КРАСНЫЙ ШАТЕР

Впрочем, я забегаю вперед. Прошли годы, прежде чем Лия и Рахиль научились делить мужа, а сперва они были словно две собаки, с рычанием кружившие одна возле другой и скалящие зубы в борьбе за границы своих территорий.

Казалось, сначала установилось некое равновесие: с новой луной Рахиль обнаружила, что тоже не кровоточит. Обе сестры оказались беременны. Пастухи хлопали Иакова по спине и отпускали соленые шуточки. Урожай ячменя удался на славу. Боги проявляли к нашей семье благосклонность.

Однако дальше всё пошло неожиданным образом. Живот Лии отчетливо выступал под туникой, а у Рахили вдруг началось кровотечение. Рано утром, примерно через три месяца после свадьбы, все в шатрах проснулись от ее криков. Лия и Зелфа помчались узнать, что случилось, и нашли бедняжку всю в слезах, скорчившейся на окровавленном одеяле. Никто не мог утешить Рахиль. Она даже Аде не позволяла сидеть рядом. Она не желала видеть Иакова. Целую неделю она провела в углу Красного шатра, почти ничего не ела, время от времени погружаясь в лихорадочный, болезненный сон.

Лия простила сестре дурные слова; она была искренне опечалена и пыталась утешить ее сластями. Но Рахиль демонстративно отворачивалась от еды и плевала в сторону Лии. А старшая сестра хорошела с каждым днем, и живот ее все заметнее округлялся.

– Это несправедливо. До чего же все это печально, – сказала Билха, когда Рахиль наконец съела несколько оливок и согласилась выбраться из-под перепачканного и заскорузлого от засохшей крови одеяла.

Билха пошла в деревню, к Инне, чтобы поговорить с опытной повитухой и взять лекарство для ослабевшей сестры. Вернулась она вместе с Инной, которая провела с Рахилью несколько часов, вымыла ее и накормила крошечными кусочками хлеба, смоченного в ароматном красном меде. Инна шептала ей тайные слова утешения и надежды. Она объяснила Рахили, что выносить ребенка всегда будет для нее нелегким делом, но однажды она непременно родит прекрасных сыновей, сияющих, точно звезды в небесах. Инна пообещала приложить все силы, чтобы помочь Рахили, но поставила условие: та должна беспрекословно слушаться повитуху и в точности исполнять все ее советы.

Вот почему, когда Лия была уже на шестом месяце беременности, Рахиль пришла к старшей сестре, положила ладони на ее живот и благословила ее дитя. Рахиль плакала, когда сестра в ответ обняла ее, а потом поцеловала руки Ады и попросила Зелфу расчесать ей волосы. Затем Рахиль отвела в сторону Билху, обняла младшую сестренку и поблагодарила ее за то, что та привела Инну.

В первый раз в жизни Рахиль кого-то поблагодарила. На следующее утро Лия и Рахиль бок о бок вошли в полумрак Красного шатра, где их ждал Иаков. Рахиль говорила, что он якобы заплакал, увидев их вместе, а Лия, напротив, утверждала, что муж улыбнулся.

– Первые роды Лии прошли довольно легко, – вспоминала Рахиль.

К тому времени, когда тетя стала рассказывать мне о появлении на свет Рувима, она уже видела сотни новорожденных. Она могла бросить прялку и тут же забыть, где оставила ее, но всегда помнила даже малейшие детали родов, свидетельницей которых стала. Она говорила, что схватки у Лии начались перед закатом и продолжались до рассвета, но всё же никаких серьезных осложнений не возникло. Ребенок вышел головой вперед, чрево роженицы широко раскрылось. Жаркая летняя ночь в Красном шатре выдалась душной, а поскольку никто из сестер прежде не присутствовал при родах, все они страшно боялись и Лия страдала не столько от боли, сколько от их страха.

Еще во второй половине дня у Лии заболела спина. Но она улыбалась каждой волне боли, довольная, что роды начинаются, что она вот-вот станет матерью. Поначалу, пока схватки были вполне терпимыми, она, уверенная в силе своего тела, широкого и крепкого, словно специально созданного для главной женской роли, даже пела: детские песенки, баллады, колыбельные.

