Конфетти

— Так, ну а теперь бумага. — и с этими словами он удалился.

Ганя опомнился. Уже наверняка был час, а может и два и в министерстве, может, уже рвут и мечут. Теперь, скорее всего, отдувается столоначальник, краснея своим большим престарелым лицом, и заглядывая в глаза этой барышне своими вечно грустными глазами. Что же, если вовремя не успеть, то и сильно торопиться уже не стоит, все и так получат по заслугам.

Спустя 10 минут Ганя понял, что ждать Графа больше не может.

“Теперь к графу и бегом в министерство, и так, сколько уже провозился, а теперь ещё и задерживают.” — подумал он на ходу, спускаясь на первый этаж в поисках кабинета К.

С самого порога он хотел было сказать, что ему необходимо уходить, но тут услышал голоса, понял, что граф не один, но уже не сумел остановиться и с разгона влетел в кабинет. Граф обернулся, но не подал виду, лишь снова одарил Ганю любезной улыбкой. В это же время спутница графа, что стояла подле него выразила своё удивление восклицанием.

— Да как вы смеете? — вскрикнула она, и брови её сами собой чуть приподнялись.

— Извините, я случайно-с, — только и успел вымолвить Ганя. Повисло молчание, и теперь, когда граф осознал, что без знакомства не обойтись представил их друг другу.

— Ольга Кирилловна, дочь моего уважаемого друга Кирилла Александровича Грушина. А это Гавриил… — тут граф умолк, и Ганя воспользовался этим, поборов смущение:

— Титулярный Советник, Гаврила Фёдорович Куликов.

— То есть Ганя? — оборвала девушка с усмешкой. Ганя действительно был Ганей и противиться этому не мог.

— Да-с. — он уставился в пол, девушка хихикнула.

— Ну ладно, — прервал её граф, — так с чем же ты ко мне?

— Представляешь, какое со мной случилось приключение. Я забирала документы на твоё бывшее поместье, когда мне внезапно сообщили, что …

— Одной бумаги не хватает. — докончил за неё Граф.

— Именно, а откуда ты … — граф сделал ей знак рукой, подозвал Ганю.

— Вот вам бумага, которой вам так не достаёт, надеюсь у вам не появится нужды отнести её в министерство?

— Ни появится — заверил Ганя — Я лишь распишусь и… — он взял перо из рук графа, размашисто расписался. — и передам её по требованию, — он протянул бумагу Ольге Кирилловне.

— Так вот какой он, тот самый провинившийся сотрудник, — она снова усмехнулась и взяла бумагу из Ганиных рук.

— Ничего подобного, самый усердный труженик на свете, именно с ним мы нарядили зал. — Уверенно возразил граф.

— То есть он тот самый почтенный господин, которого ты так расхваливал? — с явно наигранным удивлением Ольга окинула Ганю взглядом.

— Именно, но теперь ему пора — всё же не выдержал Граф.

— Была рада с вами увидеться, и наконец закончить своё дело. — она иронично улыбнулась. — До свидания, Ганя.

— До свидания.

Граф довёл его до парадного входа, чуть ли не толкая в спину, там вновь пожал руку.

— Она чуть-чуть капризная, но не почитайте это за дерзость.

— Даже не собирался. Простите, если это окажется лишним, но ведь она само очарование. — Ганя долго собирался на эту фразу, и теперь жалел, что произнёс её не при Ольге. Тем не менее, граф улыбнулся.

— Полностью с вами согласен, и рад, что вы так считаете, ну а сейчас прощайте. И не забудьте, в девять я жду вас тут, если вас не задержит служба.

— Ни в коем случае не задержит. Премного благодарен за приглашение и постараюсь быть. До свидания.

Когда Ганя вышел за ограду дома от него валил пар. Казалось, что он сейчас сгорит, и ровно невозможно было понять, не залезая в его голову от чего, от ревности, горя, разочарования, радости или ещё каких-нибудь чувств, но на самом деле Ганя сгорал от любви, и от того, как эта самая любовь с ним обошлась.

