Гордость Карфагена

* * *

На римской половине поля первые зловещие признаки стали отмечаться с самого начала. Обычно строй легионов демонстрировал поразительную гибкость. Манипулы сохраняли строго выверенную дистанцию и напоминали солдат в боевой колонне. Промежутки между рядами и шеренгами позволяли уставшим легионерам отходить в тыл отряда, пока их места занимали резервные воины. Но с того момента, как Варрон приказал манипулам сойтись в одну плотную массу, возможность отходов и замен исчезла. Инерция движения всей армии была так велика, что стесненные со всех сторон солдаты, упав от ран или просто поскользнувшись, затаптывались — сначала одним человеком, затем другим и далее сотнями. Они умирали от удушья под телами мертвых. Стоило им потерять равновесие, как плоть и кости вминались в почву ногами марширующих легионеров.

Публий Сципион никогда не мог простить себе тогдашнего недоумия — он не сразу понял, что сражение близ Канн было спланированным жертвоприношением гигантских размеров. Начало битвы он встретил на коне, выкрикивая поощрения своим пехотинцам и наполняясь силой от решимости, застывшей на бесчисленных лицах солдат. В какой-то момент его конь захромал от невидимой раны и отказался двигаться дальше, переминаясь с ноги на ногу, будто он стоял на большой раскаленной жаровне. Публий спешился. К его удивлению, конь тут же помчался прочь, пробиваясь через ряды солдат в безумной надежде покинуть поля боя.

Трибун остался с пехотинцами. Его легион располагался рядом с центром римской армии. Публий занял позицию в последнем ряду порученного ему боевого отряда, откуда он мог следить за ходом событий и отдавать своевременные приказы. С каждым часом они все ближе продвигались к фронту. Наступление армии продолжалось, но легионеры не теснили врага, а просто исчезали в его массе. За первые два часа после полудня весь легион, стоявший перед их отрядом, был уничтожен. Его люди оказались на передней линии и, не в силах отойти назад, сражались, как звери, прижатые спинами к стене щитов.

Сражение вышло за рамки всех норм. В атаках противников не было пауз. Белокурые гиганты бросались на них, словно демоны злобного севера. Невероятно проворные, с белой кожей, покрытой кровью, они с ревом и безумной дикостью вращали длинными мечами. Его компактный, хорошо обученный и дисциплинированный отряд уничтожал их в огромном количестве. Но если римляне были плотно прижаты к щитам другого легиона, то галлы имели полную свободу действий. Их толпы, шумные, как штормящее море, выбрасывали волны свежих солдат и всасывали уставших воинов. Его же люди сражались из последних сил, пока не падали от ран и истощения.

Захваченный сражением, выкрикивая приказы и собирая оставшихся в живых, Публий забыл об опасности, которой он подвергал себя. Его позиция требовала большей осторожности. Он сражался в первых рядах, как его учили в юности — так яростно и долго, что на какое-то время потерял перспективу происходивших вокруг него событий. Скорее всего, он бы погиб в бою, если бы верный друг Лаэлий не схватил его за край нагрудной пластины и не потащил в обход другой манипулы. Пятясь задом и хватая руками воздух, Публий, как мог, сопротивлялся этому недостойному бегству. Окрепнув в ногах, он повернулся, чтобы обругать Лаэлия, но тот не обращал на него внимания. Он вывел Публия на холм, где возвышался пень большого дерева и, приложив ладонь к губам трибуна, указал ему на человека, стоявшего среди врагов на небольшой дистанции от кипевшего рукопашного боя.

Этот мужчина возвышался над остальными почти в полный рост. Очевидно, он стоял на куче тел или на перевернутой повозке. Его окружало несколько охранников. Каждый из них держал наготове щит и копье. Осмотрев сцену битвы, мужчина выкрикнул приказ. Публий не мог разобрать его слов, но ему показалось, что он услышал их через шум боя. Человек вновь поднял голову и начал осматривать равнину. Публий вдруг понял без тени сомнения, что перед ним Ганнибал.

