Из истории культуры древней Руси

Вторым доказательством существования грани между летописью и приписками к ней именно в 1054 г. является упоминание о смерти посадника Остромира. В Софийской 1-й летописи оно помещено под 1054 г., сразу же после описания смерти Ярослава Мудрого и его завещания: «И прииде Изяслав к Новугороду и посади Остромира в Новегороде. И иде Остромир с новгородци на Чюдь и убиша его Чюдь и много паде с ним новогородцев»[102]. Давно уже известно, что приписка к знаменитому Остромирову евангелию, написанному в 1056–1057 гг., свидетельствует о том, что Остромир был жив спустя три года после записи 1054 г. о его смерти[103].

На этом основании Шахматов правильно расчленяет приведенную выше летописную запись на две части и вторую часть, повествующую о смерти Остромира, довольно убедительно относит к 1060 г.[104] Таким образом, время деятельности Остромира расширяется с одного года до шести лет; Остромир был поставлен новгородским посадником князем Изяславом Ярославичем тотчас же после смерти его отца Ярослава. В 1056–1057 гг. Остромир заказал великолепное Евангелие, написанное торжественным уставным письмом и с княжеской роскошью украшенное многоцветными инициалами и высокохудожественными миниатюрами, как бы воспроизводящими перегородчатую эмаль с ее золотыми контурами. Для того чтобы оценить значение этой древнейшей дошедшей до нас книги, достаточно сказать, что в XII в. сын Мономаха, Мстислав, заказывая Евангелие, взял за образец Евангелие Остромира.

Большой исторический интерес представляет приписка писца Евангелия дьякона Григория: «Написах же евангелие се рабу божию, наречену сущу в крещении Иосиф, а мирьскы Остромир, близоку сущу Изяславу кънязу. Изяславу же кънязу тогда предьржящу обе власти: и отца своего Ярослава и брата своего Володимера. Сам же Изяслав кънязь правляаше стол отца своего Ярослава Кыеве. А брата своего стол поручи правити близоку своему Остромиру Новегороде».

Из этой приписки явствует не только то, что вопреки летописцу Остромир жил в 1056–1057 гг., но и то, что он был в зените своей славы и власти. Родственник («близок») великого князя, он рассматривал свое посадничество в Новгороде почти как соправительство. Горделивый тон приписки ставит Остромира-Иосифа вровень с ранее умершим новгородским князем Владимиром Ярославичем и в то же время умаляет историческую роль Ярослава Мудрого, упоминая его только как киевского князя, который имел лишь одну из двух «властей» на равных правах со своим сыном, владевшим второй «властью» — Новгородом. В этой короткой, но выразительной приписке чувствуется определенная политическая программа, столь характерная для новгородского боярства с его стремлением к сепаратизму и соперничеством с Киевом.

Двукратное подчеркивание родства Остромира с князем Изяславом Ярославичем привело Д.И. Прозоровского к остроумной догадке, что Остромир был, по всей вероятности, сыном новгородского посадника Константина Добрынина, двоюродного брата князя Владимира Святославича[105]. Таким образом, Остромир приходился молодому Изяславу троюродным дядей и внуком былинному Добрыне Никитичу. Судьба его отца, посадника Константина, была трагической: помешав однажды разбитому в бою Ярославу Мудрому бежать к варягам в Швецию, Константин Добрынин навлек на себя княжеский гнев и был заточен в Ростове, а через три года убит в Муроме по приказанию своего троюродного брата. Летопись сохранила нам имена и потомков Остромира: сын его Вышата бежал из Новгорода с князем Ростиславом Владимировичем в Тмутаракань, а внуки его, Ян и Путята, были известными киевскими вельможами. Высокое положение Остромира в Новгороде (особенно после смерти Ярослава) делает понятным для нас внимание, уделяемое ему и его роду в летописи.

Как же объяснить непозволительную хронологическую путаницу и объединение начала и конца его деятельности под одним годом? Учитывая наличие цезуры в новгородских летописных известиях, приходящейся на этот же 1054 г., мы можем допустить, что какой-то летописный свод оканчивался в 1054 г. кратким упоминанием о смерти Ярослава и записью: «…посади Остромира Новегороде».

Единственным событием, которое первоначально было записано на этой же странице вслед за упоминанием посадничества Остромира, явилась запись о его смерти в бою с чудью, происшедшей около 1060 г. Других событий 1054–1060 гг. записано здесь, очевидно, не было, и только потом другой рукой было вписано в летопись повествование о превратной судьбе епископа Луки Жидяты, что нарушило действительную последовательность событий.

Летопись, обрывавшуюся описанием смерти Остромира, предположительно можно назвать для удобства обозначения «Остромировой летописью»; основное изложение ее было доведено до смерти Ярослава Мудрого, а временем ее оформления, может быть, следует считать 1054–1060 гг., так как это произведение, безусловно, не было только суммой погодных записей, а, как доказал Шахматов, являлось сложным по своему составу историческим трудом.

«Остромирова летопись» — это шахматовский новгородский свод 1050 г., продолженный до 1054 г. и дополненный некоторыми мелкими известиями, опущение которых Шахматовым недостаточно обосновано.

В описании событий эпохи Ярослава Мудрого в этой летописи явно ощущаются два различных автора. Один писал основной текст, другой вносил редакционные добавления и в ряде мест разрезал текст дополнительными вставками. Самая заметная из них имеет заголовок «Начало къняжения Ярославля Кыеве» и дает как бы конспект крупных событий середины XI в., выделяя положительную сторону княжения Ярослава: его благочестие, строительство церквей, борьбу с печенегами. Некоторые события, подробно изложенные в основном тексте, упомянуты и в этом конспекте и хронологически даже раньше, чем в самой летописи. В другом месте редактор, дополнявший текст, повествует об организации Ярославом училищ в Новгороде. Здесь выясняется и личность этого редактора: он ученик Ефрема, бывшего, в свою очередь, учеником первого новгородского епископа Иоакима[106].

