Искусство и его жертвы
![Искусство и его жертвы](/uploads/covers/2023-09-27/iskusstvo-i-ego-zhertvy-201.jpg-205x.webp)
- Автор: Михаил Казовский
- Жанр: Историческая проза / Авторские сборники, собрания сочинений
- Дата выхода: 2022
Читать книгу "Искусство и его жертвы"
3.
Графский род Нессельроде происходит из Вестфалии (Германия), герцогства Берг. Дед Дмитрия поступил на русскую службу при Екатерине Великой, сделавшись посланником Российской империи в Португалии. Там же, в Лиссабоне, и родился Карл Васильевич, будущий канцлер. Мать его, еврейка, но крещеная, лютеранка, до конца дней своих не сказала двух слов по-русски. Карл Васильевич тоже не изменял лютеранской вере, правда, женившись на православной — дочери тогдашнего министра финансов Гурьева, согласился крестить детей в православии. Говорил по-русски прекрасно, хоть и с акцентом.
Обитал Нессельроде-старший в собственной квартире, занимавшей весь второй этаж Главного штаба, выходившего фасадом на Дворцовую площадь. Кроме нескольких спален, будуара жены, кабинета хозяина и столовой тут имелись уютная гостиная и большой зал для танцев.
Дмитрий прибыл в Петербург на рассвете 5 декабря 1846 года и застал отца, надевавшего в прихожей статскую шинель, чтоб идти на службу. Обнялись, расцеловались, разглядели друг друга.
А отец все такой же: невысокий, жилистый, чуть подслеповатый, в круглых очках с довольно сильными линзами. Крючковатый нос. Тонкие, упрямые губы. Чисто выбритый подбородок с ямочкой.
С удивлением произнес:
— Ты похорошел, Дмитрий. Сильно возмужал.
(При его акценте вышло "фосмушаль".)
— Воздух юга действует целебно, папа.
— Знаю, так. Я, когда отправлюсь в отставку, тоже перееду на юг. Вероятно, в Италию.
Вытянув лицо, сын спросил:
— Может выйти отставка?
Карл Васильевич улыбнулся:
— Нет, покуда нет. Все пока в порядке.
Молодой человек начал было рассказывать о своем визите к Закревским, но родитель нетерпеливо его прервал:
— После, после договорим. Мне теперь недосуг. — И уже на ходу обронил: — Свадьбу вашу, видимо, отменим…
— Как "отменим"?! — остолбенел наследник.
— Не сейчас, потом… От мама узнаешь… — Неопределенно взмахнув рукой, господин канцлер вышел из квартиры.
Тут как раз появилась мадам Нессельроде: пышная степенная дама в кружевном пеньюаре и ночном чепце. Блеклое, одутловатое после сна лицо. Пепельные волосы. Выглядела хуже мадам Закревской, да и то: на пятнадцать лет старше, четверо детей.
— Митенька, родимый! — поспешила к нему в объятия и потыкалась пухлыми губами ему в щеку. — Наконец-то! Я боялась, не доживу, не увижу тебя перед смертью.
— Что вы, что вы, мама, грех так говорить.
— Никакой не грех. Все мы смертны. И уже предчувствую… Задыхаться стала. Голова часто кружится. Руки-ноги немеют.
— Что врачи советуют?
— Что они советуют? А, больше бывать на свежем воздухе, пить поменьше кофе и не есть бараньих котлеток, самых моих любимых. Вечно запрещают самое вкусное.
Сели в столовой, стали завтракать: творожок со сметаной, яйца в мешочек, ветчина. Мать расспрашивала его о житье в Константинополе, о погоде, о нравах, о возможности войны. Сын спросил:
— Отчего отец хочет отменить свадьбу?
У Марии Дмитриевны пролегла по переносице складка:
Наш папа справочки навел… так сказать, по линии Третьего отделения… попросил мсье Дубельта разузнать подробнее… Тот и разузнал.
— Да? И что же?
Женщина потупилась.
— Даже и не знаю… Словом, Лидия Закревская вовсе уж не девица. Понимаешь, о чем я?
Дмитрий с неприязнью поморщился:
— Да откуда же мсье Дубельт может знать сие? Нешто он врач ее?
— Не шути, голубчик. В Третьем отделении знают всё. И везде у них расставлены люди. Года два назад Лидия сбегала из дому с неким Рыбкиным. Но не с тем Рыбкиным, у которого в Москве галантерейные магазины, а с поручиком Рыбкиным, из гусар. Знаешь?
— Нет.
— Ну, неважно. Был большой скандал. Привлекли полицию и нашли беглецов уже в Арзамасе. Прямо в нумерах. Девочку вернули родителям, а гусара — на гауптвахту и понизили в звании. Он, тем более, оказался женатый.
Молодой человек достал портсигар.
— Можно закурю?
— Ах, пожалуйста, сделай одолжение, не кури при мне. Я и так себя чувствую прескверно.
