Темное пророчество

* * *

Дело близилось к шести вечера, и я уже полчаса валялась в ванне, наполненной горячей водой. В воздухе клубился пар, и большое зеркало над тазиком для умывания, формой напоминавшим раковину, уже некоторое время запотевало. Запах различных масел, которые Мадлен капнула в воду, кружил мне голову, а лепестки красных роз, плывущие по воде, ложились на мои влажные волосы.

Большую часть дня я ела и думала. Не доверяя желудку, который не мог удержать слишком много еды за один раз, я ела понемногу, но зато чаще обычного.

После полудня я почувствовала необходимость выйти на свежий воздух – и, сев на скамейку в парке, написала приглашения на бал Люсиферу, Астре и Ленноксу. Хотя я и старалась не выдать всю глубину своего отчаяния, мне несколько раз пришлось указать, что я не приму «нет» в качестве ответа. Конечно, я не только, по сути дела, ставила перед неудобным фактом моих друзей, но подводила и раненых в лазарете Сатандры, о которых они каждый день заботились – но сегодня вечером мне действительно не хотелось появляться на балу без них.

Отослав наконец приглашения с почтовым голубем, я приступила к сочинению своей речи. Когда после одиннадцати попыток и множества скомканных листов бумаги я все еще не знала, что собираюсь сказать, Мадлен наконец обнаружила меня в парке и загнала в ванну.

Даже сейчас, расслабляясь в благоухающей воде, я все еще думала, что же я скажу жителям Лунарии. Теперь оставалось только надеяться, что этот вечер не закончился настоящей катастрофой.

Прежде чем я еще глубже погрузилась в пучину тяжелых мыслей, вошла моя камеристка.

– Теперь ты достаточно распарила кожу. Вылезай! – приказала она, протягивая мне полотенце.

– Слушаю и повинуюсь! – усмехнулась я, вылезая.

Мадлен была милой, сдержанной девушкой, всегда делавшей то, о чем я ее просила – но, когда дело касалось моей внешности, она становилась даже более упрямой, чем самый строгий офицер лунарийской армии. Она не потерпела бы никаких возражений – и, как мне ни хотелось полежать еще немного в теплой воде, пришлось подчиниться.

Пока я закутывалась в полотенце, Мадлен вытирала мне волосы. Затем она намазала мне лицо и тело маслами и кремами, пока кожа не стала бархатистой. Протянув мне наконец белый халат, она провела меня в комнату. Я села на стул, и моя камеристка подвезла небольшую тележку, полную баночек, блесток, гребней, ювелирных украшений и прочих безделушек.

– Это что, действительно необходимо? – застонав, плаксиво протянула я, глядя на бесконечный ряд ожерелий, браслетов и сережек, украшенных драгоценными камнями.

– Поверь мне, когда я закончу, ты себя не узнаешь, – прощебетала Мадлен и строго добавила: – А теперь закрой глаза и не открывай их, пока я не скажу!

Я фыркнула, но сделала то, о чем она меня просила.

Сначала Мадлен занялась моим лицом. Я чувствовала, как она проводила пальцами или щекочущей кисточкой по векам, щекам и губам. Затем она взялась за мои непослушные черные пряди, которые сначала расчесала, а затем заколола зажимами и гребнями.

Теперь настало время одеться. Я не открывала глаз, пока камеристка помогала мне влезть в бальное платье. Ткань, приятно прохладная и легкая на ощупь, была полной противоположностью той, жутко перекручивающейся, белой ткани, считавшейся во дворце особенно модной. Я надеялась, что Тесса наконец отменит эту ужасную традицию одеваться во все белое.

Наконец Мадлен подтолкнула меня к большому зеркалу рядом с кроватью и торжественно объявила:

– Теперь можешь смотреть.

Первое, что бросилось мне в глаза, был цвет платья. Оно было алым. Роскошное платье из алого шелка.

Я ожидала от платья какого угодно цвета: темно-синего, светло-желтого, розового, белого, а может быть, даже черного – но уж точно не алого.

У меня буквально отвисла челюсть. Краем глаза я заметила, как Мадлен хихикает, стоя рядом со мной.

Этот алый цвет…

Он был совершенно особенным. Неописуемым. К нему было сложно подобрать подходящие эпитеты.