С наступлением ночи, когда взошла, а потом стала потихоньку клониться к горизонту луна, роженица уже не улыбалась и ей стало не до песен. Мощные схватки заставляли Лию приподниматься и изгибаться, замирая затем в ожидании нового мучительного приступа боли. Ада держала дочь за руку, а Зелфа бормотала молитвы, обращенные к Анат.

– Лишь одна я была совершенно бесполезной, – вспоминала Рахиль. – Я слонялась по шатру, снедаемая завистью.

Но проходили часы, схватки становились всё более жестокими и моя зависть угасала при виде ужасных страданий Лии – а ведь она всегда была такой сильной, несокрушимой, словно бык. Однако сейчас моя сестра лишь дрожала и смотрела в землю расширившимися глазами. Меня пугала мысль, что я могла оказаться на ее месте, да и еще наверняка окажусь. Уверена, что Зелфа с Билхой думали о том же. Они молча следили за происходящим.

Наконец Билха сообразила, что Аде самой не справиться, и снова поспешила за помощью к Инне. Повитуха пришла в шатер на закате. К тому времени Лия уже подвывала, как собака. Инна положила руки ей на живот, а потом заглянула внутрь. Она велела роженице лечь на бок, растерла ей спину и бедра, используя мятное масло. Инна улыбнулась, посмотрев Лие прямо в лицо, и сказала: «Дитя уже на пороге». Затем она извлекла из сумки инструменты и принялась деловито командовать женщинами.

– Я впервые увидела тогда инструменты повитухи, – рассказывала Рахиль. – Нож, веревку, стебли камыша для отсасывания жидкости, амфоры с тмином, иссопом, мятным маслом. Инна поставила на землю два кирпича и объяснила Лии, что вскоре ей надо будет на них встать. Она велела нам с Зелфой с двух сторон поддерживать роженицу, которая должна была присесть на корточки над подстилкой из свежей соломы. Мы с Зелфой стали для Лии чем-то вроде стула, обхватив ее за плечи и под бедрами. А Инна сказала ей: «Ты счастливица, смотри-ка, сестры служат тебе вместо трона!» Да вот только Лия в тот момент не выглядела особенно счастливой. А повитуха все говорила и говорила, разрушая испуганное молчание, прежде словно бы стеной окружавшее Лию. Инна расспрашивала Аду про то, как рожала она сама, поддразнивала Зелфу, чьи красивые волосы сильно растрепались, но предназначались ее слова одной только Лие. Повитуха хвалила ее, уверяла, что все идет правильно, твердила: «Молодец, ты у нас молодец, девочка, вот так, хорошо, хорошо…» Вскоре и остальные женщины присоединились к ее воркованию: «Вот так, хорошо, хорошо…»

Инна массировала кожу Лии в самом низу живота, обвисшую и словно бы опухшую. Она терла все сильнее и сильнее, по мере того как боль усиливалась и опускалась. А затем повитуха взяла руку Рахили, положила ее на живот роженицы и показала, как правильно нажимать, направляя плод вниз – мягко, но сильно, – когда придет время.

– В тот день я впервые в жизни увидела, как появляется на свет ребенок, – говорила Рахиль, – и испытала настоящее потрясение. Никогда прежде я не забывала о себе, но в этот момент думала лишь о происходящем вокруг. Я призадумалась о своей матери, которая много раз присутствовала при родах, о женщине, чьи руки направляли в этот мир столько душ, но которая умерла, дав мне жизнь. У меня не было времени жалеть себя, потому что внезапно красный пузырь вырвался наружу между ног Лии, и почти сразу хлынул поток окровавленной воды.

Лия попыталась встать, но Инна запретила ей сходить с кирпичей.

– Все хорошо, – сказала она, – он сейчас придет к нам.

Лицо Лии покраснело от усилий, а оба глаза – голубой и зеленый – буквально выкатывались из орбит. Ноги ее дрожали – казалось, бедняжка вот-вот рухнет, и лишь благодаря усилиям Зелфы и Рахили роженица удерживалась в прежнем положении. Затем Инна велела Билхе сменить Рахиль, которой предстояло принять ребенка на руки, потому что, как известно, такая кровь может обновить и оживить чрево женщины. И Рахиль искупалась в водах жизни.