— Хорошо, не стану. — Спрятал портсигар. — Ну, так свадьбу-то отменять зачем?
Маменька взглянула на него в изумлении:
— Нужно объяснять? Нессельроде не имеют права принимать в свое лоно женщину с запятнанной репутацией.
Он пожал плечами:
— Ерунда какая. Мы живем в девятнадцатом веке. Старые каноны уходят в прошлое. Надо смотреть на подобные происшествия проще.
— На разврат — проще?
— Почему "разврат"? Лидия влюбилась в гусара, потеряла голову. Надо ее понять и простить по-христиански.
— Ты меня удивляешь, Дмитрий. — Мать поджала губы. — Ладно бы во Франции побывал, где Содом и Гоморра, ничему хорошему не научат. А из Турции привезти такое?!
Тот прикрыл глаза:
— Ваш консерватизм, мама, меня убивает. Говорите глупости: Франция — Содом и Гоморра? Франция — оплот европейской цивилизации! Это Делакруа и Коро. Это Берлиоз и Эрве. Это Бальзак, Жорж Санд и Гюго! Вот что такое Франция!
Женщина отмахнулась:
— Да читала я твоих Жорж Санд и Гюго. Истинный разврат тела и души.
— Спорить бесполезно. Только знайте: я женюсь на Закревской, несмотря на гнусные сплетни.
— Да какие ж сплетни?
— Я женюсь, и точка. Мне она приглянулась.
— При таком-то приданом нешто не приглянуться!
— Дело не в приданом, мама.
— Нет? А в чем?
— Мне она пришлась по сердцу.
— Ничего, отец из тебя дурь-то повыбивает.
— Поздно, опоздали: я уже большой мальчик.
Но отец, конечно, попытался атаковать сына вечером. Убеждал, грозил, злился, умолял. Дмитрий продолжал стоять на своем: для него история с Рыбкиным не имеет никакого значения, дело прошлое, а Закревская-младшая и умна, и воспитана, и привлекательна. И богата, само собой.
— Мы тебе найдем другую невесту, — возражал родитель. — Мало ль на Руси умных, воспитанных, привлекательных и богатых барышень!
— Мне других не надо.
— Ты несносный упрямец. Настоящий осел.
(У него получилось "осёль".)
Отпрыск взвился:
— Я осел?! Прекрасно! А вы сами за собой не чувствуете вины?
— Я? Вины?
— Прежде, прежде надо было наводить справки о невесте, а потом уже выдергивать меня из Константинополя. Сами всё напутали, а теперь меня обзываете ослом. Поздно. Дело сделано. Я уже влюбился.
— Как влюбился — так и охладеешь.
— Нет.
Нессельроде-старший вышел из-за стола, выставил узловатый указательный палец — наподобие пистолета, ткнул им в грудь наследника и сказал, шипя:
— Ну, так я тебе предрекаю: женишься на ней и будешь несчастлив. С крупными, развесистыми рогами.
Дмитрий усмехнулся недобро:
— Вы-то прожили с рогами — и ничего.
Тот отпрянул, и очки едва не свалились с его носа.
— Что ты сказал?!
(У него вышло: "Што ти скасаль?!")
— Маменька в то время, как вы находились на Венском конгрессе в пятнадцатом году, забеременела мною от князя Нарышкина.
Карл Васильевич страшно побледнел и схватился за спинку стула, чтобы не упасть. Облизал ссохшиеся губы.
— И давно ты знаешь?
— Нет, не очень.
— От кого?
— Да какая разница? Просветили, сочтя нужным…
— А мама знает, что ты знаешь?
— Думаю, что нет. И пускай не знает. У нее и так плохо с сердцем…
Канцлер неторопливо сел, снял очки и платком протер линзы, словно бы они запотели. Через силу проговорил:
— Истинный отец — не тот, кто родил, а кто вырастил. — Вновь надел очки, превратившись в прежнего суховатого Нессельроде. — Я всегда считал тебя родным сыном. А тем более Бог давал мне только дочерей.
Молодой человек поднялся, взял его за руку и поцеловал.
— Да, не сомневайтесь, папа: я считаю отцом только вас. И люблю вас, и почитаю как родителя. — Встал на одно колено перед ним. — И поэтому прошу дать свое отеческое благословение на мое венчание с Лидией Закревской.
Немец покачал головой, потрепал Дмитрия по щеке маленькой холодной ладошкой.
— Я ж хотел как лучше, сынок. Счастья тебе желаю.
— Коль желаете счастья — благословите!
— Нешто в самом деле сильно полюбил?
— Да отчаянно, до безумия — правду говорю.
— Ну, смотри, как знаешь. После не упрекай, что тебя не предупреждали… — И перекрестил всей ладонью: — Будь по-твоему, Митенька: благословляю.
Сын уткнулся к нему в колени как-то уж совсем по-детски.
ГЛАВА ВТОРАЯ