Гордость Карфагена

* * *

Мысли о муже были слишком тоскливыми и горькими, но Имилце не могла не думать о нем снова и снова. Юный Гамилькар приближался к четвертому дню рождения. Прошло почти три долгих года с тех пор, как отец видел его в последний раз. Она вспоминала, как они прощались друг с другом. Ганнибал стоял, держа сына в мускулистых руках, глядя на него и нашептывая ему слова, которые мог сказать только в уши ребенка. Мальчик подрыгивал пухлыми ножками и тянулся пальцами к его лицу. Он терпеливо слушал — по крайней мере, несколько мгновений. Затем Гамилькар начал извиваться в ладонях отца. Ему хотелось поиграть. Ганнибал взглянул на нее, пожал плечами и с улыбкой сказал ей какие-то слова, которые она уже не помнила, хотя всегда представляла себе супруга с шепчущим ртом и с чувством щекотки у самого виска от его дыхания.

Ей было горько думать, что они могли измениться с тех пор. Ведь столько месяцев и лет пронеслось между этим днем и тем моментом. Она знала, что ее муж получил серьезные ранения, которые оставили на нем следы на всю оставшуюся жизнь. Имилце знала, что он потерял один глаз и пережил невообразимые муки. При следующей их встрече она могла увидеть совсем другого мужчину. Как и Маленький Молот будет почти неузнаваемым для Ганнибала. Мальчик вытянулся, словно виноградная лоза к небу. Он больше не покачивался на слабых ножках, а носился по комнатам, как молодой гепард. Ее сын считал Карфаген родным домом. Сапанибал и Софонисба души в нем не чаяли. Он был объектом их беззаветной дружбы и любви. Они шутили, что должны ценить этот небольшой отрезок времени, потому что мальчик скоро покинет компанию женщин. Даже Дидобал смягчалась в присутствии ребенка.

Имилце годами рассказывала ему об отце и других Баркидах. Ребенок знал, чей он сын и как много надежд возлагается на него. Но она начинала бояться, что ее слова не задерживаются в его памяти. Когда она напоминала ему об отце, Гамилькар рассеянно смотрел куда-то вдаль через ее плечо.

Имилце поняла, что он отстраняется от нее. Мальчик вежливо кивал, когда она предлагала ему что-то. Он отвечал на ее вопросы, улыбался, но материнское сердце чувствовало, что внутри него разрасталась пустота. Ганнибал присутствовал в его жизни только первый год из четырех. Он превратился в уме ребенка в мифическое существо, созданное из слов и фантазий — в персонаж историй и легенд. Он мало чем отличался от богов и, подобно им, всегда оставался невидимым. В его существование следовало верить без всяких доказательств.

Однажды вечером, когда она вновь погрузилась в эти мысли, ее навестила Софонисба. Имилце возлежала на софе в своей комнате и смотрела в сад. Как обычно, она ничем не занималась и не несла никакой ответственности. Гамилькар увлекся делом, которое не требовало ее присмотра. Софонисба вошла следом за служанкой, которая сопровождала молодую девушку. Она не стала ждать, когда та объявит о визите с обычной формальностью домашнего уклада карфагенской знати. Оттолкнув пожилую женщину, она плюхнулась на софу рядом с Имилце. Служанка попыталась начать вступительную речь, но затем замолчала и вышла из комнаты, с лицом, пылавшим от обиды и раздражения. Имилце хотела отчитать за это Софонисбу , однако той не терпелось поделиться новостями.

— Если ты будешь доброй ко мне, — сказала она, — я открою тебе свой секрет. Только обещай, что сохранишь его в тайне. Если ты предашь меня, я никогда не прощу тебе этого. Ты обретешь врага на весь остаток жизни. Ну что, обещаешь?

