Обыкновенные монстры

21. Чужие тайны

В поезде по дороге в Лондон Элис Куик размышляла о смерти.

Недавно она пережила гибель Коултона. У нее в ушах до сих пор звучал его голос с сухим акцентом, перед мысленным взором вставали его густые бакенбарды, которые он отращивал в последнее время, редеющие волосы, которые он зачесывал назад, его красное с желтизной, покрытое язвами и следами оспы лицо. Да, он часто раздражал ее: своей скрытностью, невыносимой саркастичностью и самодовольностью. Но она верила ему, верила, потому что он завоевал ее доверие, потому что он никогда не относился к ней как к женщине-детективу – только как к детективу, и прежде всего потому, что он был хорошим человеком и хорошим другом.

И все же, когда она стояла на железнодорожной платформе в Эдинбурге, наблюдая за тем, как небольшие группы нищих бредут по рельсам, или когда при свете свечей молча сидела с миссис Харрогейт в вагоне-ресторане перед тарелкой тушеной баранины с подливой, ее мысли обращались не к Коултону, а к матери. Почему так получалось, она объяснить не могла. Ее мать звали Рейчел Коралайн Куик. Элис не видела ее много лет; даже не желала видеть – отчасти от обиды, отчасти от отвращения. Можно сказать, у нее никогда не было настоящего детства. Самые ранние ее воспоминания были о том, как Рейчел, стоя посреди грязной чикагской улицы, кричит и стучит кулаками в закрытое ставнями окно их домовладельца и кидает в него куски грязи лишь потому, что дверь их квартиры была заперта, а ключ она потеряла. Она буквально кипела от гнева. Грозная женщина с широкими бедрами и мягким животом, она выпивала целые бочонки пива в ирландском салуне на Диклейми-стрит и шла домой, пошатываясь и ругаясь. Она работала по утрам, когда на улице еще было темно: фыркая, как лошадь, ловкими пальцами лепила маленькие фигурки из теста в пустой пекарне – крендельки, пирожные и тарталетки с джемом, теплые, со сладким запахом. Это было единственное время, когда она казалась спокойной. Будучи совсем маленькой, Элис иногда ходила с ней, делая вид, что помогает разжигать печи и вытирать со столов муку, не обращая внимания на время. Потом, когда ей исполнилось четыре года, отец бросил их. После этого они остались вдвоем. Какое-то время с ними жил маленький ирландский сеттер по кличке Скрэтч, но однажды и он исчез: может, погиб в собачьей драке или попал под лошадиные копыта, а может, тоже решил, что с него хватит и что есть места, где ему будет легче.

Сама Элис превратилась в типичного уличного «крысеныша» из сточной канавы, бродившего по полуразрушенному Вест-Сайду. Вместе со стайкой детей иммигрантов, в основном ирландцев, она сновала между колесами экипажей и кебов, поджигала ящики с продуктами на рынке на Рэндольф-стрит, швырялась камнями в окна складов и убегала от сторожей. Ее друзей хватали, били; но ее – никогда; уже тогда она отличалась стремительностью и проворством. В Чикаго в то десятилетие смешались нечистоты, грязь и разливавшиеся с приходом сезона наводнений сточные воды. Летом от реки исходило зловоние, а весной и осенью улицы превращались в месиво. В глубоких лужах на перекрестках увязали даже лошади. Повсюду были рельсы, гостиницы, магазины, огромные дворы с сараями, загонами для скота и элеваторами, и все это постоянно сияло огнями. Чикаго был городом огня.

Когда Элис исполнилось семь лет, ее мать обрела Бога. За этим последовал странный период молитв, церковных собраний и летних воскресных пикников на берегу реки. У нее было всего одно платье, которое мать изнурительно стирала. Нрав ее не смягчился, но вера, если это и правда была вера, наполнила ее силой до такой степени, что каждую ночь перед сном она хлестала свою розовую спину березовыми прутьями. На ней выступали сочившиеся кровью багровые рубцы. После обеда, закончив работу, она выходила на улицу, вставала на деревянный ящик и призывала прохожих задуматься о состоянии своей души. Возможно, это и повлияло на все остальное. Потому что в конце того же года она потеряла работу в пекарне, единственную работу, которая у нее была на памяти Элис, единственную стабильную вещь в их жизни, и после этого все изменилось.

