Искусство и его жертвы

1.

Первым делом чета Нессельроде отправилась в Москву, чтобы посетить генерал-губернатора, и Арсений Андреевич принял их по-русски гостеприимно, хлебосольно, от души попотчевал, рассказал последнюю новость: 1 ноября — открытие Николаевской железной дороги, и теперь из Первопрестольной можно будет доехать на поезде до Северной Пальмиры за один день и ночь.

— Что творится в литературе, искусстве?

Он пожал плечами:

— Вроде ничего выдающегося. Гоголь, говорят, очень плох. Что-то с головой. Сжег второй том "Мертвых душ".

— Гениальные люди часто сумасшедшие, — отозвался Дмитрий. — Мы в Париже имели счастье с некоторыми общаться…

Лидия посмотрела на супруга с укором, и он осекся.

Вскоре поскакали в Ивановское — навестить Аграфену Федоровну и забрать Толли в Петербург.

Мальчик сильно вырос за последние месяцы, бегал по всем комнатам, лопотал что-то непонятное на своем языке и весьма капризничал.

— Узнаешь меня? — целовала сына мадам Нессельроде. — Это я, твоя мамочка.

Но ребенок не понимал и смотрел на нее как-то озадаченно. А когда уже надо было ехать, неожиданно расхворался — плакал, кашлял и метался в жару. Было решено, что сейчас поедет один Дмитрий, а жена дождется выздоровления отпрыска и тогда прибудет вместе с ним.

Эта была третья роковая ошибка обер-гофмейстера его величества — после самого факта женитьбы на Лидии и согласия отпустить ее в Париж. Третья ошибка обернулась для него подлинной трагедией…

Но заранее разве можно знать? Он уехал в город на Неве с легким сердцем, полагая, будто самое плохое уже позади и теперь предстоят лишь счастливые дни и годы в сохраненной семье. Собственно, Лидия тоже так считала, уверяя себя, что семья теперь для нее на первом месте.

Даже случайное знакомство на балу с молодым князем Дмитрием Друцким-Соколинским, писаным красавцем, здоровяком, эрудитом, музыкантом, совершенно не изменило ее намерений. Ведь ему было только девятнадцать. Ей, 25-летней даме, не пристало размениваться на подобных юнцов. После Александра Дюма-младшего! Никаких сравнений.

А Друцкой-Соколинский в нее влюбился, как мальчик. Собственно, и был еще мальчишкой, пылким, безрассудным, сорвиголовой. Несмотря на возраст, он уже имел за плечами две дуэли, правда, ни одна из них не окончилась смертельным исходом, лишь одними легкими ранениям: в первой — самого Дмитрия, во второй — его противника.

Мальчик происходил тоже из Прибалтики, как Надежда Кнорринг-Нарышкина: родовое поместье находилось в деревне Соколино близ Друцка (это Витебская земля). Говорили, что они — Рюриковичи. Правда, Рюриковичей в то время развелось, как собак нерезаных. Да и был ли Рюрик на самом деле вообще?

Дмитрий Друцкой-Соколинский (или, как его за глаза окрестила Лидия, ДДС — "душка, дуралей, сорванец") объявил на одном из московских светских раутов громогласно, что добьется руки мадам Нессельроде и всенепременно женится на ней. Многие пытались его обсмеять, но влюбленный разгневался и сказал, что вызовет на дуэль каждого, кто попробует его уязвить. Эта выходка обсуждалась потом по светским салонам и рассказывалась друзьями как скверный анекдот.

Между тем ДДС приступил к реализации своего безумного плана. Каждое утро Лидии, переехавшей уже с матерью и отпрыском в Москву, привозили букет цветов. В каждом букете находилась записочка со стихами. А под вечер он с двумя гитаристами появлялся под балконом особняка генерал-губернатора и, ничтоже сумняшеся, исполнял те же самые вирши под музыку, нарушая покой соседних домов.

Поначалу эти выходки забавляли, но со временем стали раздражать. А когда Друцкой написал на брусчатке у парадного белой масляной краской во всю мостовую: "Лидия, ты будешь моею!" — общее терпение лопнуло, и Арсений Андреевич пригласил незадачливого князя к себе для разговора.

Тот явился вовремя, был высокомерен и весьма напыщен. На вопрос родителя, что Друцкой себе позволяет, отвечал без обиняков, глазом не моргнув:

— Я люблю вашу дочь. И желаю на ней жениться.

— Но позвольте, любезный Дмитрий Владимирович! Как сие возможно?

— Отчего же нет? Я решительно не вижу никаких серьезных препятствий.

— Вы, должно быть, шутите?

— Даже и не думал.

— Нет, помилуйте, как же нет препятствий? Первое: она замужем. И вполне в браке счастлива. Родила мне внука. Словом, любит мужа и не хочет его менять. Ну, и во-вторых, я сам. Я не дам благословения на развод и на новое замужество дочери.

ДДС взглянул на Закревского с улыбкой, словно бы Друц-кому было шестьдесят пять, а тому — всего девятнадцать.

— Все, что вы сказали, ваше превосходительство, чепуха на постном масле.

— Вы в своем уме, сударь?!

— Совершенно, сударь. Первое: я отправлюсь в Петербург, встречусь с Нессельроде и добьюсь развода. Как — не обсуждается, у меня свои методы на сей счет. Лидия полюбит меня, потому что не полюбить меня невозможно, и клянусь, мы подарим вам еще одного внука. Ну, и наконец, вы сами. Коли Лидия вас попросит, вы смягчитесь, не так ли? И потом, иметь зятем князя, Рюриковича, кажется, почетнее, чем графа, да еще, по сути, незаконнорожденного?

Генерал-губернатор встал и, смущенный, прогулялся по кабинету взад-вперед. А потом, перекрестившись, проговорил:

— Только титул князя и почти что детские ваши годы, сударь, не дают мне права выставить вас отсюда в шею. Посему прошу удалиться мирно. Но предупреждаю: при малейшей попытке приблизиться к моей дочери, моему дому и проникнуть в мою семью я употреблю всю данную мне государем-императором власть, чтобы осадить ваше рвение должным образом. Так и знайте.

ДДС поднялся, продолжая иронически улыбаться. И ответил:

— Только ваша должность, звание и седины, сударь, не дают мне права попросить у вас удовлетворения. Посему удаляюсь мирно. Но предупреждаю: я добьюсь своей цели, несмотря на ваши угрозы, сделаю Лидию счастливой и заботиться стану о вас и об Аграфене Федоровне в старости. Честь имею! — коротко кивнув, князь покинул кабинет генерал-губернатора.

У Закревского от подобной наглости даже белый пух на затылке встал торчком и зашевелился.

— Ну, прохвост… ну, каналья… — пробурчал Арсений Андреевич. — А какая самоуверенность! "Потому как не полюбить меня невозможно". Дуралей! Это бы рвение да на поле боя — лучшего вояки не сыщешь. — Опустился в кресло, тяжело вздохнул. — Ох, наплачемся мы, наплачемся с этим малым! Сердце чует!..

И действительно: вскоре из Петербурга пришло известие, что стрелявшийся с князем на дуэли Дмитрий Нессельроде тяжело ранен.