Языковые основы русской ментальности

1.4. Классификация ментальных исследований языка с позиции философского реализма

Новые идеи рождаются на стыке наук — достаточно известная истина. Новые направления традиционных наук возникают в тревожном обществе разноплеменного характера. Таково было и открытие ментальности в начале XX в. Ментальность открыли в себе петроградцы в тяжелые послереволюционные годы — два безработных академика и один диссидент. Сначала А. А. Ухтомский высказал мысли о психологической доминанте и ускользающем хронотопе, затем В. И. Вернадский — о всепознающей ноосфере и, наконец, бунтарь-философ С. А. Аскольдов (Алексеев) — о концепте. На протяжении 20-х годов учение сложилось в зачаточном виде, пригревшись в стенах Петроградского университета. Но, как это обычно и бывает, сложилось оно слишком рано — мысль опередила события. Перед страной и наукой стояли другие задачи, перед обществом — тоже. Вдобавок действовали сокрушающие законы корпоративности: биолог Ухтомский, геолог Вернадский и философ Аскольдов в мыслях своих шли параллельно, но явления терминологизировали по-разному, в духе собственных своих научных традиций, и каждый получил известность в определенной научной среде, отчасти изолированной от соседних. Всемирный разум, генетически закольцованный в умственной доминанте и представленный в мистической «монаде» концепта не был явлен миру во всех подробностях своего существования.

Академические встречи и предварительный обмен мнениями разнесли эти несобранные воедино идеи по миру; высланные из Петрограда ученые делились ими с германскими и французскими коллегами. Неопубликованные до поры, эти идеи подхватывались расторопными европейскими умами, основательно прорабатывались немецкими и изящно отделывались французскими учеными, представ в законченных схемах французского mentalite-ментализма (откуда и пошел этот термин), обработанный в формах немецкого менталитета, скрывавших под собой родимые пятна ментальности. Представление о явлении облеклось в национальные формы языка, но споры об основной единице ментальности долго тревожили умы.

Научное направление родилось в многонациональной среде Петрограда, заканчивая путь классического русского реализма; став философской силой, оно сгустилось из православного миросозерцания, подпитанного идеями последнего платоника Европы — Лейбница: идею концепта сформулировал лейбницианец Аскольдов. Только реалисты могли понять непротиворечивую противоположность сущности и явления, нарекая их разными именами: концепт и понятие, — но представляя их как единство; только реалисты способны были осознать, что понятие как проявление концепта конструируется путем научной расшифровки высокого символа (образного понятия) житейским его образом.

XXI век подхватил и развил учение о концепте, представив его в виде разнообразных вариантов. Основную единицу ментальности можно представить различными терминами, но чаще всего употребляемый термин «концепт» легко смешивают с «понятием», поскольку в латинском языке conceptus — то же, что и понятие, тогда как существует форма среднего рода conceptum, означающее «зерно» — в данном случае, зерно первосмысла, «прорастающее» в текстах законченным смыслом. Концептум отличается от концепта-понятия как сущность от явления.

Каждая наука представляет себе концепт в соответствии со своими конкретными задачами и целями. В отечественном обиходе обозначились следующие направления.

Био-психологические работы по ментальности отражают взгляд на народную ментальность «изнутри» самого народного характера; это база, основание исследований, своего рода метод саморефлексии, раскрытие «внутреннего человека» в себе самом. Благодаря этому особую ценность приобретают работы, исполненные носителями данной ментальности. Только они способны нейтрализовать некоторые русофобские труды Дж. Биллингтона, А. Вежбицкой и др., формально, пристрастно и декларативно подходящих к теме.

Оставим в стороне теорию генотипа, исходящую из утверждений, якобы в любом народе существует определенный врожденный генотип, определяющий «расовую» ментальность. Пробные заявки А. И. Ракитова на эту тему встретили в печати дружный отпор. Говорить серьёзно о генетической природе ментального ряда вряд ли стоит, тем более — обвинять целый народ за индивидуальные отклонения отдельных личностей. Непосредственного выхода идеи к делу и вещи нет: между идеей и миром стоит слово.

Работ по психолингвистике довольно много, они рассматривают прагматику языковых форм в удобном для исследователя субъективном аспекте (А. Р. Лурия, Р. М. Фрумкина). Русские философы также подчеркивали значение подсознательного в душе русского человека (Б. П. Вышеславцев, Н. О. Лосский, С. Л. Франк и особенно Н. А. Бердяев). В обобщенном понятии «народ» всегда проявляется средний тип психосоматического поведения, которым и определяются основные установки национальной ментальности. Но «средний тип» — понятие уклончивое и как раз для русского несвойственное, поэтому трудно согласиться с утверждениями тех, кто приписывает русскому народному типу характер параноидальный (И. Смирнов) или эпилептоидный (К. Касьянова). В старых работах на эту тему упор делался в основном на традиции материальной культуры, для которой и идея вещна, т. е. представлена феноменально. Русская ментальность представала как духовность, ее сводили к духовным поискам соборного сознания, концептуального по существу. Это своего рода «богословская интуиция» русского народа, определяемая исповедуемым им реализмом. В «резкой противоположности» Западу «русский принимает онтологическую божественность природы, которую мы назвали софийной» (Г. П. Федотов). Единение с Природой делает человека природным, наполняя его природной силой.

