Из истории культуры древней Руси

Судя по всей исторической обстановке, репрессии Ярослава по отношению к новгородскому посаднику были маловероятны в 1016–1030 гг., когда князю очень нужны были союзники. В 1036 г. князь Ярослав стал «самовластцем» на Руси, враги его были побеждены, и в Новгород он явился с тремя новостями: поставил там князем своего 14-летнего сына Владимира, на вакантное место на кафедре посадил епископа Луку (Ефрем 5 лет «учил», но не был посвящен в сан) и дал Новгороду какую-то новую грамоту. Формула передачи грамот новгородцам в 1016–1019 гг. и в 1936 г. весьма различна. В 1016–1019 гг.: «И да им Правду и Устав списа в грамоту»; в 1036 г.: «И людем написа грамоту, рек — по сей грамоте дадите дань».

Обстановка в 1036 г. была более подходящей для расправы с главой новгородского боярства, чем в 1019 г. Наличие в оригинале летописи двух грамот в двух разных местах могло спутать позднейших сводчиков, и рассказ о Константине мог соседствовать с другой грамотой, т. е. находиться не на своем месте.

Если бы подтвердилось предположение о расправе Ярослава с Константином в 1036 г., то это событие можно было бы рассматривать в связи с другим событием точно такого же порядка: в этом же году Ярослав арестовал своего брата Судислава, псковского князя, княжившего там полстолетия, и засадил его пожизненно в поруб. Расправа с Судиславом была проявлением автократизма Ярослава.

Выше уже приводилось мнение Д.И. Прозоровского о том, что посадник Остромир, поставленный после смерти Ярослава, был сыном Константина Добрынина. Нельзя доказать степень их родства, но несомненно, что Остромир был близким родственником Константина. Поэтому понятно, что летопись, условно названная мною «Остромировой», должна была упомянуть о смерти Константина Добрынина, несмотря на то что причиной ее была воля самого князя.

На протяжении 1017–1054 гг. «Остромирова летопись» теряет свою монолитность, здесь чаще ощущаются вкрапления других источников, более зависевших от киевского князя, но голос новгородца, не простившего Ярославу своих обид, продолжает слышаться.

Описание знаменитой Лиственской битвы 1024 г. полно сочувствия отважному тмутараканскому князю; нелюбовь к варягам (наняты Ярославом) сказалась в том, что летописец старательно напоминал читателю о поражении варягов и варяжского князя Якуна. Последний выпад в адрес Ярослава содержится в статье 1036 г., когда летописец упомянул о походе Ярослава на ятвягов с ядовитым примечанием — «и не можаху их взяти».

Яркая антиваряжская статья содержится в летописи под 1043 г. Она записана, вероятно, со слов Вышаты Остромирича, воеводы, участвовавшего в морском походе на Византию. Здесь совершенно четко варяги отделены от русских: когда корабли дошли до дунайских гирл, «рекоша Русь Володимеру: станем зде на поли. А Варязи рекоша пойдем в лодиях под город»[119].

Более ясного определения того, что варяги и русь не одно и то же, в летописи нет. Оказалось, что предложение варягов привело к гибели части кораблей и к злоключениям русских воинов, ослепленных византийцами. Сами же варяги «побегоша вспять». Нерасчетливости и трусости варягов летописец противопоставляет рыцарскую доблесть Вышаты Остромирича — воеводы новгородских полков: когда 6 тыс. новгородцев (они названы «боями Володимеровыми») оказались выброшенными на берег безоружными и без воевод, Вышата отказался возвращаться на корабль и, высадившись на берег, произнес красивую речь: «Не иду к Ярославу. Аз иду с ними; аще жив буду — с ними, аще ли погыбну-то с дружиною»[120].

Конечно, для этих подробностей можно допустить и устный источник — рассказы самого Вышаты или его сына Яна, друга летописца, но в то же время повествованию о героизме новгородского воеводы в 1043 г. должно было найтись то или иное место и в летописи, воспевшей героизм его деда и законченной лет десять спустя после возвращения Вышаты Остромирича на Русь, когда летописец мог воспользоваться его рассказом.

Последние записи «Остромировой летописи» дают хронику новгородской жизни времени княжения в Новгороде Владимира Ярославича, с которым, по-видимому (может быть, из-за его молодости), местное боярство ладило[121].

Летопись завершалась, судя по всем данным, двумя поставленными рядом записями об Остромире: в 1054 г., после смерти Ярослава, он стал посадником, а несколько лет спустя погиб на войне с чудью.

