Красавчик Саша

IV

ИСААК БАБ-ЭЛЬ

КОРОЛЬ ИЗ ОТЕЛЯ «КЛАРИДЖ» ИЗ ЦИКЛА «ПАРИЖСКИЕ РАССКАЗЫ»

Набросок очерка, чудом сохранившийся.

Публикация профессора Романа Оспоменчика,

Иерусалимский университет.

«Красавчик Саша» — остался в памяти как совершенно потрясающий парень, скажу я вам. Весь Париж — поверите ли? — стонал, глядя на него, и никак не мог прийти в себя. Ей-богу, дух захватывало!

Господин Александр был просто невиданно изобретателен и потрясающе добр, настолько, что французов это ставило просто в тупик, казалось им чем-то невозможным.

А жил как красиво — загляденье просто! Жил изумительно, признаюсь я вам!

Представьте только себе! «Красавчик Саша» делал деньги буквально из воздуха (и какие еще деньги — немеренные!) и тут же раздавал их — все без остатка. Невероятно, но как раз так оно и было. Сорил деньгами — просто с ума сойти! Уж придется, друзья мои, вам на слово мне поверить. А говорю я сейчас как на духу.

Это, знаете ли, зрелище совсем не для слабых духом! Сначала придумать хитроумнейший способ приобретения кряду сотен миллионов, а потом тут же все раздать. Французики при виде такого готовы были в штаны наделать от испуга и изумления. Вот так вот!

А как бы вы поступили на месте Саши? Да никак! А вот он придумывал невиданные каверзы, выуживал неведомо откуда кучи франков, разбрасывал, опять выуживал — и стал королем Парижа. Вы же держите фигу в кармане, и более ничего.

А как он умел любить! Бог ты мой — каким он бывал благодарным и преданным! И отзывчивым! Дамы все просто таяли пред ним, слюнки пускали, ей-богу!

А щедростью он отличался совершенно неслыханной — и ко всем без разбору, между прочим. Потому его и обожали (горничные, гарсоны и швейцары просто с ума сходили по нему), но за это же и ненавидели. Да, да — за доброту и щедрость. И за изыск особый. «Он чеки раздавал как розы», — как говорил один наш земляк.

Одевался же Саша точно истинный король. Да он и был король!

Кроме того, что с 1927 по 1933 год он ходил некоронованным королем Парижа (а жена его Арлеттка — настоящей королевой, судя по нарядам, мехам, бриллиантам, по какому-то шарманту да изыску, во всяком случае), «красавчик Саша» считался и признанным непревзойденным королем парижских мошенников. Хотя и жуликов, но все ж таки — властелином.

Обитал же Стависский со всем чудным семейством своим не где-нибудь, а конечно же на Елисейских Полях. Имел апартаменты не где-нибудь, а в отеле «Кларидж». В общем, монарх!

А знаете, что делают с королями в Париже?! — в Париже их тем или иным способом убивают. Так уж принято у французов, так они отвечают на королевские милости.

Прикончили и «красавчика Сашу». Нет, не народ. Упаси господь! Совсем не народ — тот бы руку на него не поднял. Ни в коем разе. Прикончила его одна гнилая, паскудная душонка — полицейский агент. Не по своей воле, конечно. Приказ такой вышел, и приказ с самого верху, от людей, которые долго Сашины карманы считали почти что за свои.

В общем, прикончили «красавчика Сашу» — и тут-то как раз и заварилась кровавая буча. И посыпались убийства на грешную парижскую землю. Даже мятеж как будто образовался, что-то вроде революции.

А у бедной Арлеттки под радостный вой завистников (их теперь едва ли не вся Франция) забрали ворюги-полицаи все-все, что подарил ей некогда «красавчик Саша»: не только автомобили и меха, но и домашние туфельки и даже нежнейшие панталончики ее. И бежала Арлеттка в ужасе да с проклятьями из благословенной, но распутной и чересчур уж обидчивой земли французской.

Куда же можно убежать? Вестимо, в Америку. Куда же еще? И сказывают, Арлеттка («королева в изгнании») в Нью-Йорке теперь, поет там в кабаке веселые французские песенки.

Но остался в Париже мальчик по имени Клод — сынок загубленного короля, существо в высшей степени чистое и совершенно невинное.

Несчастный принц! Он рожден был в роскоши и сказочной любви, но обречен стать нищим, ненавидимым, презираемым едва ли не всеми своими соотечественниками. Его, сына поверженного властелина, могут пнуть (и даже за милую душу!), но пожалеть или хотя бы утешить — ни в коем случае! Ни единая живая душа не поглядит в его сторону с сочувствием. Только со злорадством! До чего же жалка природа человеческая! Никто за него не вступится и тем более не будет драться.

А мамаша его далеко, слишком далеко. Разделяет их настоящий океан. Она на Бородвее, поет в баре. А он тут, в Париже, один, совершенно один. И к тому же с упорством носит фамилию, звучащую как проклятье, фамилию, которая любого на земле французской приводит в бешенство, а если не в бешенство, так в ужас, а если не в ужас, так в дикий, звериный даже гнев.