— Пилум! — закричал трибун. — Дай мне пилум!

— Не валяй дурака! — ответил Лаэлий. — Ты не Ахиллес. Тебе не хватит сил, чтобы добросить пилум до него. Не смотри на Ганнибала, Публий. Лучше взгляни туда, куда направлен его взгляд.

Публий выполнил просьбу друга и, посмотрев на карфагенского военачальника, попытался проследить его взгляд, прикованный к дальним тылам легионеров. И тогда он уловил ход мыслей Лаэлия. Ближний край бурлил в сражении, но хотя трибун лишь смутно различал другой фланг армии, все свидетельствовало о том, что ситуация там была такой же серьезной. Африканцы нападали на их колонну с трех сторон. Борьба шла не за победу, а за выживание.

Прошло еще несколько часов в безуспешных усилиях коллективного разума армии. Публий разворачивал людей на фланги и, отводя их с передней линии фронта, затыкал ими дыры в боках колонны. Он не позволял отрядам Ганнибала углубляться в тело легионов. У него не было сигнальщика, чтобы отдавать приказы горном, поэтому он кричал до хрипоты. Он проталкивался локтями через ряды солдат и пинками овладевал их вниманием. Публий тряс людей за плечи и кричал им прямо в лица.

С помощью Лаэлия, повторявшего его приказы, Публию удалось организовать разворот отрядов. Он почувствовал медленное перемещение колонны. Остаток вечера трибун во главе легиона прокладывал кровавый путь через три ряда иберийцев. В какой-то миг он был буквально поражен красотой сражения. Брызги крови оставляли на белых иберийских туниках изумительные разводы, отличавшиеся по форме, рисунку и оттенкам красного цвета. В них также присутствовали коричневые и почти черные тона. Ему даже захотелось взять одну из таких туник, как сувенир, чтобы повесить дома на стене и любоваться ею на досуге, вспоминая нелегкий ход этой битвы.

До наступления сумерек они прошли довольно большую дистанцию, крича и размахивая мечами, по-прежнему думая, что их отряд сражается с врагом. Но затем они поняли, что путь им преграждают не вражеские воины, а слой мертвых тел глубиной до трех-четырех трупов. Чуть позже они выбрались на открытое пространство, и Публий подумал, что сейчас к ним присоединится вся армия. Он поймал коня, потерявшего хозяина, и поскакал к высокому холму, чтобы осмотреть поле боя. Ему не удалось вложить меч в ножны, поскольку тот был согнут в двух местах под разными углами. Трибуну пришлось держать его в руке. Выбросить клинок он тоже не мог, потому что небольшие банды нумидийцев не-

Гордость КарФагена 4225 сносно досаждали им, терзая их ряды с каким-то бесноватым удовольствием.

Одолев склон холма, Публий осмотрелся вокруг и увидел хаос, от которого бежал. Вопреки своим надеждам, он не выпотрошил центр карфагенской армии. Брешь, созданная его людьми, вновь затянулась. Глазам трибуна предстала ясная и трагическая картина. План Ганнибала был великолепен. Все маневры, предпринятые римлянами, стали частью игры африканского командующего. Легионеры, по приказу Вар-рона, атаковали середину вражеской армии, состоявшей из галлов и иберийцев. Но Ганнибал ждал этого хода. Он отозвал кавалерию с флангов, и когда римский клин вошел в ряды ливийских ветеранов, их отряды просто разошлись в стороны. К тому времени карфагенская кавалерия, уничтожив конницу Варрона, напала на тылы римлян. Они устроили там настоящую бойню. Все сражение состояло из серии мастерских ударов. За несколько часов Ганнибалу удалось окружить армию в девяносто тысяч солдат. Ион сделал это гораздо меньшей силой. Легионеры оказались обездвиженными. Огромное количество воинов застряло в центре, ничего не делая и с ужасом наблюдая, как к ним приближается смерть.