Если задачи этого благочестивого редактора вполне ясны и не выходят за рамки стандартных средневековых хроник, угодливых князьям и епископам, то совершенно иное мы находим в основном тексте «Остромировой летописи». Это почти политический памфлет, направленный против Ярослава Мудрого и враждебный варягам-наемникам. Обрисованному в мрачных красках Ярославу противопоставлены как хорошие правители, с одной стороны, его отец, великий князь Владимир Святославич, а с другой — сын самого Ярослава, Владимир Новгородский.

Рассмотрим подробнее состав «Остромировой летописи»[107]. Летопись открывается кратким рассказом о построении Киева тремя братьями, взятым из каких-то киевских сказаний X — начала XI века. Хронология этого события была не особенно ясна новгородскому летописцу.

Вторым параграфом «Остромировой летописи» было знаменитое сказание о призвании варягов, впервые появившееся тогда на страницах русских книг[108].

Однако сочинителя сказания, использовавшего широко ходившие в то время во всей Северной Европе легенды о призвании трех князей, никак нельзя назвать «норманистом». Существование варягов, их грабительские набеги, захват ими городов — все это было историческим фактом, особенно хорошо известным новгородцам. Задача новгородского историка середины XI в. заключалась в такой обрисовке этого несомненного факта, при которой наименее всего страдало бы самолюбие новгородцев. Сообразно этому события излагались так: сначала словене, кривичи, меря и чудь платили варягам дань; часть варягов, оказавшаяся внутри земель этих племен, «насилие деяху» им. Тогда перечисленные племена начали войну с варягами, выгнали варягов за море «и начаша владети сами собе». Этот тезис о новгородском самоуправлении на долгое время становится лейтмотивом новгородского боярского летописания, формулой феодально-республиканской идеологии.

Недаром рассказ об изгнании варягов связан с построением Новгорода как оплота местного населения и с избранием старейшиной Гостомысла. Воинственное начало новгородской истории здесь в известной мере противопоставлено более скромному началу общерусской истории, ознаменованному постройкой Киева. Нет еще и грубого, бесцеремонного оттеснения Киева на второй план, но чувствуется, что все внимание автора устремлено к героической истории Новгорода и свободолюбивым новгородцам.

Появление новых варяжских отрядов в 860–870 гг., привлеченных известиями о могуществе Киевской Руси, державшей к этому времени в своих руках путь «из грек в варяги», облечено автором «Остромировой летописи» в приличную (хотя и недостоверную) форму преднамеренного и вполне добровольного призвания варягов новгородцами.

Боясь усобиц и внутреннего разлада, новгородцы искали себе такого князя, «иже бы владел нами и рядил ны по праву»[109].

В повествовании о Рюрике, Синеусе и Труворе летописец, очевидно, воспользовался каким-то варяжским устным рассказом, где речь шла о приходе конунга Рюрика со своими родичами («Синеус») и верной дружиной («Трувор»). Анекдотические «братья» Рюрика только подтверждают легендарность «призвания» и его источник — устный скандинавский рассказ.

Третьим параграфом летописи можно считать цикл рассказов об Олеге. Происхождение Олега для летописца ясно: «И бысть у них (варягов) князь именем Олег…» Без особой симпатии к Олегу рассказывается (может быть, по киевским источникам) о том, как предводитель варягов обманным путем овладел столицей Руси Киевом. Сквозь дымку саг и легенд, окутывающую имя Олега, здесь проступают вполне реальные черты варяго-русских взаимоотношений на рубеже IX и X столетий: базой «находника» Олега являлся не Киев, с которым он очень мало связан, даже не Новгород, а Ладога, куда он ушел после царьградского похода. Судьба этого князя, которого позднейшие историки изображали основателем Русского государства, была плохо известна на Руси. Совершив во главе русских войск удачный поход на Византию, запугав греков и собрав колоссальную контрибуцию в 48 тыс. гривен золота, Олег исчез из поля зрения русских людей, не оставив ни потомства, ни даты своей смерти. Последним городом, где видели этого конунга, была Ладога; далее его след терялся: одни говорили, что в Ладоге он и умер, «друзие же сказають, яко идущю ему за море и уклюну змия в ногу и с того умре» (свод 1093 г.)[110].

Отношение к варягам как к появляющимся из-за моря «находникам» выразилось и в том, что в эпоху Олега варягам платили дань «от Новгорода 300 гривен на лето, мира деля, еже и ныне дають»[111].

Новгородский летописец не рассматривает эти ежегодные платежи как государственный налог (об этом у него речь пойдет ниже); он точно определяет, что Новгород откупается от варягов, оберегая себя от их неожиданных нападений.

Четвертым параграфом «Остромировой летописи» является пересказ южнорусских сведений об Игоре и его жене — псковитянке Ольге. Подчеркнута жадность Игоря, описано убийство Игоря древлянами, косвенно во всех злоупотреблениях обвиняется воевода Свенельд, собиравший слишком богатую дань, что вызывало зависть княжьих мужей. О княгине Ольге приводится только одно хорошее. Былины о жестокой мести Ольги еще не включены в летопись, подробно говорится о принятии ею христианства и указывается год этого события — 955.