Из истории культуры древней Руси

«Остромирова летопись»

Изучение русских исторических концепций XI–XII вв. представляет для нас двоякий интерес: во-первых, оно позволяет полнее представить развитие общественно-политической мысли на Руси, а во-вторых, дает возможность строже подойти к использованию летописных сводов, которые все еще (несмотря на ряд критических работ) иногда рассматриваются как источники, адекватные исторической действительности.

Нет надобности повторять, что для изучения исторической мысли XI–XII вв. очень важно проследить первое появление тех легенд о происхождении Русского государства, которые на несколько столетий вперед разделили историков на два лагеря: норманистов и антинорманистов.

Д.С. Лихачев считает первым норманистом в русской истории летописца Нестора, автора знаменитой «Повести временных лет»[91].

К высказываниям Д.С. Лихачева нужно сделать две поправки: во-первых, проваряжская тенденция проводилась в «Повести временных лет» не автором ее, Нестором, а редактором 1118 г., лицом, очень близким к князю Мстиславу Владимировичу (сыну Мономаха, внуку английского короля), для которого ходячая легенда о призвании трех братьев была личным семейным преданием; во-вторых, этот редактор, круто обращавшийся с попавшим к нему в руки текстом Нестора, не был первым, внесшим легенду о призвании варягов в русское летописание. А.А. Шахматов в свое время на основании очень кропотливых изысканий установил, что варяжской легенды еще не было в предполагаемом им киевском своде 1039 г. и что она появилась в киевском своде 1073 г., будучи взята из новгородского летописания середины XI в.[92]

В каком виде появилась на страницах исторических сочинений легенда о призвании варяжских князей, мы выясним в дальнейшем, а здесь следует сказать, что закрепилась она в летописании XII в. не без участия третьей (1118 г.) редакции «Повести временных лет». После киевского восстания 1113 г., заставившего феодальные верхи призадуматься над обоснованием своей власти, и после приглашения в Киев Владимира Мономаха, сразу же создавшего новые правовые нормы, новгородская легенда о приглашении князя, «иже рядил бы ны по праву», приобрела новый смысл. На многие века была найдена удобная формула о «добровольном» приглашении князей народом и о бедствиях безвластия.

В русской исторической литературе XI в. существовали и боролись между собой два взгляда на происхождение Русского государства. Согласно одному из них центром Руси и собирателем славянских земель являлся Киев, согласно другому — Новгород. Все зарубежные источники подкрепляют первый вариант, выдвигая на главное место Киев и не упоминая Новгорода. Договоры Руси с Византией и вся фактическая история русских земель X–XI вв. подтверждают старшинство Киева. Поэтому представляет значительный интерес выяснение вопроса о времени и месте появления литературной традиции, связывающей начало русской государственности с Новгородом и «призванием варягов» в Новгород, традиции, закрепленной третьей редакцией «Повести временных лет».

А.А. Шахматов справедливо полагал, что государственность на юге, в Киеве, покоилась на более прочном основании, чем на севере, в Новгороде, и что легенда о призвании князей вставлена новгородским книжником в более раннюю киевскую хронику: «Перед нами тот самый новгородский книжник, который другой раз, при других обстоятельствах сумеет отстоять вольности родного города от поползновений пришлого князя»[93].

При этом, как установил тот же исследователь, новгородские летописцы нередко были весьма тенденциозны и пользовались очень примитивными приемами грубых переделок текста, вставок, замен имени Киева именем Новгорода и т. д.

Большой интерес представляет реконструированный А.А. Шахматовым текст новгородского летописного свода 1050 г. с дополнениями до 1079 г.[94] Некоторые неточности, допущенные Шахматовым, позволили последующим исследователям скептически отнестись к его гипотезе о существовании свода 1050 г. Так, М.Н. Тихомиров писал: «В самом деле, если существовал новгородский свод 1050 г., то он должен был включить в свой состав все новгородские известия XI века. Между тем „Повесть временных лет“ включает в свой состав лишь ничтожное количество их. Существуют Новгородские летописи, которые дают новгородские известия первой половины XI в., отсутствующие в „Повести временных лет“. Таковы сообщения о клевете на епископа Луку в 1055 г., о построении в 989 г. деревянного собора Софии с 13 куполами, о епископе Стефане, которого удавили в Киеве его же холопы, и т. д.»[95].

Во-первых, что касается свода 1050–1079 гг., как он представлялся Шахматову, то все эти известия в нем есть: о постройке Софийского собора — на с. 616, о клевете на епископа Луку — на с. 626, об удавлении епископа Стефана в Киеве — на с. 628.

Во-вторых, что касается использования данного свода автором «Повести временных лет», то отбор новгородских известий в 1113 г. киевским автором по своему вкусу никак не может быть аргументом против существования свода 1050 г. в Новгороде. Киевский летописец мог вполне обдуманно «забыть» о новгородском соборе Софии, построенном на полвека раньше, чем в Киеве (и послужившем образцом для киевского собора); о том, что киевский митрополит, поверив клевете, напрасно продержал Луку три года под арестом в Киеве, и, наконец, о том, что восстание 1068 г. в Киеве приняло такие размеры, что холопы задушили епископа.

Д.С. Лихачев предложил новое и оригинальное решение вопроса об источнике новгородских известий в «Повести временных лет». Отвергая мысль о новгородских письменных источниках, Д.С. Лихачев полагает, что основой новгородских известий в летописи (включая и легенду о призвании варягов) были устные рассказы Яна Вышатича и Вышаты, генеалогию которых Д.С. Лихачев возводит к воеводе князя Игоря — Свенельду, опираясь при этом на гипотезу А.А. Шахматова «о сказочных предках Владимира»[96].

