Из истории культуры древней Руси

4

Отделив псевдо-Даниила, «облачившегося в ризу премудрых», от его предшественника и образца Даниила Заточника, попытаемся определить дату «Слова» и облик его автора.

Косвенным доказательством реального существования Даниила Заточника является упоминание его имени в летописи в связи со ссылкой на озеро Лаче еще одного «заточника» в XIV в. Впрочем, надо отметить, что многие исследователи считают эту заметку результатом чисто литературного воздействия.

После битвы на Воже 1378 г. среди ордынских пленников оказался поп, духовник московского боярина И.В. Вельяминова, ехавший из Золотой Орды; «и обретоша у него злых зелей лютых мешок. И испра шавше его и много истязавше, рассудивше, послаша его на заточение на Лаче озеро, идеже бе Данило Заточеник»[214].

Предпримем попытку уточнения даты написания «Слова Даниила Заточеника, еже написа своему князю Ярославу Володимеровичу». Главными хронологическими ориентирами для нас будут князь Ярослав Владимирович и детали его летописной биографии, соотнесенные со «Словом Даниила Заточника».

Ярослав Владимирович известен летописям на протяжении почти четверти столетия (1182–1205 гг.). Из этого срока мы должны исключить темные для нас годы его пребывания на юге, так как география «Слова» всеми исследователями справедливо рассматривается как Владимиро-Суздальская с добавлением Новгорода.

Мы должны, так же как и в предыдущем случае, при определении даты «Моления», исключить те годы, когда Ярослав не был связан с Новгородом. В самом деле, в какое нелепое положение поставил бы себя подобострастный челобитчик, если бы он стал напоминать князю Ярославу о Новгороде в промежуток между 1184 и 1187 г., когда новгородцы выгнали его, «негодовахуть… зане много творяше пакости волости новгородьской», и пригласили к себе смоленского княжича. А тут челобитчик как бы поддразнивал еще князя: «и кому ти есть Новъгород, а мне и углы опадали», создавая этим каламбуром контраст между своим старым домом с прогнившими углами и чьим-то новым городом. По этой же причине мы должны исключить 1196 г., который князь провел не по своей воле не в Новгороде, а в Торжке. Исходя из изложенного принципа, мы можем искать дату написания «Слова Даниила Заточника» в таких интервалах: 1182–1184, 1187–1196, 1197–1199 гг. Наименее вероятен первый срок пребывания Ярослава в Новгороде, так как Даниил пишет: «…ты, княже, многими людми честен и славен по всем странам». Это естественнее всего сказать не молодому князю, только что из полной безвестности попавшему в Новгород, а князю, уже прославившему себя какими-то делами. О деятельности Ярослава в 1182–1184 гг. мы не знаем ничего, кроме того, что он «творил пакости», не сумев, очевидно, умерить своих желаний, оказавшись в богатой земле. Во второе же и третье свое княжение в Новгороде Ярослав совершал походы на Чудь, подчинял Псков, ходил на Полоцк и строил в Новгороде церкви. Приведенную выше фразу Даниила легче отнести к концу княжения, чем к началу.

Однако челобитье Даниила содержит еще одно место, которое в сопоставлении с летописной биографией Ярослава может стать более надежной хронологической приметой: «Господине мой! То не море топить корабли, но ветри; не огнь творить ражьжение железу, но надымание мешное. Тако же и князь не сам впадает в вещь (злую), но думци вводить. З добрым бо думцею думая, князь высока стола добудеть, а с лихим думцею думая, меньшего лишен будеть» (XXXIII)[215].

Речь о высоком и малом княжеском столе могла идти применительно к Ярославу Владимировичу только в 1196–1197 гг., когда он княжил то в Новгороде («высокий стол»), то в Новом Торгу («меньший стол»), а то и этого меньшего был лишен и дожидался более благоприятных времен в Суздальской земле.

Князь «впал в злую вещь», с точки зрения новгородского боярства, уже в 1195 г., когда Всеволод искал союза с Новгородом для войны с черниговскими князьями, «со всем Олговым племенем». Самые видные представители новгородского боярства — сам посадник Мирошка Нездинич, Борис Жирославич, Борис, Иван, Фома — отправились ко Всеволоду «просяще сына, а Ярослава негодующе». Всеволод арестовал бояр и продержал их у себя два года. Эта крутая мера не помогла, и 26 ноября 1196 г. новгородцы еще раз выгнали Ярослава Владимировича из Новгорода. Ярослав был принят новоторжцами и оказался на малом столе. Как долго он здесь княжил, нам неизвестно, но к концу 1197 г. он оказался уже во Владимире у Всеволода.

