Семь минут до весны

— Я тебя ненавижу.

— А то, — он широко оскалился, и из носа поползли кровяные дорожки. Подбородок тоже был в крови, отчего улыбка его гляделась жуткой.

— Я… — Ийлэ положила ладонь на грудь.

Тонкая ткань рубахи промокла, Ийлэ ощущала горячую кожу, и ребра, и сердце, которое еще держалось.

— Тебя…

Пес закрыл глаза.

Он не собирался ни звать на помощь, ни сопротивляться, казалось, полностью смирившись с тем, что издохнет сейчас, в присвоенном доме. Тот, предавший старых хозяев, и к новым относился с полным равнодушием, наверное, это было справедливо.

— Ненавижу, — шепотом сказала Ийлэ и, дотянувшись до рта, из которого воняло, вдохнула каплю силы. Пальцы надавили на грудь, призывая разрыв-цветок к спокойствию. И тот откликнулся. Замер, позволяя псу сделать вдох.

Наверное, ему казалось, что облегчение — это разновидность агонии.

И вдохнул он глубоко, насколько хватило сил, а выдохнул резко, и на губах запузырилась кровь.

Ийлэ усилила нажим, второй рукой быстро рисуя на грудной клетке пса знаки подчинения. Она не была уверена, что у нее получится, как не была уверена, что хочет, чтобы получилось, но…

Лоза замерла.

И отступила.

Она погружалась в сон, зыбкий, ненадежный, которого хватит… на несколько недель хватит. А нескольких недель хватит Ийлэ, чтобы решить, куда уйти.

— А… а ты… — Райдо открыл глаза.

— Ненавижу…

— Разговариваешь, — он схватил за руку и держал, не позволяя отстраниться. — Разговариваешь ты… это хорошо…

И кольцо, сжимавшее горло, запрещавшее Ийлэ говорить, пропало.

— Я…

— Ты… тебя зовут Ийлэ, я знаю… а для нее мы еще имя не придумали, но придумаем…

— Хочу…

— Знаю. Но если надо, ты… говори, — он облизал губы и скривился. — Не замолкай, ладно?

— Хочу, чтобы ты сдох… все вы… сдохли…

— Это да… это бывает…

Райдо погладил ее пальцами свою щеку, гладкую и влажную.

— Скажи еще что-нибудь.

— Ты сдохнешь.

— Конечно. Когда-нибудь… но вообще я хочу до весны дотянуть… как ты думаешь, получится?

До весны?

У самого — нет, но если Ийлэ поможет… он теперь знает, что Ийлэ способна помочь… и гнать не станет… до весны… а весной леса оживут и у нее появится выбор.

— Получится, — оскалился Райдо и попытался сесть. — Замечательно… говорят, здесь яблони цветут красиво…

Альва отпрянула, едва заслышала шаги Ната.

Щенок спешил.

Тянул доктора за руку, а показалось, что еще немного и за шиворот схватит ничтожного этого человечка, которому явно было неуютно, что в доме, что рядом с Натом. Он же, растревоженный, почти перекинувшийся, и вправду выглядел грозно. Топорщились иглы в волосах, левая щека покрылась чешуей, а на руках прорезались когти. И сам он сгорбился, сделавшись шире в плечах, будто бы плечи эти тянули его к земле. От Ната пахло злостью, и Райдо знал, что злится щенок вовсе не на альву, которая благоразумно попятилась, не забыв, однако прихватить корзину. Отступала она очень медленно.

— Что здесь происходит? — визгливо поинтересовался доктор, которого отпустили.

Он и сам отпрянул, заслонившись от Ната кофром.

— Ничего, — у Райдо получилось сесть.

Кажется, он и встать бы смог, но пока предпочитал не рисковать, потому как, если вдруг поведет, если вдруг легкость, которую он испытывал, окажется обманом, то с Ната станется силой в постель уложить. А лежать Райдо не хотел, ни в коридоре, ни в постели.

— Уже совершенно ничего.

— Ему плохо, — Нат и говорил-то с трудом, клыки мешали, да отяжелевшая вытянувшаяся челюсть, отчего речь его сделалась неразборчивой, глухой.

