Тайна жизни

— Отчего же, я с удовольствием!

Они подошли к окнам кабинета; два из них были отворены.

— Виталий Александрович, Виталий Александрович! — позвал Рыбачевский. — Выгляньте на минуту!

В отворенном окне показалась седая голова графа. Лицо было бледно.

— Я привел вам его, — показал Рыбачевский на Алтуфьева.

Граф ответил из окна на поклон Нагельберга и сказал Григорию Алексеевичу:

— Поднимитесь, пожалуйста, сюда, ко мне.

В большом кабинете Алтуфьев увидел новость, хотя, впрочем, она была хорошо знакома ему. На высокой подставке, задрапированной темно-красным бархатом, висел портрет графини. За ним и посылал Рыбачевский к барону, и тот поспешил исполнить его просьбу, сейчас же отправив портрет в Спасское. Перед портретом стояло сдвинутое кресло, с которого, очевидно, только что поднялся Горский.

Этот портрет в кабинете графа и бледное лицо все сказали Алтуфьеву.

— Я послал ему телеграмму, — проговорил Горский, поняв отсутствие необходимости объяснять гостю, что он прочел записки жены, которые тот привез ему.

— Я опустил вам в ящик тетрадки, — сказал Алтуфьев, — они лежали…

— Оставьте об этом! — перебил Горский и протянул руку. — Как бы они ни попали к вам — путь один и тот же. Для меня важно, что вы избраны, чтобы передать мне. Этого довольно. Я послал ему телеграмму.

— Кому, граф?

— Овинскому. Вы удивлены? Да, да, именно ему. В первый раз после того, как он исчез из Флоренции, я встретился с ним в Нюренберге. Я приехал туда на собрание второй степени нашего общества. Я был незадолго посвящен в эту степень и мог теперь познакомиться на собрании со своими равными. Братья низших степеней не знают друг друга, со второй же степени они открыты.

— Какое же это общество? — спросил Алтуфьев.

— Довольствуйтесь тем, что я рассказываю вам. Вы думаете, в наше время нет оккультных обществ? О нет! Их существует достаточно.

Да, так вот я встретился с Овинским в Нюренберге. Этот старый город со своими средневековыми постройками уже сам по себе производит впечатление, и я всецело находился под влиянием его. Необходимо добавить, что это впечатление усиливалось еще настроением, в котором я шел на тайное собрание. Меня невольно волновало, кого я встречу там, что узнаю, что будет открыто мне и насколько расширятся ранее приобретенные мною знания. И вот первый, кого я встретил на собрании, был Овинский. Он сидел за столом наряду с другими братьями, на другом конце от меня, но я его узнал тотчас.

Горе, мое личное, уже затихавшее горе и живая еще вражда к этому человеку поднялись с новой силой. Побороть это испытание было труднее, чем все другие, перенесенные мною ранее для достижения второй степени. Входя в собрание, я должен был вполне отрешиться от личной своей жизни, забыть все прежние счеты с кем бы то ни было. Но сделать это было трудно. Единственный враг, которого я знал в своей жизни, был перед глазами.

О дуэли между членами братства, конечно, не могло быть и речи. Мстить кому-либо, а тем более брату одинаковой степени, я не имел права, а простить ему тоже не мог — на это у меня не хватало силы. Оставалось только забыть!.. Забыть, будто ничего не было, по возможности сгладить всякое воспоминание.

Я постарался заставить себя не думать о прошлом и смотреть на Овинского как на совершенно нового человека, которого я узнавал впервые среди своих новых для меня братьев.

Во время собрания личные разговоры были немыслимы, а потому я решил уйти так, чтобы Овинский, если бы даже захотел, не мог столкнуться со мной. Впрочем, я был уверен, что он-то не захочет, иначе незачем было бы ему исчезать тайком из Флоренции. Однако на другой день, он, к моему удивлению, явился ко мне. Я его не принял. Я думал, он поймет, что сердце у меня улеглось, но что всякие разговоры я считаю лишними между нами. Тогда он написал мне письмо. Оно начиналось словами: «Я узнал, что Вы расстались с женой…» Я разорвал письмо, не прочтя его. Правота моя казалась мне слишком очевидна. Я убедил себя, что забыл прошлое, сделал все, что мог, и пусть ничто не напоминает мне прежнего.

Однако оно не ушло от меня. Как только я очутился теперь в Москве, куда приехал по делам нашего братства, Овинский снова явился ко мне; оказалось, он был извещен о моем приезде. Но я снова не пустил его к себе. Тогда он прислал мне короткую записку, что настоящие часы графини находятся у господина Тарусского, остановившегося в гостинице. Тарусского я не знал, но поехал к нему. Я его не застал и оставил ему свою карточку. Он уехал затем. Я не стал разыскивать его, потому что не верил в существование вторых часов.

— Странно! — сказал Алтуфьев.

— Что именно.

— Что Овинскому довелось узнать, что часы попали к старому часовщику, и он мог дать знать вам.

— Этот старый часовщик — сам Овинский, — сказал граф, пригибаясь и понижая голос. — Он живет в Москве под вымышленным именем старого часовщика.