Лия издала гортанный вопль и произвела на свет сына. Он был таким крупным, что Инна и Рахиль вместе поймали его, и мальчик сразу закричал – еще до того, как головку его подняли вверх. Не понадобились стебли камыша, чтобы очистить младенцу нос и рот. Женщины смеялись от радости и облегчения, слезы текли по их лицам.

Они передавали младенца из рук в руки, обтирали его, целовали, разглядывали ножки и ручки, голову, крошечное мужское естество. Все болтали разом, производя шума больше, чем обычно удается шести собравшимся вместе женщинам.

Иаков снаружи поинтересовался, есть ли новости.

– Ты стал отцом, – отозвалась Инна. – Но пока ступай прочь. Мы пришлем за тобой, и тогда ты увидишь сына, своего первенца, только дай нам сначала все закончить.

Они слышали, как Иаков кричал от радости, убегая, чтобы поделиться новостью с Лаваном и Рути, как лаяли его собаки.

Из тела Лии выпал послед, сама она буквально засыпала от изнеможения. Инна заставила ее попить воды и немного поесть, а затем положила ей на грудь ребенка. Мать и сын тут же уснули, а сестры прикрыли их одеялом. Ада смотрела на дочь и внука, рассеянно улыбаясь, а потом и сама задремала. Инна завернула послед в старую тряпку, и с наступлением темноты его закопали в восточной части бимы, перед божеством, – в честь перворожденного сына.

Несколько часов спустя Лия проснулась и дала ребенку имя – Рувим. Это имя напоминало возглас радости, оно должно было отгонять злых духов и оберегать младенца от всех бед. Однако у Лии не было особых причин беспокоиться: мальчик родился крепеньким. Послали за Иаковом, и тот с огромной нежностью приветствовал сына. Однако когда Иаков покинул шатер, его счастье словно бы испарилось. Голова молодого отца поникла на грудь, отягощенная мыслями о том, что ему предстояло совершить. Согласно семейной традиции, мальчику надо было сделать обрезание, и Иаков оказался тут единственным, кто имел на это право. Он не мог дать нож в руки Лавану, он вообще не хотел, чтобы тот прикасался к младенцу. А никто в деревне или в окрестностях не знал, как проводится этот обряд. Оставался только он сам.

Иаков видел, как отец обрезает крайнюю плоть у младенцев- сыновей своих работников; он не отворачивался и не кривился, когда тот делал это. Но сам за такое никогда не брался. Теперь же Иаков призадумался: насколько внимательно он следил за всеми действиями отца, за тем, как тот обрабатывал рану.

Разумеется, он очень переживал, ведь дело касалось не кого-нибудь, а его родного сына.

Однако деваться было некуда, и Иаков начал приготовления, за которыми наблюдала Зелфа, немедленно сообщавшая обо всем Лии, – той становилось дурно от одной мысли о том, что ждало ее ребенка, ее сокровище. Рувима положат на алтарь бимы и искалечат! Именно так ей тогда представлялось. Небольшая складка кожи на пенисе ничего не значила для нее. Хотя, если задуматься, обрезанный член Иакова выглядел лучше, чем необрезанные, которые Лия порой видела мельком: он был чище, аккуратнее, даже отважнее. Сейчас крошечный покров на кончике члена ее сына служил в Красном шатре предметом шуток. Однажды Лия даже заявила, что нарисует углем рожицу вокруг пениса Рувима – и когда Иаков придет обрезать сыну крайнюю плоть, то выронит нож от удивления. Женщины так и покатились от смеха. Но несколько дней спустя шутки прекратились, Лия стала плакать, прижимая мальчика к груди и касаясь пальцами нежных завитков на макушке младенца, смоченной солью ее слез. Однако Иаков был ее мужем, и она не собиралась восставать против обычая его отца. «Ничего страшного: Иаков же пережил обрезание, – снова и снова повторяла она сестрам, больше чтобы успокоить себя, нежели их. – И его отец Исаак тоже, и его дед Аврам». Тем не менее, молодая мать трепетала при мысли о боли, которую предстоит пережить ее ребенку, и о грозящей ему опасности. А то обстоятельство, что Иаков не имел в этом деле никакого опыта, лишь усугубляло ее состояние.