В русской традиции нет необходимости психическое сводить к биологическому, как это делают на Западе; сравните книги Дж. Лакоффа или Ст. Пинкера, ограничивающих свои исследования теорией генотипа (существует врожденныйгенотип, определяющий народную ментальность) или сводящих ментальность к «общечеловеческим ценностям» («Все люди мыслят, пользуясь той же самой концептуальной схемой», с помощью которой можно понять и объяснить мир — Лакофф). Говорить о генетической природе концептов ментального ряда вряд ли возможно, непосредственного выхода идеи к вещи нет: между идеей и миром стоит слово, а слова различны в языках мира.

В отличие от западных языков русская ментальность строго различает «дух-душу» и «мысль»; на этом основано мнение, что только у русских возможна настоящая психология. Данные не на фоне других (отмеченных положительно) ментальностей классические русские работы по народной психологии показывают черты русского характера объективно и содержательно (Н. А. Бердяев, В. М. Бехтерев, П. И. Ковалевский, Д. Н. Овсянико-Куликовский и др.). Русская ментальность в ее первородном виде, такая, как она отражена в ментальном «Толковом словаре» В. И. Даля, сегодня уже не существует, однако как идеал она выражена в концептах русского сознания и представлена в полном лексиконе. К сожалению, теперь намечается тенденция к замещению русских концептов заимствованиями, что отрицательно сказывается на самой ментальности, особенно у молодежи. Но живой характер народной ментальности удостоверяется постоянным «искривлением» заимствуемых концептов в сторону русских представлений о демократии, власти, свободе и т. д. Это хорошо показано в новейших трудах по «культуре речи», которая прагматически связана с проблемой ментальности (Л. В. Савельева).

Народный характер — явление сложное, не столько психологическое, как общественное (социальное, «соборное»). Он сложился исторически и являет собой концентрированный опыт народа. Внимания требует также терминология. Л. Н. Гумилев утверждает, что национальный характер — вообще миф, поскольку характер не только и не столько психологическое явление, как социальное: он сложился исторически и представляет собой концентрированный опыт народа (В. В. Налимов).

Но ментальность также явление культурное, поэтому подход к ней возможен и в этносоциальном, этнокультурном аспекте.

Основная содержательная форма этого подхода к ментальности — символ. Сама ментальность понимается как совокупность символов, необходимо формирующихся в границах данной культурно-исторической эпохи и закрепляющихся в сознании людей путем повторения; это ключевые онтологические представления, которые образуют ядро господствующей идеологии, порождая «мыслительные стереотипы» — концепты (М. А. Барг). Исторические рамки («парадигмы») такой ментальности описывают историки (П. М. Бицилли, Л. П. Карсавин, Г. П. Федотов, теперь Б. В. Марков, И. Я. Фроянов и др.).

В других терминах это направление известно как лингвокультурология, уже выдавшая серию учебников разного качества и даже термин своего назначения — лингвокультурема (В. В. Воробьев). Под этим термином понимается соединение значения слова и экстралингвистической информации, с помощью которой можно получить сведения о концепте. В известном смысле это развитие идеи Аскольдова применительно к нуждам педагогики. Другой термин такого же назначения — логоэпистема — также понимается как «истолкование слова» в культурном контексте (Е. М. Верещагин и В. Г. Костомаров). Это вынужденный концептуализм: необходимо передавать известные науке знания о языке, т. е. «ретранслировать социокультурный код нации» в концептуальных его звеньях.

Данный подход также имеет несколько направлений.

Этническая ментальность исследовалась в обстоятельных славистических трудах Н. И. Толстого; многочисленные исследования фольклорных текстов восстанавливают архаичные формы русской ментальности, способные вызвать ностальгические сожаления, но вряд ли имеющие практическое применение. Более выразительны работы культурологов, выставляющих оригинальные программы исследований. В двух изданиях книги А. О. Бороноева и П. И. Смирнова «Россия и русские: Характер народа и судьбы страны» приводится классификация русских типов по их ментальности на основе определенных производственных циклов; показана классовая множественность русской ментальности и даны ключевые понятия и термины. Представленные в книге рекомендации дают иерархию ментальных типов в их развитии. Столь же выразительно исследование С. В. Лурье «Метаморфозы традиционного сознания», в котором описана этническая картина мира как производная от этнических констант (ментальных признаков), с одной стороны, и ценностной их ориентации — с другой; они даны как условие действия и цель действия. Картина мира предстает наложением: этнические константы как парадигматические формы национального сознания получают конкретное наполнение посредством процесса трансфера, направленность которого определяется ценностной ориентацией. Этнические константы в этносе постоянны, тогда как ценностные ориентации могут изменяться, являя собой результат свободного выбора, «этот выбор недетерминирован для человека генетически».