Зима 1196/97 г. оказалась тяжелой для Новгорода: новгородцы «седиша всю зиму без князя»; волжский путь был закрыт Новым Торгом, а князья-свояки «дани поимаша по всей волости; по Верху, Мьсте и за Волочком».

В марте 1197 г. в Новгороде сел княжить Ярополк, сын Ярослава Черниговского. Возможно, что в это время Ярослав и переместился из Торжка во Владимирскую землю. Новый князь продержался в Новгороде шесть месяцев «и выгнаша его из Новагорода». Это происходило в сентябре 1197 г. Новгородцы были позваны Всеволодом в его столицу для того, чтобы они пригласили Ярослава в Новгород; 1197 г.: «Идоша из Новагорода передний мужи и сочкыи и пояша Ярослава со всею правдою и честью и прииде на зиму по крещении за неделю. И седе на столе своем и обуяся с людьми и добро все бысть»[216]. С Ярославом вернулся и посадник Мирон, проведший два года во Владимире. Ярослав княжил в Новгороде полтора года, от 30 декабря 1197 г. (или 13 января 1198 г.?) по начало августа 1199 г. За это время он построил Спасо-Нередицкий храм (июнь-сентябрь 1198 г.) и совершил поход на Полоцк. В середине 1199 г. Всеволод решил заменить свояка сыном и «выведе Ярослава из Новагорода и веде и к собе». Жена Ярослава в 1199 г. построила Рождественский монастырь; в этом же году была закончена роспись Нередицы.

Детальное рассмотрение взаимоотношений Ярослава с Новгородом в 1195–1199 гг. позволяет нам сделать следующий вывод: наиболее вероятным временем обращения Даниила к Ярославу следует считать вторую половину 1197 г.

Во-первых, упоминание Новгорода Даниилом в это время не было уже нетактичным, так как новгородский стол был уже освобожден и Всеволод снова прочил на него Ярослава, для чего и затребовал к себе во Владимир посольство передних мужей Новгорода.

Даниил смело мог сопоставлять свое бедственное положение с блестящими перспективами своего патрона: «Кому ти есть Новгород…» В концовке своего «Слова» Даниил как бы снова возвращает читателя к мысли о предстоящих переменах в жизни князя: «Умножи, господи, вся человекы под нози его».

Во-вторых, князь Ярослав к этому времени побывал уже и на высоком и на малом столе и вполне мог оценить слова Даниила о вреде лихого и о пользе доброго советчика-думца.

В-третьих, именно в эти месяцы временного пребывания Ярослава во Владимиро-Суздальской, земле уместно было такое сочетание новгородских и суздальских географических названий, упомянутых в «Слове Даниила Заточника»: «…тако и мы, господине, желаем (жадаем) милости твоея, зане, господине, кому Боголюбово, а мне — горе лютое; кому Белоозеро, а мне — черней смолы; кому Лаче озеро, а мне на нем седя плачь горький; и кому ти есть Новъгород, а мне и углы опадали, зане не процветет часть моя» (IX).

Разгадывая связи этих географических пунктов с содержанием челобитной Даниила Ярославу Владимировичу, мы должны, прежде всего, отбросить мысль о случайности этих упоминаний, о пустом балагурстве и каламбурах. О Новгороде уже сказано выше; озеро Лаче названо автором своим местом жительства.

Почему названы еще два пункта? Боголюбово, личная резиденция Всеволода, было намеком на сюзерена Ярослава, великого князя; это не требует особых пояснений. Сложнее определить, зачем понадобилось упоминать далекое Белоозеро, клином врезавшееся в новгородские владения и доходившее почти до Волочка и Заволочья.

Вспомним, что зимой 1196/97 г. Ярослав и Всеволод собирали дани в новгородских владениях именно поблизости от Белоозера «за Волочком». Может быть, здесь, на этой важнейшей стратегической позиции, и оставался Ярослав, наиболее заинтересованный в оказании военного давления на Новгород. Вспомним, что и в последующее время князья «Низа» Василий Дмитриевич в 1397 г. и Иван III в 1471 г. во время конфликтов с Новгородом начинали с того, что, идя от Белоозера, устремлялись на Заволочье, на Северную Двину и тем самым вынуждали Новгород идти на уступки.