А Ольга и впрямь была прекрасна. Черноброва и черноглаза. Её каштановые волосы, мягкие даже на взгляд, волнами падали на узенькие плечи. Ростом она была с графа, и стройная фигура её вызывала восхищение непомерное, конечно же не только у одного Гани. Всё же самой очаровательной чертой казалась её улыбка. Она и не открывала рта, а уголки её губ так поднимались, что по ним точнее всего можно предсказать и судьбу того, кому эта улыбка предназначалась и наверняка судьбу целого мира. Но кто в такие моменты обращает внимание на губы?

Пока изображение Ольги всё ещё оставалось в его памяти, Ганя поспешил назад, в центр города. Теперь у него родились точные намерения, чем занять своё время, остававшееся до вечера. Во-первых, и в основных, он решил употребить большую часть своего капитала на то, чтобы произвести самое благоприятнейшее впечатление на общество, в котором ему предстояло оказаться. Он был так в этом уверен, что совсем потерял из виду то, что плюнул бы на всё общество и готов был сделать всё что угодно для одной только Ольги. Эта мысль догнала его лишь, когда Ганя остановился перед ателье, называть которое сейчас было бы просто-на просто не этично.

Ателье это, известное всему Петербургу располагалось в громадном доме и занимало четыре полных этажа. На двух верхних шёл пошив одежды на заказ, там денно и ношно работали швеи по несколько дней за раз, только чтобы успеть угодить той барышне или тому господину. На втором этаже располагались кассы и обмерочные, а на первом, куда сквозь громадные двери вошёл Ганя, располагалось, что-то вроде выставки, где посетители могли отметить продукцию, или купить себе что ни будь, не слишком дорогое, но невероятно модное.

Такие места Ганя посещал не часто и теперь, под новый год, впервые оказавшись именно в этой Мекке Петербуржской моды, остановился, как и на площади в неописуемом удивлении и восхищении. И хотя уже через пару неловких мгновений, он взял себя в руки и с невозмутимым лицом начал огладывать представленные произведения (иначе, как произведения это назвать невозможно), у него всё же потемнело в глазах, и закружилась голова, так всё вокруг было ярко и пестро. Платья с блёстками, отражавшими свет сотни ламп, или без блёсток, увешенные различными звенящими и диковинными фигурами или простые однотонные, но всё же на любой фасон. Не следовало бы даже говорить о цвете, однако такое обилие различных сочетаний всего со всем, даже совершенно, казалось бы, не сочетающихся вещей, было просто поразительно и невыносимо. Под давлением такого разнообразия Ганя пришёл в ужас и в ужасе в этом поспешил в мужской отдел, надеясь хоть там успокоится, но не тут-то было. Костюмы, явление с которым Ганя был знаком и даже дружен и те оказались предателями. Фраки и жилеты переливались в глазах, успевая принять на себя все цвета радуги. Гениальности рисунков на одежде и той не было придела, можно было даже сделать вывод, что дизайнеры и есть настоящие художники современности, а всякие живописцы лишь их робкие ученики.

Наконец на глаза Гане попался отдел с самыми модными костюмами чёрного цвета. Он стоял особняком, у самых окон, заманивая искушённого зрителя. В этом отделе волю в цветах могли выразить лишь галстуки, а все остальные предметы гардероба являлись пренепременно чёрными, при том на столько, что от эдакого готического вида, к одежде невольно просыпалось уважение, за её степенность и вдумчивость. Лишь тут Ганя смог перевести дух. Теперь, не оборачиваясь на остальной зал он пристально рассматривал различные сюртуки и брюки и даже не столько что бы определить вид, к примеру их покроя, а что бы найти хоть некоторое отличие в них. Внезапно чуть позади него раздалось вежливое покашливание. Ганя обернулся и сразу отпрянул чуть в сторону. На него смотрели добрые глаза седобородого господина, что стоял рядом с продавцом, лицо коего выражало явное неудовольствие. Продавец протиснулся между ними к прилавку, где был выставлен один из многих костюмов, в то время как господин протянул Гане руку.