Он не был кричащим, но не был и темным. Не был он ни ярким, ни блестящим, ни матовым. Винно-красный, бордовый, пурпурный – все эти описания ему также не подходили. Он был просто алым.

Его можно было сравнить лишь с одним другим известным мне цветом. Мягкое мерцание, появлявшееся в глазах Люсифера, когда он смотрел на меня, было того же цвета, что и это платье.

– Дух захватывает! – выдохнула я, отнюдь не убежденная, что речь идет о простом совпадении.

У меня действительно захватило дух. Цвет платья был красивым, а покрой – удобным. Хотя оно держалось на бретельках и открывало зону декольте, но достаточно прикрывало мое тело, и я не чувствовала себя скованно. Узкие рукава с буфами, начинавшиеся ниже плеч, были исключительно декоративными. Вокруг талии вился ажурный пояс из настоящего белого золота, и алый шелк, плавно ниспадая, заканчивался коротким шлейфом. Мадлен обула мои стройные ноги в элегантные сандалии, державшиеся на золотых ремешках.

Но и это было еще не все. Камеристке удалось укротить мои дикие кудри, свободно скрепив их гребнями и золотыми застежками. Она намеренно высвободила из прически несколько прядей, чтобы те нежно обрамляли мое лицо, и вплела в волосы несколько блестящих русалочьих слез, выполненных из дорогого стекла.

Мое лицо тоже выглядело совершенно иначе. Оно все еще слегка мерцало от масел, которые Мадлен втерла мне в кожу. Я не знала, как именно ей это удалось, но теперь контуры моего лица не казались столь резкими и угловатыми, какими были в действительности. Напротив, мои щеки выглядели пухлыми и розовыми, а темные круги под глазами умело скрывала пудра. Мадлен присыпала мои веки золотой пылью, а губы мои сияли алым, под цвет платья. Больше косметики не понадобилось – все равно в центре внимания окажутся мои яркие солнечные глаза.

Я действительно сама себя не узнавала – и, сколь бы я ни ненавидела платья, сегодня у меня не было ни малейшей причины жаловаться на свой внешний вид. Алое платье даже подчеркивало на моем худощавом теле некоторые изгибы, о существовании которых я до сегодняшнего дня не подозревала. Глядя в зеркало, я впервые в жизни, даже несмотря на новый цвет глаз, почувствовала себя по-настоящему красивой.

Достойной высокого звания прямого потомка Богини.

– Ой! – внезапно вернула меня на землю Мадлен, хлопнув себя по лбу. – Об украшениях забыла!

Вздохнув, я позволила ей надеть мне на шею светлое рубиновое ожерелье. Вокруг драгоценных камней блестела оправа – опять-таки из белого золота.

– А еще, – робко сказала моя камеристка, протягивая мне меч, – я подумала, что ты захочешь повесить его себе на пояс.

Мой меч. Тот самый, с инкрустированной рубинами рукоятью. Должно быть, посыльный принес его сюда из Черного замка.

– В память о Леандере, – добавила она. – В честь того, как храбро ты сражалась на этой войне.

Сегодня мне удалось выбросить из головы Леандера, не чувствуя пустоты последних нескольких дней, – но при виде меча, подаренного мне братом, у меня сжалось горло. Проведя пальцем по отполированному лезвию, я повесила его себе на пояс. На глаза мои вновь навернулись слезы.

Мадлен нежно положила руку мне на плечо:

– Пожалуйста, попробуй сегодня вечером хоть немного повеселиться.

Она была права. Ведь после бала у меня будет еще достаточно времени, чтобы оплакивать брата. Леандер наверняка не хотел бы, чтобы я грустила в такой особенный вечер.

Расправив плечи, я повернулась к Мадлен и кивнула. Сморгнув слезы, я изгнала Леандера из своих мыслей на несколько последующих часов.

Предстоял бал. Я заслужила короткий перерыв на веселье.

Я развернулась к двери. Пробило уже восемь часов вечера, и бал вот-вот должен был начаться. Однако перед тем, как выйти из комнаты, я снова обернулась.

– Спасибо! – от всего сердца поблагодарила я Мадлен, прежде чем переступить порог.