КРАСНЫЙ ШАТЕР

Зелфа видела, что Иаков тоже встревожен предстоящим ритуалом. Каждую ночь он сидел у бимы с ножом в руке и точил его на алтаре. От заката до восхода луны, три ночи подряд, пока лезвие не стало совершенным, он точил и полировал его – так чтобы легким движением запястья можно было разрезать волос с головы.

Он попросил Аду приготовить крошечные тонкие бинты, сотканные из самой нежной шерсти новорожденного ягненка. Он приказал Лии заблаговременно взять у повитухи мази для исцеления ран.

На седьмую ночь после рождения Рувима Иаков до самого рассвета сидел, молча глядя в небо. Он совершил возлияния и пропел молитвы в честь бога своего отца. Он также совершил возлияния над ашерой и раскрыл перед нею руки. С тех самых пор Зелфа, видевшая всё это, прекратила называть Иакова «этот чужеземец» и стала наконец произносить его имя.

На рассвете восьмого дня с момента рождения сына Иаков зарезал козленка и сжег его на алтаре. Он вымыл руки и до красноты натер их соломой, как будто прикасался к трупу. А затем он пошел в Красный шатер и попросил женщин дать ему Рувима, сына Лии. Он позвал Лавана, и оба мужчины прошли к биме, где Иаков развернул младенца, который открыл глазки и посмотрел на него, а затем положил сына на алтарь. Издав долгий, тяжелый вздох, Иаков дал знак Лавану раздвинуть ножки младенца. Рувим заплакал. Молодой отец взял нож.

– В глазах его стояли слезы, – рассказывала Зелфа. – Он взял в левую руку член младенца, оттянул кожу на кончике и зажал ее двумя пальцами. А потом сделал быстрый уверенный надрез, как будто сто раз совершал подобное.

Рувим захлебнулся плачем, и Иаков выронил нож. Он торопливо перевязал ранку заранее приготовленными бинтами и стал укачивать мальчика – неуклюже, по-мужски. Он отнес ребенка женщинам и прошептал в аккуратное ушко Рувима слова, которые никто из окружающих не расслышал. Вплоть до этого времени в Красном шатре царила тишина, которую теперь сменила бурная деятельность. Лия обработала рану маслом, настоянным на тмине – его рекомендовала Инна для исцеления ран у детей. Ада правильно запеленала Рувима и вернула его матери – он припал к ее груди и через некоторое время утешился и уснул.

Малыш быстро выздоравливал, и в течение первого месяца Лия – молодая мать – оставалась под покровом Красного шатра.

За нею ухаживали все сестры, Иаков приходил к жене ежедневно, приносил свежую птицу, чтобы ей приготовили хорошую еду. Ворсистые стены шатра казались надежным убежищем. Ада была рядом с дочерью, чтобы убедиться: та достаточно отдыхает и восстанавливает силы. Пожилая женщина радовалась первому внуку: тому, как Рувим зевает, чихает, подает голос, впервые поднимает головку. Ада с готовностью принимала ребенка на руки, и счастье словно бы избавило ее от груза нескольких лет. Но болезнь, которая истощала ее силы, никуда не делась, и однажды утром Ада не проснулась.

Сестры, не знавшие другой матери, кроме Ады, в знак скорби посыпали головы пеплом. Лия омыла лицо и руки Ады, Зелфа расчесала ее волосы, Рахиль надела на нее лучшую тунику, а Билха – кольца и браслеты на пальцы, запястья, шею. Затем они вместе скрестили руки умершей на груди и подвернули ей ноги, как у спящего ребенка. Сестры шептали матери в уши свои желания, чтобы она с той стороны света, где обитают предки, позаботилась о тех, кто остается здесь. Они завернули ее в саван из небеленой шерсти, натертой ароматными травами, и похоронили возле корней большого дерева, где собирались женщины, чтобы наблюдать за восходом луны.

