На зеленой солнечной опушке
Прыгают зеленые лягушки!
Ля-ля-ля, ля-ля-ля!!
Ля-ля-ля, ля-ля-ля!!

Пение было хоровое, не слишком-то стройное, зато очень прочувствованное. Оно сопровождалось странными мягкими прыжками, будто заодно внизу отрабатывали какой-то танец.

Пока Эгмонт пытался поверить в то, что услышал, пение прервалось. Знакомый голос — услыхав его, магистр окончательно убедился, что внизу творится неладное, — бодро скомандовал:

— Стоп! Стоп, Хельги, я сказала!.. Ну в общем, лучше, чем в прошлый раз. Но вообще, вы в ритм попадать умеете? Половина классно поет, второй точно мгымбр на ухо наступил!

— А где которая? — мяукнул кто-то, чьего голоса Эгмонт не опознал, но на него тут же зашикали.

— Так. Теперь что касается лягушек. С лягушками уже лучше. Хельги у нас вообще молодец… нет, аплодировать пока не надо, еще рановато… Герцог, слушай сюда! Я понимаю, что ты лягушек видел исключительно жареных и на серебряном блюде!.. Но ты меня тоже пойми, ведь жареные лягушки по опушкам не прыгают! Больше натурализма, естественности там! И непосредственности тоже!.. Ну поехали!..

На зеленой солнечной опушке
Прыгают зеленые лягушки!

— Лягушки! Лягушки пошли!..

Послышались те самые мягкие прыжки.

«Ля-ля-ля, ля-ля-ля-а, Ля-ля-ля, ля-ля-ля-а-а!!!» — остервенело выводили порядком уже охрипшие голоса.

Эгмонт выключил дополнительный слух, от изумления даже забыв воспользоваться более экономичной формулой. Несколько секунд он просто сидел за столом, пытаясь прийти в себя. В ушах слегка звенело в ритме песенки.

На всякий случай захватив с собой пару накопительных амулетов, он вышел из кабинета и, закрыв дверь на ключ, отправился вниз.

Мы репетировали уже на пятый раз. Получалось все лучше и лучше, народ даже начал попадать в ноты. Генри Ривендейл, поняв, что терять ему нечего, обнаружил чудеса артистизма и отличное знание зоологии. Особенную натуралистичность образу придавал зеленоватый оттенок герцоговой физиономии. Видно, он представлял, что именно скажет ему герцогиня-мать, если узнает, как именно ее любимый сын организовал досуг.

Я размахивала шпагой, с каждым взмахом оценивая ее все выше и выше. Рукоять была точно под меня сделана, пальцы смыкались, как им и положено, плотно; запястье почти не устало, хотя я дирижировала уже минут сорок подряд.

Мы находились примерно посредине второго «ля», когда дверь внезапно распахнулась. На пороге стоял Эгмонт.

Повисла мертвая тишина. Все замерли где стояли; подозреваю, что Генри замер бы и в прыжке, но вампир, на свое счастье, успел приземлиться на пол. Хор застыл с открытыми ртами, я — с поднятой шпагой.

Эгмонт молча смотрел на нас с порога. Глаза у него были не то чтобы квадратные, но очень к тому близко. Это был первый раз на моей памяти, когда магистр не знал, что ему сказать.

— И… и как это следует понимать? — наконец выдавил он.

— Мы… — вякнул один из близнецов. — Мы тут…

— Мы… — пришел ему на помощь второй. — Мы здесь…

— Занимаемся самодеятельностью, — вышла я наконец из ступора. Все лица синхронно обратились в мою сторону. Подумав, я опустила шпагу и застенчиво спрятала ее за спину. — Понимаете, магистр Рихтер, у нас репетиция…

— Репетиция? — со странной интонацией переспросил Эгмонт.

— Ну да, репетиция. — Я решила, что повторить не помешает. Вид, по крайней мере, у магистра был соответственный — такой, словно его стукнули по голове чем-то тяжелым. — Репетируем, повторяем, усваиваем… Даже, пожалуй, немножко закрепляем, — добавила я, подумав, что последнее слово должно показаться ему знакомым.

— Вот как, — с тем же странным выражением протянул Эгмонт. Он медленно обвел взглядом всю комнату: сгрудившийся хор, давно уже потерявший очертания правильного квадрата и не тянувший теперь даже на плохонький параллелограмм, Хельги с Генри, застывших в очень странных позах в середине, близнецов аунд Лиррен с серебряными колокольчиками в руках (за ними братья бегали в свою комнату). Взгляд остановился на мне, гордо стоявшей посреди стола, и я порадовалась, что уже убрала шпагу за спину. Иначе за рассудок магистра лично я бы не поручилась. — Ладно, не буду вам мешать…

Он вышел и осторожно закрыл за собой дверь. Я немедленно возгордилась — ха, кто еще похвастается, что ввел в такой ступор магистра боевой магии?

— Продолжаем! — жизнерадостно приказала я, заметив, что народ уже начал приходить в себя. — Раз-два-три… Ну начали!..

Хор грянул. Я привычно взмахнула шпагой.

Эгмонт Рихтер, стоявший за дверью, поймал себя на том, что прищелкивает пальцами в такт мелодии. Он потряс головой, избавляясь от наваждения, буркнул под нос «мрыс эт веллер!» и, не оборачиваясь, быстро пошел обратно в свой кабинет.