— Мне уже хорошо, — Райдо все-таки поднялся, опираясь на стену. — А так… отравился, с кем не бывает?

— Вас рвало кровью, — доктор указал на пол. — Это значит, что процесс вошел в заключительную стадию…

Альва беззвучно скрылась на чердаке.

Вот ведь.

А почти получилось уговорить ее спуститься…

— Слушай, — Райдо стянул рубаху, во-первых, она была грязной и воняла, а во-вторых, ему хотелось увидеть свой живот, на котором он до сих пор ощущал отпечаток ладони.

Отпечаток был холодным, и холод от него просачивался внутрь Райдо, растекался по крови, очищая эту самую кровь. Боль и та отступила. А он, оказывается, забыл уже, как это хорошо, когда не больно.

— Слушай, — повторил он, с удовольствием отмечая, что пальцы обрели прежнюю подвижность, и голова не кружится, и вообще он почти здоров. — Скажи, откуда вообще это странное желание появилось?

— Какое?

— Похоронить меня.

Нат подобрался ближе, почти уткнувшись носом в живот. Чует? Конечно, чует. От альвы все еще пахнет осенним лесом, тем, который пропитан блеклыми туманами и лиловыми дымами, бродячей паутиной, сосновой смолой.

И запах этот остался на Райдо.

Хорошо.

Ему нравится.

— Что она сделала? — Нат потер щеку, и чешуя поблекла, превращаясь в серебристые капли живого железа. — Ты теперь здоров, да?

— Нет.

— Но…

— Забудь.

Забывать Нат не был намерен. И на чердачную лестницу уставился долгим задумчивым взглядом.

— Ты более здоров, чем раньше, — произнес Нат обвиняюще. И доктор, который собирался было что-то сказать, наверняка важное, существенное, про опыт свой немалый, каковой однозначно утверждал, что Райдо пришла пора умереть, замолчал. — Намного более…

Райдо кивнул: с этим он не собирался спорить.

Нет, в груди еще клокотало, и каждый вдох давался с немалым трудом. И живот крутило со страшной силой, и вообще мир кружился, раскачивался, но к Предвечной жиле, этот мир был.

Многообразный.

Яркий.

И Райдо, присев на корточки, трогал ворсистую поверхность ковра, наслаждаясь этим прикосновением и тем, что пальцы чувствовали и жесткость ворса, и пыль на нем… и шершавые стены, неровные под бумажными обоями… и сами эти обои, гладкие, со вдавленным рисунком… он вдыхал их запах и запах дерева — старые рамы и паркет, который давно уже не натирали мастикой. Вернувшееся обоняние — а Райдо и не замечал, насколько боль его притупляла — рассказала ему о многом.

…о том, что Нат снова лазил на конюшни, и еще на кухню заглядывал, где, верно, стащил пирожок. Пирожок был с кислой капустой и яйцом…

…о том, что козу он кормил хлебом, и его аромат прилип к ладоням, как и кисловатый запах козы…

…о том, что доктор курил трубку с темным шерским табаком… и коньяк пил, немного, не то для храбрости, не то от нервов…

…а жена его неумеренно пользуется духами. Духи хорошие, терпкие, но они привязались к шерстяному пиджаку, и еще к рубашке, и даже, кажется, к волосам, потеснив исконные ароматы аптеки, которые сопровождали этого человека.

— Что ж, — он отвел взгляд и очки поправил. — Если в моих услугах не нуждаются, то я…

— Нат вас проводит.

— Я…

— Проводишь.

Нату не хотелось уходить, наверное, он до конца так и не поверил в этакое чудесное выздоровление, но ослушаться прямого приказа не посмел. Шел, оглядывался, едва не споткнулся на лестнице.

— И Дайну позови, — крикнул Райдо, поднимая измаранную рубаху. — Пусть приберется здесь… и вообще, пусть приберется.

Запах пыли и копоти теперь ощущался резко.

От Дайны воняло спиртом и ландышами, и запах был настолько резким, едким, что Райдо зажал нос.