Иаков выкопал могилу, а Лаван лишь стоял и смотрел – волосы посыпаны пеплом в знак скорби о первой жене. Вместе с Адой Лаван хоронил свою молодость, силу и, вероятно, лучшую часть себя самого. Он бросил в могилу первую горсть земли, а затем развернулся и пошел прочь, не дожидаясь, пока четыре сестры с громкими причитаниями закончат засыпать тело матери землей и цветами.

Через два месяца после смерти Ады Билха вошла в Красный шатер. С тех пор как не стало Ады, место старшей женщины в семье заняла Лия, нянчившая сына. Она приветствовала младшую из сестер и научила ее, как справляться с кровотечением, как встречать восход темной луны, как следить за женским циклом, означавшим неустанное возобновление жизни. Колесо совершало обороты.

И, хотя Лаван по-прежнему считался патриархом, приходило время Иакова. Мои матери начинали отсчитывать дни перемен, следуя женской мудрости.

Один благополучный год сменял другой. Дожди проливались с неба в должное время, воды в колодце было в изобилии, и она всегда оставалась свежей. Земля приносила богатый урожай, не пораженный никакими хворобами, окрестные племена хранили мир. Стада были тучными, и Иакову пришлось нанять помощников: сначала семилетнего Шибту, третьего сына местного пастуха, а затем и Но-мира, жена которого, Зибату, стала новым лицом в Красном шатре.

Состояние семьи росло, но богатство не было исключительно даром богов или же результатом трудов одного только Иакова. Мои матери тоже работали не покладая рук. В хозяйстве было много овец и коз. Сыр, который готовила Лия из их молока, никогда не выходил кислым, а если вдруг на пшенице или на просе вдруг появлялась ржавчина, именно моя мать следила за тем, чтобы зараженные стебли удаляли во имя спасения урожая. Зелфа и Билха пряли шерсть многочисленных животных и делали черную, белую и шафрановую ткани, которые быстро раскупались торговцами, – это приносило семье немалый доход.

А еще женщины рожали детей, большинство из которых выживало. Лия носила покрывало главной матери – она почти всё время была беременна или кормила грудью. Через два года после рождения Рувима она произвела на свет второго сына – Симона. Левий родился всего лишь восемнадцать месяцев спустя. После этого у Лии случился выкидыш, но еще через год печаль была забыта с рождением четвертого мальчика, Иуды.

Братья, близкие по возрасту, быстро образовали сплоченную компанию. Рувим всегда был самым сильным и высоким, но он нежно заботился о младших. Симон уродился настоящим демоном: красивый и самодовольный, требовательный и грубый, он всегда добивался желаемого с помощью обаяния, таившегося в милых ямочках на щеках.

Левий казался на его фоне серой мышкой и стал едва ли не рабом Симона. Иуда был тихим мальчиком, добросердечным и склонным привязываться к людям. Волосами и кожей он был светлее братьев, и Иаков говорил Лии, что младший сын напоминает ему брата Исава.

Когда Лия носила Симона, Рути, новая жена Лавана, внезапно тоже обзавелась большим животом, а затем родила мальчика – его назвали Кемуэль. Год спустя она произвела на свет второго сына – Беора. Старик, который уже отчаялся дождаться сыновей, пестовал поздних детей, которые сначала играли с его внуками, а затем изобрели свой тайный язык, на котором общались между собой, замкнувшись и отгородившись от остального небольшого мира. Лаван полагал, что это доказывает превосходство его мальчиков, но другие члены семьи считали подобное поведение опасным и свидетельствующим об ущербности их натуры.