Имилце посмотрела на нее с испугом, который не хотела показывать. Слова девушки вызвали у нее беспричинный страх. Она знала, что не выживет в этом городе, если Софонисба перестанет ее любить. Секрет предполагал дух дружбы и осознание того, что остальные люди исключены из их круга. Ее сердце забилось быстрее, хотя она понимала, что глу по бояться чудачеств Софонисбы. Лицо молодой девушки оставалось веселым и приветливым, голос не дрожал. Ее угроза была просто шуткой.

— Конечно обещаю, — сказала Имилце. — Рассказывай.

— Я сбежала с Масиниссой в пустыню и провела с ним ночь, — сообщила девушка.

Чтобы усилить драматический эффект, она сложила губы в трубочку и прищурила прекрасные и озорные глаза. Софонисба добавила, что прошлым вечером она вместе с женихом тайно выбралась из города и поскакала на неоседланном скакуне за спиной у царевича. Они проехали через боковые ворота, пересекли район бедняков и помчались вдоль полей и фруктовых садов на холмах. Темно-синий небосвод был чистым от горизонта до горизонта и сиял великим множеством звезд. Казалось, что страна терялась в их мерцании и уходила вдаль к центру континента. Время от времени они проезжали мимо костров полевых работников и видели сигнальные огни солдат. Но в остальном эта тихая ночь принадлежала только им.

Имилце упрекнула ее в неосторожности и намекнула на вред, который девушка могла нанести своей репутации. Недавно молодые люди объявили о своей помолвке, но до брачного пира должно было пройти какое-то время. Софонисба засмеялась в ответ. Что касается неосторожности, сказала она, то они с Масиниссой были «одни» по меркам царей. Их сопровождал отряд охраны из пятидесяти всадников. А если говорить о репутации, то для ее матери значение имел лишь силовой потенциал их союза. Отца Масиниссы, царя Гайю, тоже интересовала только стабильность его власти. Обе стороны хотели, чтобы брак состоялся. Поэтому, по мнению Софонисбы , на их шалость посмотрели бы сквозь пальцы. Кроме того, если верить слухам, Дидобал сама была в юности шаловливой, как самка шакала. Она хранила в своем сердце секреты, которые не открыла бы даже Имилце.

— Хочешь знать, что случилось дальше? — спросила Софонисба . — Или мне найти другую подружку?

Имилце сжала губы в тонкую линию и с упреком посмотрела на родственницу. Впрочем, за строгостью она скрывала другие чувства. Ее всегда поражало, с какой эффективностью Софонисба действовала в окружающем мире. Она не просто презирала традиции и благопристойность, а делала это с непоколебимой уверенностью в своей правоте. Глядя на нее, Имилце хотела бы иметь хотя бы часть ее внутренней силы. Возможно, тогда она нашла бы в себе смелость и решила наболевшие вопросы.

Софонисба проигнорировала молчание Имилце и продолжила свой рассказ. Хотя Масинисса, желая произвести на нее впечатление, скакал быстро и, казалось бы, наобум, от одного холма к другому, он направлялся в заранее намеченное место. Через некоторое время они остановились у развалин на вершине небольшого гребня, откуда открывался дивный вид на все четыре стороны света. Они спешились, прошли мимо раскрошившейся стены и оказались в квадратном дворике, который был не больше загона для десятка лошадей. Башня, поднимавшаяся в одном углу двора, разрушилась от древности. Блоки, выпавшие из ее средней части, лежали на земле.

— Это смотровая башня Балатура, — сказал Масинисса . — Мне нравится приезжать сюда и думать о будущем — о мире, который я подарю своей любимой женщине.

Конечно, Софонисбе полагалось бы проявить изумление и любопытство, но она не стала выказывать сентиментальность.

— А где сейчас этот Балатур? — спросила она. — Что-то он не тревожится о состоянии своей башни.