— Не подходите, — попросил он, нанося тем самым очередное смертельное оскорбление. — На будущее, пожалуйста, не пользуйтесь этими духами больше… у меня обоняние тонкое.

Райдо распахнул окно, впуская ледяной ветер.

А на стекле-то сыпь дождя, в которой тают остатки ледяного узора… стало быть, зима близко. Подобралась, а он и не заметил.

Чудо какое…

Проведя ладонью по влажному подоконнику, Райдо с немалым наслаждением вытер лицо.

Холодная вода с запахом стекла и металла. И дерева еще. Неба серого, в промоинах. Полумесяца, который висит низко, над самой крышей, едва ли не заслоняя собой солнце. Оно-то напротив, сделалось крохотным, с мышиный зрачок.

Райдо сделал глубокий вдох, медленный, с наслаждением ощущая, как расправляются ребра, а с ними растягиваются мешки легких, продранные, но уже зарастающие.

Чудо.

— Это все, что вы хотели? — спросила Дайна скрипучим голосом.

Недовольна.

И кажется, надо бы извиниться, но… к бездне первородной извинения. Он только-только ожил, а жизни этой слишком мало осталось, чтобы тратить ее на хороводы хороших манер.

— Нет. Не все. Кажется, я просил, чтобы в доме навели порядок.

— Я…

— Вы.

Подбородки Дайны мелко затряслись. Но очередную обиду она проглотила. Райдо же вяло подумал, что будет смешно, если именно сейчас разобиженная экономка сыпанет в бульон крысиного яду…

…не осмелится. Эта из тех, которые ненавидят тихо, исподволь, никогда не переступая черту закона. Другое дело, что в этой черте многое наворотить можно.

…вот альва могла бы…

…но альва понимает, что ей некуда идти… не зимой… а значит, у них обоих появился шанс… до треклятой весны бездна времени — три с половиной месяца, если по календарю…

— Я не в состоянии убрать весь дом в одиночку, — наконец, произнесла Дайна. Говорила она сдержанно, но рыжеватые брови, которые Дайна подкрашивала угольным карандашом, сдвинулись.

— Такого подвига я от вас не жду, — Райдо глотал холодный воздух и дождь пил, слизывая капли с губ, наслаждаясь вкусом этой воды. — Отправляйтесь в город. Наймите кого-нибудь… чтобы убрали… и чтобы убирали постоянно.

Он отошел от окна.

— Видите? — Райдо провел пальцем по каминной полке и палец этот экономке продемонстрировал. — Этак к весне мы зарастем так, что не откопают…

— Кого нанять?

— Мужчин. Женщин. Проклятье, вы беретесь домом управлять?! Так управляйте, а не спрашивайте меня, кого нанимать… да кого угодно, лишь бы порядок был!

— Вы… вы на меня кричите? — Дайна всхлипнула. — Я… я так стараюсь… я для вас…

— Для меня. И для себя, — Райдо ненавидел женские слезы. — Кажется, я за старания вам плачу, верно?

Проклятье.

Такой день, когда ему почти и не больно, когда он почти живой уже, а она тут плачет… и с чего, спрашивается? Разве он просил что-то, чего не должен был?

— Послушайте, — он вытер руку о штаны, которые сами по себе не отличались чистотой, а потому особого ущерба не претерпели. — Мне жаль, если я вас обидел. Мне казалось, что вы к моему характеру привыкли…

— Вам больно? — Дайна вновь всхлипнула и часто заморгала влажными ресницами.

— Мне не больно. Мне грязно.

— Где?

— Везде, Дайна… — Райдо проглотил рык. — Я понимаю, что в одиночку вы не способны управиться с домом. Но я не понимаю, что мешает вам обратиться в агентство. Пусть пришлют горничных. И лакеев… и кто еще там нужен?

Она прикусила губу.

Стоит. Теребит фартук. И слеза по щеке ползет…

…а ведь молоденькая…

…раньше Райдо плевать было на то, сколько ей лет…

…точно, молоденькая… чуть за двадцать? И уже экономка? Он, конечно, не великий специалист по прислуге, ею матушка занималась, как и прочим домашним хозяйством, но Райдо думал, что экономкой должна быть женщина в возрасте.