В церкви Нового Ханаана объявилась женщина с Запада, из маленькой религиозной общины посреди пшеничных полей Иллинойса. Ее звали Адра Норн. Она была высокой, с длинными свинцовыми волосами, похожим на высушенный на солнце фрукт лицом и огромными грубыми, мужскими руками, которыми могла разорвать Библию пополам. Когда она говорила, к ней прислушивались даже мужчины. Она утверждала, что их Бог – гневливый и мстительный и что его гнев направлен на мирских людей. Если свою мать Элис просто боялась, то по отношению к Адре Норн испытывала нечто иное, вроде благоговейного ужаса. Эта женщина проносилась мимо с силой урагана – лишь мелькали ее развевающиеся юбки и огромные грубые руки, в которые помещалось все, что нужно. Из-за сильного акцента ее по-библейски тревожная речь была различима только наполовину, однако смысл ее слов оставался ясен: «Бог не любит тебя, ты ему не нужен. Рискуй навлечь на себя Его неудовольствие и готовься к мукам».

– Однако для отмеченных печатью Бога возможно все, – добавляла она.

Мать Элис бормотала под нос те же слова, когда ей казалось, что она одна. Как-то в воскресенье Элис заметила, что ее мать увлеклась беседой с Адрой Норн; и вскоре высокая женщина стала приходить в их жилище каждое воскресенье. Два месяца спустя, когда Норн собралась уезжать, Рейчел тоже упаковала свои немногочисленные пожитки и, взяв Элис, отправилась в общину Бент-Ни-Холлоу.

То свое первое путешествие Элис запомнила на всю жизнь: проворные, словно неуловимая человеческая мысль, вороны, с карканьем поднимающиеся со стерни; садящееся за линию деревьев солнце; пустые, наполненные древним светом пыльные дороги и неизменно зеленые дубы и ивы вдоль прохладных рек. Пять дней они ехали по изрытой дороге на скрипевшем фургоне, похожем на сухопутный корабль. Рейчел, сгорбившись, сидела рядом с Адрой на жесткой передней скамье, увлеченная беседой. Элис была предоставлена самой себе; она расположилась в задней части повозки, среди ящиков с семенами, зерном, отрезами ткани, топорами, лопатами и прочим; а поскольку стояло лето, ночевали они каждую ночь снаружи, у тлеющего костра. Перед тем как закрыть глаза, суровая Норн благословляла их еду, их судьбу и костер, у которого они сидели.

Они прибыли в Бент-Ни-Холлоу на закате; вокруг простирались золотистые поля, горевшие красным в багрово-кровавом свете заходящего солнца. Элис спустилась с повозки и настороженно замерла рядом с матерью, пока их окружали высыпавшие из своих домов женщины в фартуках, сжимавшие в руках ножи, топорики или пучки шерсти, – женщины с обветренными, но довольными лицами, с ясными глазами. Адра прошла среди них, обнимая каждую по очереди. Когда она подходила ближе, они внезапно смущались и опускали глаза, глядя себе под ноги.

От этого места веяло спокойствием и мягкостью. Элис потребовалось несколько недель, чтобы осознать пробудившееся внутри нее чувство умиротворения.