Слабыми пунктами построения Д.С. Лихачева являются, во-первых, переоценка предполагаемых бесед Вышаты с летописцем Никоном и недооценка новгородской письменности в XI в. Приводимые Шахматовым убедительные доказательства существования новгородского свода середины XI в. не были разобраны и опровергнуты Д.С. Лихачевым.

Во-вторых, «устная летопись семи поколений», о которой говорит Д.С. Лихачев, содержит одно крайне слабое генеалогическое звено, устранение которого необходимо для правильной оценки не только летописи, но и ряда исторических лиц. В работе А.А. Шахматова самым неубедительным местом является XIV глава его «Разысканий», посвященная генеалогии князя Владимира[97]. Сущность допущений А.А. Шахматова сводится к следующему: летопись говорит о том, что отцом Добрыни и Малуши (матери князя Владимира, ключницы Ольги) был Малко Любечанин; путем натяжек и предположений Шахматов стремится доказать, что Малко Любечанин — это древлянский князь Мал (Мал Колчанин из города Клеческа), он же Лют Свенельдич, он же Мискиня, он же Мстиша, он же Мстислав Лютый, он же Никита Залешанин. Малуша, его дочь, сопоставляется с какой-то Малфредью, о смерти которой говорится в летописи[98]. Отцом Мала-Люта-Мискини-Мстислава-Никиты и дедом Малуши-Малфреди Шахматов считает воеводу Свенельда, которого летописец тоже будто бы путал и называл Блудом; кроме того, он строит еще одну цепь предположений, допуская, что этот многоименный Свенельдич убил князя Игоря в 945 г. и вместе со своим отцом стал «народным героем». В этот клубок имен оказались вплетенными чуть ли не все деятели X в. Во всем этом нагромождении натяжек, столь необычном для строгого исследовательского метода Шахматова, можно отметить ряд чисто исторических несообразностей:

1. Город Къльчьск, предполагаемый домен Мала Колчанина, далек от древлянской земли и находится в земле дреговичей.

2. Если сын Свенельда убил Игоря, то очень трудно представить себе (особенно после рассказа летописи о кровавом мщении Ольги), чтобы отец убийцы Свенельд был полководцем жены и сына убитого князя.

3. Трудно допустить, чтобы летописец, позволивший себе вторгнуться в вопрос о происхождении князя Владимира, мог так грубо ошибиться и неправильно назвать деда этого прославленного князя.

4. Если Свенельд, являвшийся своего рода мажордомом киевского князя Игоря и сумевший «изодеть свою дружину оружием и порты» так, что сам князь ему позавидовал, был действительно родоначальником Владимира, то как понять заносчивость Рогнеды, не пожелавшей «разуть робичича»? Правнук Свенельда, владевший древлянами и уличами, был ровней дочери Рогволода, властвовавшего над одними полочанами.

5. Допуская, что родословная Владимира восходит к Свенельду, мы должны будем признать, что в событиях 977 г. Свенельд выступил полководцем войск сводного брата своего правнука (войск Ярополка).

Количество таких несообразностей можно было бы увеличить, но и без того ясна необоснованность данного раздела труда Шахматова[99].

Таким образом, предполагаемая Д.С. Лихачевым «устная летопись семи поколений» лишается своих начальных звеньев. Устный же характер передачи новгородских известий X–XI вв. также должен быть подвергнут большому сомнению: в летописи содержатся в значительном количестве точные даты, имена второстепенных лиц, описание погоды в тот или иной знаменательный день, точные топографические приметы и даже не подлежащий сомнению (в смысле своей вещественности) текст «Русской Правды».

Находки в Новгороде берестяных грамот, одновременных сводам 1050 г. и написанных малограмотными «черными людьми», заставляют усомниться в том, что династия новгородских посадников, родичей киевских князей, пользовалась только «изустной практикой родовых и семейных преданий». Д.С. Лихачев прав в одном, что «в новгородских известиях киевской летописи определенно чувствуется нарочитое внимание к истории новгородских посадников»[100].

Пересмотр доказательств Шахматова и всех возражений ему убедил меня в научной обоснованности его реконструкции новгородского свода 1050 г., требующей лишь частных поправок.

Самая существенная поправка касается времени окончания свода. Устанавливая 1050 год как дату завершения работы сводчика, Шахматов руководствуется, по существу, только одним соображением: «Замысел создать свод возник под влиянием обстоятельств, сходных с теми, что вызвали создание свода Киевского, т. е. под влиянием построения нового соборного храма… Новгородский свод составлен в 1050 г. по распоряжению новгородского владыки Луки и князя новгородского Владимира в ознаменование построения нового храма св. Софии»[101]. Однако если принять совершенно справедливое деление новгородских известий середины XI в. на основной свод и на добавочные приписки (продолжавшиеся вплоть до 1079 г.), то рубежом между этими частями никак не может быть 1050 г.: по обе стороны этой даты мы видим одинаковое изложение с одной и той же степенью подробности, с одинаковым интересом и к церковной, и к светской истории.

Некоторой гранью является 1054 год — год смерти Ярослава Мудрого, год смены новгородского посадника. После этой даты новгородские известия вплоть до 1061 г. касаются только церковных событий, связанных с владычным двором епископа Луки.