Масинисса ответил, что Балатур погиб много лет назад. Судя по слухам, он был офицером с кристальной репутацией. Сражаясь на юге с кочевыми племенами, он повстречал царевну темного народа. Балатур влюбился в нее с такой силой, что едва не бросил карьеру карфагенского наемника. Царевна ответила ему взаимностью, но он по какой-то причине не оставил армию. Офицер вернулся в Карфаген и начал маяться воспоминаниями. Он думал о ней день и ночь — с такой одержимостью, словно его лишили части тела. Он даже верил, что она околдовала его и что это мощное влечение было вызвано ее отчаянным зовом. Со временем его назначили командиром дозорной башни. Обосновавшись здесь, Балатур послал царевне сообщение, в котором обещал, что, если она приедет к нему, он останется с ней навсегда. Если она докажет ему свою любовь, они отправятся на край света и начнут новую совместную жизнь. Он станет кем угодно — наемником или нищим, рыбаком или плотником — лишь бы она была рядом. День и ночь он осматривал с башни южный горизонт, ожидая гонца от царевны. Балатур прождал ее целых сорок лет, и когда понял, что его любимая не приедет, он умер от горя и тоски.

— Таков рассказ о Балатуре, — с мрачным драматизмом подвел итог Масинисса.

Софонисба рассмеялась и попросила его больше не рассказывать ей таких глупых историй.

— Конечно, она не приехала к нему, — сказала девушка. — Какая принцесса бросила бы свой народ и сошлась с человеком, который хотел стать нищим? Такая преданность нелепа. Я думаю, в Массилии не найдется мужчин, которые любили бы только одну женщину.

Ее слова обидели царевича. Опустившись на колени, он назвал себя вторым Балатуром — человеком, так сильно одержимым любовью, что она затмевала все остальное в его жизни, как яркое солнце затмевает звезды. Если Софонисба соединится с ним, их любовь станет сказкой на века. Он поможет Карфагену победить врагов и станет царем массилиотов. А она будет его единственной женой. Они создадут империю, почти не уступающую в своей славе Карфагену. Масинисса напомнил ей, что он больше не мальчик. Он сын короля Гайи и вскоре докажет, что достоин быть родней Баркидов. Он клялся в этом собственной жизнью.

Когда Софонисба пересказывала слова царевича, в ее голосе чувствовалась страстная убежденность Масиниссы. Она шептала фразы с гортанной хрипотой, словно они перегрелись от томного желания. Однако, закончив эту часть истории, она рассмеялась. Эмоции исчезли с ее лица, как будто чья-то рука сорвала с нее маску.

— Ты представляешь себе это зрелище? — спросила она. — Я чуть не зарыдала в тот момент. От хохота, естественно!

— Софонисба! — возмутилась Имилце. — Не будь такой грубой! Ни один мужчина не говорил мне таких красивых слов. Даже мой супруг!

— Просто у тебя с моим братом нормальные отношения, — ответила девушка. — Да, я забыла рассказать тебе, что во время этой поэтической истории царевич шел рядом со мной и лапал меня руками. Масинисса просил меня смотреть на небо, на чудесную страну, как будто именно он создал их для меня! Ив то же время он прижимался ко мне, притворяясь, что касается меня случайно. А я чувствовала его поднявшийся член. Царевич словно состоял из двух частей — поэта и змеи с торчащим языком. Его слова были прекрасны, но сразу после них он принялся дышать мне в ухо, умоляя провести у башни нашу первую брачную ночь. Он говорил, что я не должна томить его отсрочкой и что ему уже трудно сдерживать себя. А я сказала, что если он возьмет меня силой, его четвертуют на главной площади города.

— Софонисба!

Девушка засмеялась.

— Он тоже воскликнул: «Софонисба!», а затем едва не зарыдал. Возможно, он и заплакал бы, если бы я не сделала ему небольшое одолжение.

Она сделала паузу, ожидая, когда Имилце задаст ей вполне предсказуемый вопрос.

— Какое одолжение?

— Я коснулась его, — сказала Софонисба, в невинном жесте показав ей вытянутый палец. — Я попросила царевича показать мне длину его любви, и когда он вытащил пенис, мои пальцы обхватили его. Одно небольшое движение, и он стал выкрикивать хвалу богам.