«Остромирово Евангелие 1056–1057 гг.» помогло, во-первых, распутать летописную запись, а во-вторых, показало, что политическая программа посадника Остромира в 1057 г. была необычайно близка к политической программе летописца. И там, и здесь мы постоянно видим стремление обязательно упомянуть северную, новгородскую, половину русских земель наряду с южной, киевской. В летописи всегда действующими силами являются словене и русь (в смысле киевлян).

«Русская Правда» знает тоже только словенина и русина. Других областных названий в общерусских вопросах летопись не употребляет.

«Остромирово евангелие» точно так же говорит только о двух волостях — о Киеве и Новгороде. В Киеве Изяслав наследовал владения князя Ярослава; в Новгороде Остромир получил в наследство владения князя Владимира. Этой горделивой формулой, уравнивающей новгородских посадников с киевскими князьями, Остромир посмертно унижал Ярослава, как бы лишая его титула «самовластна во всей Русской земле».

Открытая неприязнь «Остромировой летописи» к князю Ярославу (которого очень трудно назвать «Мудрым» на основании данных этой летописи) легко объясняется поступками самого князя. Автократические стремления киевского князя приводили неизбежно к конфликтам с новгородским боярством; убийство посадника Константина Добрынина, которое могло быть произведено по политическим мотивам, объясняет нам многое: если летопись велась при дворе его сына (или очень близкого родственника) Остромира, то налицо сочетание как политической, так и личной окраски летописи. Сын мстил Ярославу за смерть отца и старался очернить князя перед потомством.

«Остромировой летописи» нельзя отказать в литературных достоинствах: автор использовал ряд новгородских и киевских источников, дополнил их легендами и семейными преданиями и создал довольно стройный исторический труд.

Первой главой этого труда был рассказ о борьбе новгородцев с варягами и о поисках князя, который «ходил бы по всей воле» новгородской.

Второй главой явился рассказ о таком именно князе, найденном новгородцами среди сыновей Святослава. Это в то же время рассказ о могущественном предке новгородских посадников — былинном герое Добрыне.

Третья глава описывает время посадника Константина, сына Добрыни, и длительное правление в Новгороде его убийцы — князя Ярослава Владимировича. Эта глава — политический памфлет на Ярослава. Его неумелости, жадности, трусости противопоставляются великодушие, смелость и удачливость новгородцев.

Ненависть вызывают варяги-наемники, служившие главной опорой княжеской власти Ярослава. Не довольствуясь мрачной характеристикой Ярослава как правителя и полководца, летописец хочет унизить его и как человека: он упоминает о публичном изнасиловании его матери и о том, что его сестра из-за его оплошности становится наложницей врага. Возможно, что повествование о новгородском княжении Ярослава первоначально писалось еще при дворе посадника Константина, жизнь которого оборвалась или около 1019 или после 1036 г.[122]

Четвертой и последней главой этого исторического труда было описание княжения Владимира Ярославича, дошедшее до нас в редакторской обработке ученика епископа Ефрема. Он много добавил славословий князю Ярославу, пытаясь нейтрализовать горечь от предшествующего раздела. Он добавлял киевские известия о строительстве, писал, что при Ярославе «нача вера христианская простиратися…»; что «Ярослав был хотя и хромоног, но умен и храбр в бою и начитан».

Окончательная компоновка летописи, вероятно, производилась в 1054–1060 гг., и изложение ее было доведено до смерти Ярослава.

Участие Остромира или дьякона Григория, писавшего для него в 1050-е годы Евангелие, или кого-либо из ближайшего окружения Остромира и его сына Вышаты в создании этой летописи очень вероятно.

Смелый памфлет, направленный против самого великого князя киевского, ясное и последовательное проведение мысли о свободолюбии Новгорода свидетельствуют о зрелости новгородской общественной мысли. Новгородское боярство почти за столетие до восстания 1136 г. уже выступило с изложением как своего взгляда на исторические события, так и своей политической программы, сводившейся к добровольному приглашению или «выкармливанию» бесправных князей, ограниченных «грамотами» и обязанных не столько управлять, сколько оборонять Новгород.

Новгородское посадничье летописание с его антикняжескими и антиваряжскими настроениями влилось потом при помощи свода 1093–1095 гг. в общерусское летописание. Отсюда, из этой летописи посадников новгородских, легенда о призвании князей-варягов попала в русскую историю и получила уже в XII в. совершенно иное толкование, прямо противоположное замыслу «Остромировой летописи», на всем своем протяжении не устававшей упрекать варягов за свойственные наемникам, по мнению летописца, буйство, жадность и трусость.