Счастливые голоса детей окружали сестер, но благословение богов распределялось неравномерно. У Рахиль один выкидыш следовал за другим. Когда кровотечение в четвертый раз смыло ее надежды, она пролежала в лихорадке трое суток. Сестры перепугались и настаивали на том, чтобы она хотя бы на время, пока не окрепнет, прекратила попытки зачать дитя, а пока давали бедняжке отвар семян фенхеля для очищения утробы. Измученная, исхудавшая Рахиль согласилась, но ей трудно было обрести покой, слушая голоса племянников. Она больше не питала ненависти к Лии, но и улыбаться счастью сестры тоже не могла, пока сама оставалась бесплодной. Моя тетя часто уходила в сторону от семейных шатров, искала совета у Инны, тщетно подбиравшей ей новые и новые средства для укрепления чрева.

Рахиль испробовала все травы и настойки, вообще все мыслимые способы. Она носила только красное и желтое – цвета крови и здоровья. Она спала, обратившись животом к деревьям – во имя местных женских божеств. Увидев поток, Рахиль спешила окунуться в текущую воду в надежде обрести силу жизни.

Она глотала смеси и отвары на пчелиной пыльце, отчего ее язык покрывался желтым налетом, а моча приобретала густой шафрановый цвет. Соблюдая старинный ритуал, она садилась ужинать на сосуд, внутри которого находилась змея, – ибо тварь сия ежегодно возрождается к новой жизни, сменив кожу.

И конечно, стоило кому-то – не важно, ребенку или взрослому – найти мандрагору, как все спешили к Рахили, чтобы с молитвой и добрыми пожеланиями вручить ей корень этого магического растения. Рувим однажды отыскал особенно большой корень и с гордостью охотника на львов принес его тете. Но и мандрагора не сделала чрево Рахили плодоносным. В поисках средства для деторождения Рахиль стала помогать Инне и перенимать ее опыт. Теперь она точно знала, что нужно делать, если ребенок выходит ножками вперед или рождается слишком быстро, разрывая плоть матери, как избежать заражения крови и гибели женщины. Она научилась утешать матерей мертворожденных детей и раскрывать чрево умершей роженицы во имя спасения не успевшего явиться на свет ребенка.

Рахиль рассказывала сестрам истории, которые заставляли их плакать, охать и удивляться. О корыстном отце, который продал свое дитя прежде, чем тело умершей матери успело остыть. О человеке, упавшем в обморок при известии о смерти любимой жены. О женщине, рыдавшей над мертвым ребенком. Она поведала им об эликсирах, способных сотворить чудо с одной женщиной и убить другую, о рождении безрукого монстра, которого оставили умирать на ночном холоде, о гибельном кровотечении и чудесном исцелении. Это были истории о победах, например об успешном рождении здоровых близнецов или о том, как Инна смогла вернуть к жизни синюшного бездыханного младенца, горло которого обвивала пуповина: умелая повитуха, вставив в крохотные ноздри стебли камыша, вдыхала в новорожденного воздух. Иногда Рахиль смешила своих слушательниц, изображая женщин, которые ревели, как львы, и пищали, словно мыши.

Рахиль стала для сестер своего рода мостиком, связывавшим их с большим миром. Помимо историй о жизни и смерти Рахиль приносила в дом новые приправы для овощей, рецепты мазей для лечения ран и удивительные средства, призванные избавлять от бесплодия, однако совершенно не помогавшие ей самой.

Порой Рахиль приходила с браслетом, чашей, мотком шерсти – щедрыми знаками благодарности счастливых рожениц. Капризная красавица превращалась в нежную и заботливую целительницу, готовую оказывать помощь матерям. Всякий раз, приняв очередного ребенка, она плакала – от счастья и облегчения. Она плакала вместе с Рути и даже вместе с Лией.

Когда пришло время Зибату встать на кирпичи повитухи, Рахиль взялась за дело одна, без Инны, и, уверенно проведя роженицу через испытание, умело перерезала пуповину и расцвела от удовольствия, когда взяла в руки своего «первого» младенца, то есть первого, принятого ею самостоятельно. В тот вечер Лия устроила в честь младшей сестры пир, а Зелфа насыпала перед нею соль и подала вино в знак признания нового статуса Рахили – служительницы Анат, помощницы матерей и целительницы.