Похоже, обливается теперь «красавчик Саша» в сырой земле самыми что ни на есть кровавыми слезами. Единственное, что может утешить низвергнутого и убиенного короля аферистов, так это то, что несчастный затравленный сынок его — чудо истинное — горою стоит за папашу своего, из последних силенок своих защищая не себя, а отца, защищая с необычайным упорством под градом несмолкаемых насмешек и издевательств. Это такая преданность, что просто диву даешься! Всем бы такого сына! Да, он знает, каким королевством правил отец его — мошенническим. И все ж таки верит в чистоту помыслов Стависского-старшего.

Конечно, досталось сынку «красавчика Саши», ой как досталось! Бедный мальчик! Счастливый отец! И несчастная страна, заключающая в себе столько подлой завистливости и недоброжелательства!

И точка. А точка стоит там, где ей приличествует стоять, хоть и хочется еще рассказать об этом необычайном мальчике, оказавшемся не способным на предательство отца своего, ставшего пугалом для всей Франции!

Вы, может, долго и надсадно посмеетесь, но сам «красавчик Саша» не раз заявлял друзьям своим, что в первую очередь если он о чем и думает, так это о благе Франции. Так что сынишка, принц из отеля «Кларидж», ничего не выдумал. Просто он верил и продолжает верить своему великому отцу. Случаются все ж таки чудеса на нашей земле, обильно политой кровью и ядом измены.

1937 год

г. Москва

ПРИМЕЧАНИЯ К ОЧЕРКУ «КОРОЛЬ ИЗ ОТЕЛЯ “КЛАРИДЖ”», СДЕЛАННЫЕ ПУБЛИКАТОРОМ:

Рукописный, неотделанный набросок очерка «Король из отеля «Кларидж» хранится ныне в личном моем архиве. Выделяю данное обстоятельство по той простой причине, что собратья и недоброжелатели по цеху книжных червей обвиняют меня в подделке рукописей и в том, что я сам сочиняю пропавшие тексты, выдавая их за подлинные. Клевета, грязная клевета тех, кто завидует моим находкам.

Что касается настоящей публикации, то я и в самом деле открыл неизвестную рукопись самого Баб-Эля. Бесценный материал этот я приобрел, абсолютно неожиданно, случайно и к неописуемой радости своей, на толкучке в Яффо; искал апельсины и гранаты, а достался мне не кто иной, как сам Баб-Эль.

Я бродил по рынку и прислушивался к его немыслимым запахам и звукам; плыл среди потной и истошно галдящей толпы и вдруг наткнулся на одного древнего, необычайно ветхого с виду старика в старой ободранной ермолке (с величайшим трудом догадаешься, что когда-то та была бархатной).

Старик стал совать мне в руки какие-то замызганные листочки и просить за них несчастные 42 шекеля. Поняв, что от него мне никак не отделаться, я тут же отдал ему требуемую сумму.

Тщательно пересчитывая полученные от меня деньги, старик лукаво подмигнул мне и сказал следующее:

— Слушайте, господин мой… Знаете что? Вы совсем не пожалеете потом, что даете мне нынче 42 шекеля. Не будем размазывать белую кашу по чистому столу. Да, свет — бордель, люди — аферисты. И понимаете ли, каждый при подходящем случае готов к измене. Ужасно грустно, но именно так ведь случается и едва ли не на каждом шагу. И все это вы увидите, господин мой, коль полистаете хотя бы несколько этих страшных, пропитанных кровью и страданиями листочков.

Но будет вам, господин, и утешение, даже радость будет. Из этих же листочков вы узнаете о мальчике, безумно любящем своего отца, которого все почитали исчадием ада. А он любил того, обожал и почитал за чистейшего человека, несправедливого оболганного. Да, господин мой. И такое случается в жизни, Слава Святому, будь же благословен Он! Так что берите, господин мой. Не пожалеете. И еще, я думаю и даже уверен, что вы таки стряхнете на этот манускрипт, пропитанный детскою болью, хотя бы парочку слезок.

И только завершив такую вдохновенную, пусть и слишком витиеватую речь, старик торжественно вручил мне стопочку оборванных полуистлевших листочков, свернув предварительно их в трубочку, осторожно обернув в старую газету и перевязав грязной засаленной бечевкой. Потом ласково, даже нежно погладил своими ветхими пергаментными ладонями этот ловко сооруженный свиток и передал мне, лукаво и ободряюще улыбнувшись.

Так почти что сказочно и досталась мне неизвестная рукопись Исаака Баб-Эля. Обо всем, сопряженным с данной удивительной находкой, рассказал я без утайки, абсолютно правдиво. Вообще в жизни архивного розыскателя много случается как будто фантастического, невероятного. Думаю, это связано с тем, что старые рукописи излучают какую-то ауру волшебства.

Сам же я — повторяю — отнюдь не сочиняю манускрипты: я их ищу. И не более того.