Искусство и его жертвы

7.

Нюся все-таки решилась выйти за него, но сестра и мама неожиданно встали на дыбы. Отговаривали, просили, убеждали, сердились. Говорили: Гумилев — вертопрах, несерьезный человек, без приличного будущего и не выглядит каменной стеной, за которой хочет спрятаться каждая замужняя дама. "Нюся, не повторяй моих ошибок, — причитала родительница. — Твой отец отчасти похож на Николя — не от мира сего, вечно в своих фантазиях. Надо выбирать человека не гения, не питомца муз, а практичного, делового, крепко стоящего на земле. С гениями — швах!" Было больно смотреть, как она доводит себя до слез. Нюся соглашалась: хорошо, я еще подумаю, не волнуйся, мамочка, сделаю, как хочешь.

Но, конечно, из чувства противоречия ей теперь хотелось обязательно выйти за Николя.

Он приехал 20 апреля, в солнечный уже и почти что летний Киев, дворники сметали с брусчатки черные остатки сугробов, в голубом небе плавали пушистые белые облака, словно бы сугробы взмыли вверх, навсегда освободив землю от холода.

Пели птицы. На душе тоже. Гумилев схватил ее за руки и поцеловал. Прямо-таки при всех. Нюся покраснела, но не упрекнула — ей понравилось.

Он как будто бы возмужал. Превратился из хилого дерганого студентика в благообразно-спокойного, сильного джентльмена. В голосе прибавилось ироничности. И курил по-великосветски, чуть прищурив глаз.

Обсуждали венчание. Нюся сказала: мама категорически против; что делать? Он спросил: ты готова выйти за меня без благословения матери, тайно? Это слово "тайно" укололо сердце и заставило его биться чаще. Тайно, тайно! Это романтично, это достойно двух поэтов. Значит, договорились. А его и ее родных поставим перед фактом. Никуда не денутся, примирятся.

Нюся тогда жила с матерью в Дарнице и одеться дома в подвенечное платье не могла. А поэтому вышла в повседневном. Села на извозчика и поехала к Николаевской церкви, что в Никольской Слободке (это было предместье Киева и располагалось на левом берегу Днепра, относясь тогда к Черниговской губернии). От нее до Дарницы — семь минут на пролетке.

Возле храма новобрачную поджидала целая орава: кроме Николя — Саша Экстер с сумкой (в ней — наряд невесты) и поэты из ее студии — Вольдемар Эльснер и Ванюша Аксенов. Обнялись и поцеловались. Дамы побежали в заросли орешника, густо растущего по этому берегу, и, скрываясь от глаз посторонних, Саша помогла Нюсе переодеться. Белоснежное платье и фата очень пошли к ее черным волосам и сегодня особенно лучистым сине-зеленым глазищам.

Батюшка оказался моложавый, розовощекий, борода хоть и густая, но недлинная. Интересовался, попостились ли молодые перед причастием. Те ответили: да, три дня, как положено. Для начала он их исповедовал, а потом причастил. На вопрос: "Грешна ли ты, дочь моя?" — Нюся ответила: "Да, грешна, отче — и гордыни много, и зависти, иногда сквернословлю нехорошо". — "Так борись с этим". — "Я борюсь".

Весь обряд венчания длился минут сорок. Наконец вкусили вина и просвиры и восславили Господа, обменялись кольцами и поцеловались.

Денег священнослужитель не взял, но сказал, что на нужды храма можно пожертвовать. И велел свечнице принять.

Вышли на свежий воздух возбужденные, просветленные и какие-то обновленные. Солнце ударило им в глаза. А в ушах стоял гул мотора.

— Что это? — спросила удивленная Нюся.

— Ой, гладите — аэроплан! — закричала Саша, пальчиком показывая в небо над Киевом.

— Да, — сказал Ваня, это Уточкин. Сообщали в газетах, что сегодня будет летать над городом.

— Грандиозно!

— Мы венчались в день полета аэроплана! Чем не символ?

— Воспарим, как он!

— Ура!!!

— Господа, так поехали же праздновать. У меня в горле пересохло от ладана. Организм мой требует шампанского!

Мама, узнав о тайном венчании, ничего не произнесла, только, сняв очки, провела пальцами по векам, словно вдавливая слезы в слезные мешочки. И проговорила несколько холодно:

— Жизнь твоя, девочка. Коли знаешь лучше меня, как жить, поступай по-своему… — Тяжело вздохнула. — Ладно, поздравляю. И совет вам да любовь… Что стоите, как памятники? Надо же отметить.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