Пребывание Ярослава Владимировича осенью 1197 г. на Белоозере более чем вероятно. Только Белоозеро и могло быть владимиро-суздальской базой для военных операций против новгородцев «за Волочком». А если это так, то вполне понятна и просьба Даниила, находившегося на озере Лаче, близ Белоозера, дать ему личную аудиенцию: «Княже мой, господине! Яви ми зрак лица своего!» Даниил знает, что на этой аудиенции его бедная одежда может произвести плохое впечатление на князя и заранее просит извинить его: «Господине мой, не зри внешняя моя, но возри внутренняя моя. Аз бо, господине, одеянием оскудей есмь, но разумом обилен…» (XIX, XXVIII). От озера Лаче до города Белоозеро всего 3–4 дня конного пути. По непонятной причине большинство исследователей продолжают повторять старую ошибку и относить озеро Лаче к новгородским владениям, тогда как еще Е. Голубинский указал на эту ошибку и верно определил принадлежность Белоозера к Ростовской земле[217].

То, что Ярослав при всех его злоключениях не был все же бездомным приживальщиком Всеволода, явствует из раздела XXIV: «Гусли бо строятся персты, а тело основается жилами. Дуб крепок множеством корениа. Тако и град нашь — твоею дръжавою».

В условиях 1197 г. наиболее вероятно, что городом Ярослава был Белозерск — далеко выдвинутый в новгородские земли ростово-суздальский форпост, который Даниил, живший на Лаче-озере, с полным правом мог называть «нашим городом». Приведенные выше слова абсолютно неприменимы к Новгороду. Не таков был этот город, чтобы позволить князю играть на нем, как на гуслях, и никогда кратковременные князья не были ни жилами, ни корнями вольного города.

Так гипотетически распределяется география «Слова» в определенных исторических условиях 1197 г.: Боголюбово — резиденция великого князя Всеволода Юрьевича; Белоозеро — князь Ярослав, собирающий отсюда новгородскую дань в Заволочье; озеро Лаче — местопребывание разоренного «мужа» Даниила; Новгород — «высокий стол», ожидающий князя Ярослава.

Определив, насколько возможно, время написания «Слова Даниила Заточника», мы должны подойти к вопросу о цели его послания князю Ярославу Владимировичу, а тем самым затронуть и вопрос о личности самого Даниила.

Непосредственная цель давно уже определена исследователями — получение княжей «милости» в виде денег или села с крестьянами, защищенного от тиунов и рядовичей, или какого-то места, дающего доход. Неясным остается только эквивалент этой милости. Едва ли Даниил просто просил на бедность, не предполагая чем-то услужить князю. Вот здесь-то и становится необходимым раскрытие его личности, его жизненных, деловых возможностей.

Яркое и многогранное произведение Даниила своими смелыми и неожиданными метафорами нередко вводило исследователей в заблуждение, и художественный, литературный прием они принимали за проявление его биографических черт. Так родилось представление о том, что Даниил был вором (С.П. Шевырев) или мастером золотых и серебряных дел (М.Н. Тихомиров). О таких попытках остроумно писал И.У. Будовниц: «С таким же успехом можно заявить, что Даниил был музыкантом („вострубим убо яко в златокованныя трубы… и начнем бити в стребреныя органы“), мельником или хлебопеком („пшеница бо, много мучима, чист хлеб являет“), рыбаком („невод не одержит в себе воды, точию рыбы едины“), суконником („паволока бо испещрена многими шелки, красно лице являет“)»[218]. После работы И.У. Будовница появилась новая гипотеза Н.Н. Воронина, считавшего, что Даниил — «любимый княжеский шут-скоморох», то получавший «пинок княжеского сапога» (с. 71), то наушничавший князю «с глазу на глаз рано утром в княжеской ложнице» (с. 80) или усыплявший его в этой же спальне, «где князь засыпал под болтовню — „байки“ своего шута»[219]. Слово «шут» в применении к Даниилу было употреблено задолго до Н.Н. Воронина, но этот взгляд не получил поддержки впоследствии[220]. Д.С. Лихачев писал значительно осторожнее: «Даниил — это своего рода „интеллигент“ древней Руси XII–XIII вв., интеллигент, принадлежащий к эксплуатируемым слоям общества… Даниил только учился у скоморохов, но сам он скоморохом не был»[221].