Одно за другим проносились времена года. Рейчел начала меняться. Поначалу это было почти незаметно, но затем изменения усилились. Она коротко подстриглась, подражая Адре, стала носить такое же серое холщовое платье, как и она, и почти не отходила от нее. Ее былая ярость затаилась где-то глубоко внутри, если не исчезла совсем; Элис больше не замечала на лбу или в челюсти матери привычного напряжения. Но и виделась она с ней теперь реже – ее собственные дни были наполнены делами общинной жизни: ощипыванием птиц, очисткой овощей для больших чанов с похлебкой, укладкой дров, починкой одежды, выбиванием палками одеял, подшиванием сапог. Во время сбора урожая они обменивали у местных фермеров плоды своего труда на продукты. Женщины трудились в монашеском молчании, других детей, кроме Элис, в общине не было. По воскресеньям с наступлением сумерек все собирались, разжигали большой костер, пели гимны и запекали картофель. Адра Норн учила, что огонь священен, ибо он должен очистить весь мир, когда наступит конец света.

По ее словам, только самые чистые люди могли пройти через пламя и спастись.

Маргарет Харрогейт, конечно, знала обо всем этом.

По крайней мере, большую часть. Она слышала рассказы о Бент-Ни-Холлоу и о безумных речах Адры Норн, читала отчеты врачей Рейчел Куик о том, что эта сумасшедшая сделала со всеми несчастными душами в той общине, а также видела длинное письмо Коултона об Элис и о состоянии ее разума. Да, она знала многое. Если бы в Карндейле секреты и тайны были валютой, то карманы Маргарет трещали бы от денег.

Но все это ее не волновало.

А волновал ее только доктор Бергаст – оставшийся в Карндейле Генри Бергаст.

Он изменился, стал совсем не тем человеком, которого она знала все эти годы. Это было очевидно, что ее и тревожило. Увидеть это смог бы всякий. Его поглотила одержимость. Неважно, что именно было ее причиной – горе, страх, печаль или надежда. Главное, что к этому был причастен другр. Спал ли доктор? Маргарет в этом сомневалась. Снились ли ему сны? Только о другре. Он винил себя за ужасные поступки этого существа; чувство вины накапливалось, разъедая его изнутри, словно ужасная болезнь. Да, в повседневной жизни он говорил разумно и спокойно. Но стыд и ярость медленно искажали его сердце, и это не предвещало ничего хорошего. Теперь он готов был оправдать любой поступок – все что угодно, лишь бы это способствовало уничтожению другра. Она боялась за него.

Сидя в маленьком купе спешащего на юг поезда и прислушиваясь к дребезжанию грязных оконных рам, Маргарет наблюдала за своей спящей спутницей. Мисс Куик, несомненно, доказала свою храбрость и свою преданность, по крайней мере преданность детям. Мистер Коултон всегда клялся, что она способна на многое и заслуживает доверия. Маргарет вздохнула. Что ж, скоро она все узнает.

Проезжая по северной Англии, они сделали две пересадки, и каждый раз Маргарет осматривала мрачные железнодорожные платформы в поисках хоть какого-нибудь признака Марбера или его лича, но ничего и никого не заметила. Билетные кассы, газетные киоски, одинокие мужчины в черных костюмах и шляпах, крепко сжимающие свои чемоданы, – все это не облегчало ей задачу.

Умом они были уже в Лондоне. Первым делом нужно было дать мисс Куик отдохнуть и набраться сил, а потом разыскать мистера Фэнга, ее знакомого эмигранта. Он поможет найти то, что ей нужно: оружие, способное убить Джейкоба Марбера.

Именно его несколько недель назад искал Уолтер. Ни ему самому, ни Маргарет оно бы не пригодилось. Ни тот ни другая не смогли бы им воспользоваться. Кейрасс реагировал только на прикосновение повелителя пыли. Но если Маргарет права – а она была почти уверена, что это так и есть, – то из-за полученной от Марбера раны, из-за следов пыли внутри ее тела владеть этим орудием теперь могла бы и мисс Куик. Она сможет управлять им.

Лицо женщины помоложе, по которому пробегали пятна света и тени, было бледным и вытянутым, плечи вздрагивали в такт покачиванию вагона. Мисс Куик продолжала спать.