— Извините за вмешательство — произнёс он добрым и даже примирительным басистым голосом. — Моей жене срочно понадобилось выйти в свет, и вот …. Будем знакомы, Алексий Новгородцев.

— Конечно — с, — разумеется Ганя тут же пожал руку в ответ, он не был уверен в знатном происхождении нового знакомого, однако в месте, где они встретились, можно было ожидать решительно кого угодно. — Гаврила Куликов, очень приятно.

Повисла пауза, но чуть погодя, пока продавец всё ещё разбирался в витрине, Новгородцев всё же произнёс:

— Не хорошее у меня от этого места ощущения. — признался он и Ганя, у которого и впрямь всё ещё болело в висках согласился.

— У меня точно такие же, но всё же тут самый большой выбор, да и всё самое, что ни на есть свежее-с.

— Тут, вы, безусловно, правы, — вздохнул Новгородцев.

Через время, вдоволь насытившись местом, Ганя шагал по заснеженному дворику модного дома с заметно ухудшившимся настроением. Купить ничего не получилось, и услужливым тоном произнесённая фраза: “На вашу фигуру не каждый портной ещё сошьёт нужное…”, стала для Гани настоящим оскорблением. Он прекрасно осознавал, что не был ни толстым, ни худым, но что же в нём всё-таки не так, понять никак не мог. Наконец, выскочив вновь на зимний воздух этот вздор, выветрился из его головы, и хотя уже без настроения он зашагал домой.

В этот момент, когда Ганя уже собирался, покинув парк, наконец, оказаться на оживленной улице, полной простых людей, он заметил экипаж и его недавнего знакомого Новгородцева, быстрым шагом к нему направлявшегося. Транспорт у него стоит заметить был роскошный, голубой с белым, и графскими коронами по бокам. "Эге, так вот, что это за птица" подумалось Гане. "Как много за сегодня графьёв, поуродилось". (Хотя суждения эти и были поспешными, как станет видно позднее, новый знакомый Гани действительно был человек важный и чина высокого, хоть никогда им и не гордящимся.) Ганя уже хотел было отвести взгляд, когда внезапно, фигура Новгородцева остановилась. К ней приблизилась другая, активно жестикулируя руками, и по догадке Гани, просящая о помощи. Новгородцев ни секунды не мешкая, тут же кинулся, куда его просили, и второй человек последовал за ним лишь с небольшим промедлением. Теперь Ганя был предоставлен полностью себе, и мог бы с лёгкостью убежать, или просто уйти, сделав вид, что ничего не произошло, но уж очень странной показалось ему поведение просящего о помощи, и очень уж понравился граф, своей добротой, и источаемым теплом, что он мигом кинулся следом. Дорога вела в какую-то тёмную подворотню, на другой стороне которой виделась Нева. В закатном солнце она была столь красива и чудна, что Ганя замедлил шаг, и присмотрелся, стараясь уловить каждую деталь. Что-то было в этом необычайное. Поверхность воды, то ли льда, отражавшая оранжевые лучи, которые снизу вверх освещали переулок. Две тёмных фигуры, удаляющиеся туда, в это зарево, и вдруг совсем исчезающие из вида. Ганя видел в этом какой-то шарм, какое-то искусство, что ни смог бы передать, ни художник К., ни, наверное, все лучшие художники современности, и только природа, она одна писала красками, которым не было равных. Наконец Ганя вышел из оцепенения и пошёл, но теперь именно пошёл, а не побежал туда, где пару мгновений, таких ценных мгновений назад пропал Граф и его провожатый.