Вскоре на холм поднялся отряд, возглавляемый Варроном. Его помощники трусливо оглядывались на поле боя, словно боялись, что вражеская кавалерия заметит их и бросится в погоню. Консул даже виду не подал, что заметил трибуна. Он явно избегал разговора, но Публий подбежал к нему, схватил коня за узду и удержал его на месте.

— Что известно о Павле? — спросил он. — Где другой консул?

Варрон обжег его взглядом неприкрытой ненависти.

— Будто сам не знаешь! Валяется где-то на поле. Мертвый, как и все будущее Рима. Прочь с моей дороги!

Консул направил на него коня, и Публий едва успел отпрыгнуть в сторону. Изумленный словами и отношением Варрона, он позволил ему уехать. Этот день шокировал его до глубины души. Он снова посмотрел на поле боя и понял, что там ничего не изменилось. Люди по-прежнему умирали сотнями и тысячами. Ему потребовалась вся сила воли, чтобы покинуть сражение. Он ничего не мог сделать для людей, загнанных в ловушку смерти. Спасая нескольких из них, он просто погиб бы в бою. Прокричав приказ отряду и тем, кто плелся сзади, он направился в Канузиум.

Они достигли города поздним вечером. Ворота были открыты настежь. На улицах мелькали огни факелов. Солдаты местного гарнизона стояли на стенах крепости и с ужасом смотрели на беспорядочную цепочку легионеров, возвращавшихся с равнины. В их расширенных глазах застыл страх близости Ганнибала. Раненые и уцелевшие солдаты заняли все улицы и площади. Лаэлий пошел искать других офицеров. Публий, едва отдышавшись после долгой скачки, попытался успокоить людей. Он подбадривал солдат, напоминал им о том, что они остались живы, и расспрашивал их о командирах.

Все плыло перед ним как в тумане. Он почти не слышал ответов. Казалось, что внутри него сидело другое существо, которое заставляло молодого Сципиона шагать, совершать какие-то действия, двигаться и говорить слова. Настоящий же Публий пребывал в смятении. Кровавые образы сражения затемняли ему окружавший его мир. В гомоне людей он слышал голос отца и вспоминал его наставления о выполнении многочисленных обязанностей. Сама мысль об этих добрых и тихих мгновениях жизни терзала его больше, чем судороги онемевшего тела. Каким наивным юношей он был! Фактически, он ничего не знал до этого дня! И даже теперь он ничего не знал! Страшное озарение ударило Публия, словно молотом — признание собственного невежества и внуша ющая ужас возможность того, что мир не таков, каким он представлял его себе прежде. Похоже, он навсегда переступил порог своей простодушной юности.

Едва Сципион присел у костра, чтобы немного отдохнуть, его окликнули и сообщили новость, от которой он вышел из ступора. Лаэлий прибежал и, задыхаясь, прокричал:

— Они планируют покинуть страну...

— Кто?

— Юный Фабий Максим, Луций Бибул, Аппий Пульхер... Все трибуны, которых мне удалось найти. Они говорят о бегстве к морю в поисках убежища на островах...

Публий вскочил на ноги и жестом руки прервал его словоизлияния.

— Отведи меня к ним!

Офицеры собрались в городском зале, предназначенном для публичных обсуждений. Сципион вошел туда без определенного плана. Едва взглянув на лица римской знати, он увидел на них отпечаток поражения и стыд трусливых заговорщиков. Его рука по-прежнему сжимала искривленный меч, не влезавший в ножны. С поднятым клинком он протиснулся через толпу к центральной площадке, на которой выступал сын бывшего диктатора. Публий прервал его, окликнув по имени. Слова, которые затем излились из него, оформлялись не умом, а странной смесью спокойствия и ярости. Несмотря на поражение в бою и тысячи смертей, увиденных им в этот день, он чувствовал в себе нарастающую ясность. Унылые лица офицеров напомнили ему, что для спасения отчизны им требовалась уверенность в своей воинской чести. Она была краеугольным камнем в том фундаменте, на котором держался их мир.